Мир духов неуловим как нейтрино и не пахнет в нём калёным железом. Тут нужно ещё добавить, что непомерное значение духовных результатов всякому шаману приходится достигать очень примитивными средствами.
Может поэтому, или от отчаянья зав. отделения пульмонологии, Олег Мухопад и пригласил своего друга, шамана Валерия Агеева поработать с одним больным. Не дать ему умереть.
Агеев пришел, и его познакомили с пациентом. Обоим им было не до разговоров: больной задыхался, а Агеев дулся на то, что поддался уговорам и согласился на авантюру.
Когда он с больным остался наедине, и делать было больше нечего, Агеев напоил больного каким-то отваром из термоса и тот впал в коматозное состояние.
И всю ночь бил шаман в бубен, в люксовой отдельной палате.
Впрочем, всё суетное ожидает смерть.
Мир материальный, тоже сложен и, вероятно, внутренне тоже не ориентирован. С одной стороны, существуют системы, близкие к состоянию равновесия и устойчивые к возмущениям. С другой – настойчивый гул бубна.
Больные просыпались среди ночи, вслушивались в тревожные звуки бубна, и несколько смущённые, снова засыпали - они читали в его ритме слова одной и той же бесконечной молитвы: бум, бум, бум... вокруг которой всегда схватывается одна и та же разновидность тишины.
В этой волшебной тишине любит дремать время.
Зов бубна поднял труп старика, лежавшего в тупичке лестничного пролёта на носилках. Мёртвой рукой труп сдёрнул и отшвырнул от себя в жёлтых пятнах простыню и, хрипя остатками лёгких, опираясь о кафельный пол, поднялся и сел на носилках.
Ему, бывшему шахтёру, пуще смерти хотелось курить. Поэтому он решил встать и сходить в палату, где в тумбочке ещё лежали его папиросы и спички, однако, оказалось, что ноги у него связаны бинтом, на особый манер. Труп встал, но не смог сделать, ни одного шага. Он стоял, раскачиваясь, и никто не хотел знать, что он чувствовал в тот головокружительный миг, когда прошлое и настоящее совместились. Он смутно ощущал, что прошлое – та материя, из которой создано время, поэтому-то время всегда превращается в ад. Жизнь прошла, боли уже нет, дни и страсти износились, но ещё тревожит мертвеца ад, и его виденья. В его подземных, глубоководных и не перепутанных рыбами снастях ему ещё чудятся собственные страдания.
Под звуки бубна его сон даже презрел все правила: «это же мой мир, моя чистая прихоть, наверно моя власть здесь безгранична, вот я заставлю руки и ноги двигаться - пусть в них застыла кровь, но я пойду и заберу из тумбочки свои папиросы…».
Тут бубен замолчал.
Валерий Агеев решил сделать перекур. Он положил бубен в ноги больному и вышел из палаты, прошёл коридором на лестницу, спустился вниз, на ходу разминая сигарету, остановился, чиркнул спичкой…
- Здравствуйте…
- …
У визави отвисла челюсть, оскалены зубы, он голый, глаза закрыты. Он предлагает взгляду именно то, на что люди всегда бояться смотреть.
От него уползла простыня и приварилась в отвратительное существо - опасно лежит рядом с носилками, на кафельном полу, и у него ещё раньше кто-то связал бинтом ноги.
Он раскачивается, но не падает.
Есть такая форма общения – молчание и раскачивание. Когда увидимся? В любую ночь, но только не сегодня. Значит, завтра? Но когда завтра становится сегодня, оно переносится на завтра.
Агеев почувствовал себя идиотом.
Он вспомнил, как когда-то объяснял Мухопаду, что смерть – это доказательство: «Как я докажу трупу, что я существую? Убив его? Но я не могу убить мертвеца?»
В категорическом императиве есть что-то такое, что трансцендирует все конечные существа. Человек никогда не является абсолютным и бесконечным в творении самого бытия лишь потому, потому что он сам вовлечен в его постижение. Смерть может быть смертью, только если есть существование. Только если есть существование, истина может состояться.
Неистинность - наиболее глубинное свойство любого бессмертия. Очевидно, что в законе существования есть нечто такое, что выходит за сферу ощущения.
Закурив, выбросив сгоревшую спичку, он спросил себя: «Почему возможно бессмертие?» Бессмысленный вопрос, так как бессмертие не является просто другим объектом, которое может быть обнаружено теоретическим познанием. Ему можно посмотреть в лицо только в процессе философствования. Всё это означает только, что нет, и не может состояться какого бы то ни было бессмертия, иначе как в актах освобождения.
Единственно верный для человека способ обрести бессмертие состоит в этом освобождении смерти в человеке.
Труп заскрипел зубами, присел, игнорируя курящего перед ним Агеева, стал искать окурки под лестницей, однако ничего не нашёл. Именно не нашёл потому, что когда, под вечер некоторые больные пришли сюда покурить, то увидели мёртвого старика, лежавшего под лестницей на носилках и подумали, что его умышленно не отправили в морг, оставили специально для них, в воспитательных целях – и курить не стали.
Тогда труп выпрямился и стал раскачиваться, но не из стороны в сторону, а вперёд-назад, чтобы сделать первый шаг и пойти на Агеева.
Труп старика не забрали работники морга, хотя им и позвонили, но они не смогли это сделать, потому что приехал на своём мерседесе Барсук, бывший бандит, теперь хозяин универсама, забирать из морга свою тёщу.
Здоровье у барсуковой тёщи в последнее время было настолько хорошо, что смерть её была неожиданностью, и Барсук, забирая тело с нагримированным как у фараона лицом, был таким обстоятельством очень доволен: поэтому он премировал санитаров в морге коробкой колбасы и ящиком водки.
Когда жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие даже в сетчатке глаз, в каплях крови и пота. Выбор пути известен: смерть даёт нам сделать только самое необходимое, и не больше; мы делаем то, что может уложиться в один взгляд.
Агеев докурил сигарету, глядя в наплывающее на него, потом удаляющееся и снова наплывающее мёртвое лицо старика, потом плюнул себе в ладонь, загасил окурок и вернулся в палату к своему больному.
Поправил одеяло, потрогал лоб. Бубен? Взглянул на него, но в руки не взял. Просто сидел, улыбался чему-то и прислушивался к дыханью больного.
Скоро и он уснул.