ГЛАВА 21
«25 мая
Наконец-то мы переехали в имение под Москвой. Уверена, здесь мне не будут докучать петербургские знакомые – это довольно уединенное место. К нашему приезду дом немного подновили.
Я не слишком любила бывать здесь прежде – отдаленность от приятной суеты, безлюдность и скука утомляли меня. Сейчас в этом ищу я спасение. К тому же на территории поместья есть чудесная церковь, где я стану молиться о милости Господней, чтобы ниспослал мне выздоровление.
Не могу не упомянуть о нашей поездке в Дивеевскую женскую обитель – мы посетили ее до основательного переезда в имение. Я много слышала в Петербурге о тамошней целительнице матушке Прасковии, все зовут ее Паша-молельщица. Говорят, её посещала сама императрица.
Решила попытать счастья и я. Приняла она меня ласково – ангельские глаза на добром и ясном лице словно всматривались в мою душу. Вид у нее как у ребенка и ведет себя как дитя. Сначала благословила и протянула руку для поцелуя, затем этой же рукою стала гладить меня по лицу. Смотрит на меня и гладит, как-то погрустнела и говорит: «Береги душу свою, храни её в покое. А зеркала от себя подальше держи». Вот и ломай голову, что сказать хотела юродивая?
27 мая
Сегодня проснулась без головной боли и очень прилично выспалась, а поутру пошли с Лизой прогуляться по парку. Надо отдать должное, он в превосходном состоянии. Да и дом, светлый и нарядный, располагает к хорошему состоянию духа, если таковое возможно в моем положении. Серж должен приехать днями, обещал, как только отпустят дела. Мика резвится, ему здесь очень нравится, вчера убежал от няньки за ворота, мы его обыскались. Пришлось отругать няньку, а его наказать и оставить на два дня без сладкого.
Мне тоже придется ограничить себя в этом удовольствии: кожа, вдобавок ко всему, стала очень нечиста, то и дело появляются мелкие гнойники на лице и груди. Глаша готовит мне свои секретные отвары, только ими и спасаюсь. К вечеру опять разболелась голова. Скорее бы приехал Серж. Обещал привезти на все лето доктора, чтобы находился рядом на всякий случай.
29 мая
Завтра приезжает Серж. Мы все готовимся к его прибытию. А я чуть свет – в слезах. Стоит лишь посмотреть на себя в зеркало, так и жить не хочется. Лицо, грудь и вся верхняя часть туловища превращаются в сплошную жирную глыбу. Кожа не выдерживает внутреннего напора и расползается, образуя безобразные сизые полосы. Я исковеркана этой злой болезнью до неузнаваемости!
Хороша я буду к приезду мужа, и показаться-то стыдно! Хочется выть, выть, выть…
Лиза взяла за правило играть со мною в игру: стоит мне только заговорить о своем безобразии, как она делает большие глаза и начинает ругать меня за преувеличение и убеждать, твердо стоя на своем, что я – самая красивая на земле женщина, что все происходящее со мною – не более, чем явление временное и мною отчасти выдуманное. Злиться на нее я устала и даже начала внутренне с нею соглашаться. Лизонька запрещает мне думать о своем отражении и продолжает утверждать тоном, не допускающим возражений, что будет мне лучшим зеркалом. Она набралась смелости приказать все зеркала в доме убрать...»
Телефонный звонок оторвал Нину от очередного погружения в чужую трагедию. Потянувшись к трубке, она выронила дневник. Он с жалобным стуком упал на пол и весь смялся, сложился неправильно, составляя нелепое отображение своего содержимого. «Все не так», – мелькнуло у Нины в голове, пока она подносила к уху трубку.
– Здравствуй, Нина! – раздался взволнованный голос Майкла. – Как дела?
– Здравствуйте, Майкл. – Нина тоже заволновалась. Только сейчас она поняла, с каким нетерпением ждала этого звонка. – У меня все нормально. Говорите, что у Вас.
– Кое-что есть, но ничего определенного. Сегодня приеду, и мы поговорим.
Нина почувствовала, как отлегло у нее от сердца именно потому, что не было ничего определенного.
– Я жду, приезжайте.
– О’кау, уже еду. – Майкл, кажется, не был расстроен.
Нина положила телефон и несколько минут просидела, не в силах отвести от него взгляд.
«И что он смог так быстро нарыть?» – думала она. Оставалось лишь ждать. А пока можно сходить прогуляться и посидеть в беседке. Проходя по коридору, она заметила, что в кабинет Валентины Викторовны решительными шагами направлялся симпатичный, но очень сердитый мужчина.
Мужчина с раздражением закрыл за собой массивную дверь.
– Здравствуйте, Владислав Николаевич. Какой приятный сюрприз! – Директор с улыбкой встала навстречу гостю.
– Такой уж приятный? – вместо приветствия недобро ухмыльнулся мужчина.
– Что-то, я погляжу, Вы сегодня не в духе?
– А чему мне, собственно, радоваться? Не вижу для этого причин.
– Чем же я-то перед вами провинилась? – продолжала улыбаться хозяйка кабинета. – Отчего такая неприветливость? Даже не поздоровались.
– Извините, – несколько сбавил обороты посетитель, – я и в самом деле слишком разошелся. Нервы, знаете ли.
– Не волнуйтесь, сейчас приготовлю вам чудесный чай на травах, и раздражение как рукой снимет. Успокоитесь, и поговорим.
– Хорошо, давайте ваш чай, – махнул рукой мужчина.
Валентина Викторовна скрылась в смежной комнате. Через несколько минут она уже несла поднос с тончайшими фарфоровыми чашками, чайником и тарелкой с печеньем. Пока она разливала чай, гость молча за ней наблюдал, пытаясь унять вновь закипающее раздражение. Но, сделав несколько глотков, не мог не отдать должное напитку.
– Чай и в самом деле превосходный. Дадите мне потом рецепт, я передам своей секретарше.
– Боюсь, он ей не поможет, – снова расцвела в улыбке Валентины Викторовна. – Вряд ли она будет заниматься подбором трав, как это делаю я – нужны специальные навыки. Но я могу отсыпать немного своего сбора.
– Потом, потом. – Гостю явно не терпелось начать разговор о наболевшем. – Что с Полиной?
– Я Вас не понимаю. – Глаза Валентины Викторовны удивленно распахнулись.
Это только добавило масло в огонь мужского нетерпения.
– Что тут непонятного? Вы, надеюсь, помните наш разговор? Я не чувствую никакой подвижки. Она по-прежнему упрямится и не хочет ничего слышать. Второй раз привожу ее сюда и не вижу никакого результата. Как была упертой дурой, так и осталась.
– Во-первых, я прекрасно помню наш разговор. – Валентина Викторовна перешла на твердый самоуверенный тон. – В нем шла речь о ваших, заметьте, ваших общих с женой семейных проблемах, в решении которых Вы просили меня помочь, при этом отказываясь касаться сути этих проблем. Я Вам еще тогда сказала: моя работа предусматривает определенную долю откровенности, без которой ни один психотерапевт в мире не сможет помочь. Вы ушли от разговора, оставив мне возможность иметь контакты только с Вашей женой. Она же, как и в первый свой приезд сюда, отказывается, к а т е г о р и ч е с к и отказывается, говорить о своих проблемах. Никакими усилиями и приемами мне не удается вызвать ее на откровенность. Если Вы не будете помогать, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки.
Во-вторых, если Вы по-прежнему будете считать ее, как Вы выражаетесь, упертой дурой и относиться к ней соответственно, то я вообще отказываюсь от дальнейшего обсуждения этого вопроса.
– Хорошо, хорошо, – чуть смягчился мужчина, – я уже в который раз попытаюсь поговорить с ней, но это будет уже моя работа, а, значит, Ваша работа автоматически потеряет в своей цене.
– Не надо считать меня корыстной. – Голос Валентины Викторовны постепенно стал приобретать стальной оттенок. – Вы сами предложили мне заключить дополнительное соглашение, умоляя о помощи. Да и не к лицу Вам, Владислав Николаевич, торговаться, когда речь идет о спокойной семейной жизни. Идите и поговорите с женой, да не набрасывайтесь на нее, как только что набросились на меня. Этот стиль общения, может быть, и хорош с подчиненными, но никуда не годится для обращения с женщинами. Тем более, когда Вам надо чего-то от неё добиться. Поверьте мне.
Мужчина резко поднялся с места. Очевидно, и сказать хотел нечто резкое, но вовремя остановился и направился к двери. Перед выходом он обернулся, улыбнулся с явным усилием и, уже вежливо, попрощался:
– До свидания, уважаемая.
Вслед ему был послан такой взгляд, что попади он в цель, зрачок в зрачок, оставил бы навсегда глаза незрячими, а веки парализованные ужасом.
– Ну, ну, – произнесла сама себе Валентина Викторовна, запирая дверь, включила устройство, уютно пристроенное под столешницей и надела наушники.