После возвращения с Камень-Рыболова в Галёнки жизнь наша вошла в спокойную, размеренную стадию. Полёты, предварительные подготовки, полёты, предварительные… Мы узнавали личный состав полка, а личный состав полка присматривался к нам.
Выходные. Поначалу мы были предоставлены сами себе на выходных. И проводили время, как Бог на душу положит. Изучали окрестности, ходили на водоёмы. Пробовали рыбачить. Бывали в Уссурийске. Природа разворачивала перед нами свои красоты. Прекрасный край для охоты и рыбалки.
В своём первом лейтенантском отпуске, бродя с отцовской берданкой по родным буеракам, я мечтал, что стану охотником на Дальнем Востоке. Вступлю в Общество. Куплю ружьё. Буду охотиться в настоящей тайге. Украшу стены муляжами своих трофеев. Клыкастыми. И с ветвистыми рогами. На полу — тигровая шкура… Медвежья, да, медвежья. Тигров ещё Дерсу Узала перевёл.
Но по факту тайга оказалась далеко. Без техники туда не попадёшь. Общество охотников и рыболовов в части было. Функционировало. Изредка выезжало на выходные в охотничьи угодья. Начал уже интересоваться процедурой вступления в Общество, Правилами. И тут случился выезд Общества на охоту. Я ещё не был членом и не участвовал. Собственно, видел прибытие автобуса с мероприятия и выгрузку охотников. Голос Кармянского позвал меня к окну. Он прибыл в составе охотников. Потом на полётах слышал рассказы о прошедшей охоте. В цветах и красках. Всё было, как в том анекдоте: по три бутылки на человека, ружья не берём, чтобы не потерять, из автобуса не выходим, чтобы не заблудиться.
Вру, конечно. Было всё не так. Бутылок не было. Была канистра. Ружья были, охотились, стреляли. Добычи не было. Зато было то, ради чего эта охота и организовывалась. Природа. Тайга. Речка. И обильный выпивон на свежем воздухе у воды. Вдали от жён. В компании коллег. Без субординации. Равные среди равных. Разговоры только про охоту. Релакс.
А я после этой истории охладел к теме охоты. Совершенно. В моих мечтах не было длительных посиделок со спиртным. И нулевого результата охоты. И зависимости от графика выездов с Обществом. Не смог с этим смириться. Ну, Общество ничего не потеряло.
С рыбалкой было попроще. В магазинах были японские снасти, очень качественные и разнообразные. Имелась речка в селе. Почти такая же, как у нас дома. А за сопкой имелся водоём покрупнее. Там можно было и купаться. Ходили пешком. На сопке стоял ДОТ с отличным сектором обстрела. Напоминание о близкой госгранице. Об обороне. О том, для чего мы после училища прибыли в эти места.
Из профилактория холостяков переселили в ДОС. Нам с Шурой досталась угловая однокомнатная квартира на последнем этаже. С видом на трассу и лётную столовую. Мы не курили и были довольны, что живём отдельно от курильщиков. Им досталась двухкомнатная квартира. Жизнь там била ключом. У нас был монастырь. Шура уже был жених. Невеста доучивалась.
И сосед по площадке у нас был спокойный. Отсутствовал месяцами. А когда появлялся, то у него начинался Содом и Гоморра. Музыка, мигают гирлянды, девичий смех. Мельком видели его у подъезда: пожилой, лысый, но крепкий мужчина с пронзительными, почти белыми глазами. Морщинистое лицо выдублено солнцем и ветрами. А девушки у него на балкон выходили покурить очень юные. Монастырским завидно было. Одному из них.
Командир звена нашей эскадрильи жил этажом ниже. К нему мы и обратились за разъяснением. Гвардии капитан Егоров сделал страшные глаза и рассказал страшную историю. И заклинал нас не общаться с соседом и не открывать ему дверь. Мол, пьяный он ходит с топориком по квартирам, у него начинается мания преследования. Может ненароком и тюкнуть по башке. Бывший замполит полка, учился заочно в академии, где погорел на разврате. Из армии уволили, семья уехала на Запад (так называлась европейская часть Союза в Приморье), а он остался один в трёхкомнатной квартире. Завербовался лес валить. Раз в два месяца приезжал с деньгами и прожигал их за неделю с юными девами.
Пока он бывал дома, мы, опасаясь топорика, с оглядкой выходили на площадку. И тихонько спускались по лестнице. Но всё было мирно. Сосед не посягал на наше существование, не вовлекал в разврат. А хотелось бы…
И мы потеряли бдительность.
Однажды вечером продребезжал дверной звонок, Шура молча открыл дверь. На пороге стоял сосед. Я напрягся. Сосед был трезв, вежлив, как английский аристократ. Тысячу раз извинился за беспокойство и попросил взаймы бутылку вина. Завтра долг вернёт. Шура вопросительно на меня посмотрел. Была у нас бутылка. Как он узнал? Врать старшему было неудобно. Сосед. И девушки у него юные бывают. Да и понял бы он, что я вру.
Я кивнул головой и Шура, без лишних слов, вытащил из холодильника бутылку сухого вина и отдал ему. Сосед поблагодарил с достоинством лорда и удалился. А следующим вечером вернул нам долг, не пересекая порога, и, коротко изъявив благодарность, нырнул в свою квартиру. Мы облегчённо вздохнули. Милейший человек!
Через месяц, возвращаясь с Никодимовым из Уссурийска на городском автобусе, мы столкнулись со своим соседом. Он обрадовался, увидев нас и присоединился к нам на задней площадке, бросив увесистый рюкзак в угол. И всю дорогу рассказывал нам скабрезные анекдоты. А голос у него был поставлен. Бывшая должность обязывала. Оперный был голос. Весь автобус его слышал. Пассажиры оборачивались. Когда он начинал раскатисто смеяться своим шуткам. И заразительно. Но мы не заражались. Шура стоял лицом к салону и был красен от стыда. Я стоял спиной, но тоже горел. Рискнул урезонить шутника, мол, можно без мата, но тот отмахнулся.
О, с каким облегчением мы выскочили из автобуса у КПП!
Зато было чем потешить своих парней.
Мы показались нашему соседу. И этот раз, уезжая на заработки, он попросил нас присмотреть за его цветами. Устроил нам экскурсию по квартире. Показал цветы, ознакомил с режимом полива. Рассказал про некоторые вещи, которые украшали его вертеп. Это были истории сексуального пошиба. А над его кроватью висела посадочная фара с МиГ-21-го. Провода от неё куда-то тянулись. Маньяк.
Вскоре нас попросили освободить квартиру для женатика. И наши отношения с соседом прекратились. К моему облегчению. А Шура ходил с другого подъезда и поливал цветы, пока сосед не вернулся.
Лет через пять я встретился с бывшим соседом. Заходил к однокашникам в гости в гарнизон. Увидел его идущим по тротуару. Шаркающая походка. Грязный, неухоженный. С мокрыми штанами. Страшный взгляд белесых слезливых глаз. Трясущаяся голова с бульдожьими щеками. Слюни.
Не рискнул пройти мимо. Торопливо перебежал через трассу на тротуар с другой стороны. Только бы он меня не узнал! Господи, надо совсем бросить пить. Вот к чему это приводит!
А нас стали назначать в наряд. Дежурными по аэродрому. Ответственный по приёму и выпуску самолётов — так назывался этот пост. Наряд, конечно, хлопотный, но комфортный. Это вам не начальник караула. Сиди себе на КДП и наблюдай с высоты за аэродромом. Полоса должна быть готова к приёму самолёта в любое время. И дежурный за это отвечает. Зимой надо организовать уборку полосы от снега. Договориться со старшим о сигналах на срочное освобождение взлётно-посадочной полосы.
Или соседям понадобится срочно упасть у нас. Неисправность какая, или топливо не рассчитал. Или лётчик заплутал. А тут полоса подвернулась. Наша. Надо эфир слушать. Помочь, если что. А уверенности в своей компетентности никакой. Возможно, лётчик в воздухе запаникует. Такой же зелёный, как и ты тут сидишь на земле. И его паника умножится на мою неуверенность. Что будет? Успеет прибыть штатный руководитель полётов, чтобы спасти ситуацию? Блин, может лучше начальником караула сходить…
Ещё дежурный по аэродрому обеспечивает взлёт экипажей из дежурного звена. Поддерживает с ними связь, пока их не возьмут под своё управление офицеры командного пункта. И пока не прибудет на свои места весь боевой расчёт управления полка.
Народ аэродромный, конечно, дисциплинированный. Но бойцы тоже могут быть новенькие, не опытные. Растеряться могут при виде ревущего самолёта в нелётный день. Перегородить ему дорогу. А у лётчика счёт идёт на секунды. За нарушение норматива взлёта из дежурного звена секир башка ему будет.
А в некоторых местах жители норовят выпустить свою скотинку на травку аэродромную. Даже ограждение подрезают. Корова на взлётке…
Короче, наряд - непредсказуемый. Может сильно боком выйти офицеру. Хотя, не могу вспомнить ни одной плохой истории. Хорошую помню. Валера Чайкин в Мерзебурге захватил легкомоторный самолёт, который попутал ФРГ с ГДР. Приземлился без заявки. Хотел дорогу спросить. Но Валера перегородил путь автомобилем и направил на пилота ракетницу. Фриц сдался.
А ещё в его обязанности входит предотвращение несанкционированного вылета, даже руления. Услышал запуск двигателя летательного аппарата, сразу ушки топориком: а кто, а что, а почему? Давай названивать дежурному по стоянке части. А ещё…
Этот первый наряд мне запомнился не мандражом ответственности, а тем, что меня наставили на путь истины.
Первый раз оказался за общим столом с другими дежурными. Тут были офицеры боевого управления, ДСЧ с помощником, связисты, метеоролог. Ещё кто-то. Я, конечно, знал, что наземные службы питаются по другим нормам. Но не задумывался об этом. Спустился к столу, когда другие уже приступили к приёму пищи. Которая умещалась в одной тарелке и одном стакане. Не считая хлеба, масла…
И тут боец начал выставлять передо мной всякие мелочи. Кроме тарелки и стакана чая. Никто не обращал на это внимания. Деловито ели. Только молодой лейтенант с удивлением смотрел на мои деликатесы. Было похоже, что он тоже первый раз в наряде и за общим столом. Мне стало неудобно за это разнообразие реактивной нормы питания. Предложил угоститься соседям. Все дружно отказались.
На ужине картина повторилась. Теперь молодой лейтенант решился угоститься. А я сразу получил внушение. От ДСЧ. Этого техника я уже знал. Гвардии старший лейтенант. Лет на семь старше меня. Он перестал жевать и, укоризненно глядя на меня, сказал:
- Лейтенант, прекрати ерундой заниматься. Тебя кормят хорошо не за красивые глаза. А для того, чтобы ты мог переносить перегрузки. И всегда был готов к ним. Странно, что ты этого не понимаешь. А мы не голодаем. Нам, на земле, хватает нашей пайки.
Старлей бросил взгляд на моего молодого соседа, который вспыхнул и начал давиться моим угощением.
Мои уши тоже запылали. А поделом тебе, салага! Не выпендривайся!