Этот рассказ о настоящей жизни русской долгожительницы записан в то время, когда интернет был редкостью даже в столицах, когда не было навигаторов, смартфонов, домашних компьютеров, ноутбуков и планшетов, а печатная машинка и даже простенькие мобильные телефоны считались признаком роскоши. Тогда ещё люди выписывали газеты и журналы, а новости и статьи читали не на мониторе, а на пахнущей типографской краской бумаге. Тогда, в 1998 году, я и встретилась с человеком, которому Бог отмерил жизни больше, чем многим другим.
Внизу под этой статьёй я задала читателям пару вопросов. Пожалуйста, напишите свои ответы в форме комментария.
"Лошадиная" жила
Живет в селе Покойном, что близ Будённовска, уникальная старушка. На первый взгляд ничем не отличающаяся от сотен таких же высохших, чуть сгорбленных, с потемневшей кожей землистого цвета, бабулечек, родившихся и проживших весь свой век в этом степном, засушливом краю. Такая же как многие из них, да не совсем. Счастливая.
Мой дед, наблюдающий сейчас за нами с небес, любил приговаривать: «Счастлив тот, кто успел увидеть своих внуков. Значит, прожил жизнь с добром в сердце». Я верю деду.
А эта старушка не только внуков повидала, но и вынянчила праправнучку, родившуюся в аккурат к столетнему юбилею. Четвёртое поколение.
Когда-то, лет эдак девяносто назад, сельский кузнец-коновал, поглядев на её руку, сказал:
- Будешь ты, Верка, счастлива в жизни. До ста двадцати лет проживешь, и смерть твоя будет лёгкая. Умрёшь на ходу, не от болезни.
- А какое оно будет, мое счастье? – смеялась она. – Коли расщедрился на года, так посули мне и жениха побогаче!
- Про жениха не скажу. Не знаю. А богатой тебе не быть.
Я познакомилась с Верой Васильевной Рящиной летом 1998-го, когда ей шёл 108-й год, а я была на 80 лет моложе, делала первые шаги в большую журналистику и искала на Ставрополье уникального человека.
Найти героиню помог Игорь Александрович И., главред районного радио.
- Долгожительница, которой больше ста, устроит? - предложил он.
Ещё бы! Та, что жила в двух веках и стоит на пороге третьего!
- Тогда собирайся! И постарайся обойтись без каблуков. – скомандовал в телефонную трубку Игорь. - Поедем в село! Помогу тебе найти её дом.
Лето приближалось к закату, и природа, уставшая от нещадно палящего солнца, ныла в ожидании осеннего успокоения. Переполненный жарой автобус докатил нас до центра села Покойное, и мы отправились исследовать окрестности.
Игорь, уже приезжавший к старушке пару лет назад, чтобы записать интервью для районного радио, нашел её дом по памяти.
- Чувствуешь? – спросил он, когда мы постучались в калитку.
- Волнение? – кивнула я в знак согласия.
- Нет! Сельский воздух! У него вкус особый: смесь озона, дыма и запаха подворья. Детство напоминает.
Калитку открыл пожилой мужчина лет восьмидесяти в серых холщовых брюках, майке и калошах на босу ногу. Зять долгожительницы. Узнав Игоря, он провел нас в низенькую гладко выбеленную хатку, где в своей горнице после трудов праведных отдыхала баба Вера.
Она лежала на железной кровати, застеленной темно-бардовым покрывалом. Маленькая и худенькая как подросток. Поверх цветастого байкового халата на старушке был закругленный по низу передник из голубого ситца с двумя большими карманами для всякой всячины. Голову с редкими белесыми прядками, подобранными пластмассовым гребнем, украшал опрятный светлый платочек.
При нашем появлении старушка приподнялась, помогая себе руками, и села, свесив с кровати ноги в полосатых, не по погоде теплых, шерстяных носках.
Её кожа была усеяна множеством мелких пигментных пятен, отчего приобретала в некоторых местах устойчивый бурый цвет, а сквозь морщины, всюду прорезавшие былую гладь рук и лица, бугрились ветвистые синеватые ручьи вен. Впалые щеки и тонкие потрескавшиеся, поджатые губы, с круговыми лучиками морщинок вокруг, обозначали беззубый рот. Подбородок старушки мерно дрожал, как, впрочем, и сухонькие руки с большими натруженными крестьянскими ладонями. А под нависшими бровями, сквозь мутную пелену, был едва заметен цвет неба.
- Журналистка? – переспросила она. – Журналистка – это хорошо. Ляксандрыч меня уже в радива засовывал, а ты, значит, в газету писать будешь? - и лукаво прищурившись старушка указала мне рукой на табурет. Присядь, мол.
Она явно повеселела. Роль звезды пришлась ей по вкусу.
А мне в это время подумалось:
- Интересно, как она отреагирует на свои фотографии на страницах газеты?
- Напиши… Напиши, молодушка, что я песни петь люблю! – и баба Вера тоненьким голосочком залилась:
- Зародилась я пройдА,
Нету горя никогда!..
В горнице просторно, чисто, светло.
Старинный дубовый сундук, покрытый вышитым рушником, стол, стул да кровать – вот и вся мебель. На стене – ковер с причудливым пейзажем. На полу – домотканая дорожка, где вальяжно развалилась, притворившись спящей, кошка Галя – черное пушистое чудо. А у изголовья кровати, согнувши шею, прикорнула одинокая клюка – неизменная спутница да помощница.
- До ста лет я как коза бегала! – перехватив мой взгляд, пояснила старушка. - А в последние года ногами хворать стала. Ходить долго не могу. Тяжело. Теперь даже в церковь не хожу. Грешница.
Нет-нет! Она не жалуется, поняла я позже. Слава Богу, всю жизнь болячки обходили ее стороной. Вот только в старости долгие годы тяжелого крестьянского труда больно напомнили о себе грыжей. Да так напомнили, что в девяностолетнем возрасте пришлось ложиться на операционный стол.
- Ну, Рящина, - сказал тогда хирург, годившийся бабе Вере в правнуки, - даю гарантию: еще десять лет жить будешь!
А что для нее гарантийный срок? Она его уже с лихвой пережила. Живет себе и песни поет!
Правда, потом, через шесть лет, непосильная боль вернулась, стала частенько в гости захаживать. Врывалась ночами в сон и тянула, выкручивала нервы внизу живота. Да врачи уже побоялись. Шутка ли? В девяносто шесть лет – под нож! Отвечай потом за старуху…
И остался тогда у бабы Веры один избавитель, одна надежда – крестьянские руки младшей доченьки, Наденьки. Все последнее десятилетие была она для матери и врачом, и сиделкой. Терпеливо, старинными сельскими методами вправляла ту самую злополучную грыжу.
- До тех пор, пока руки начинали неметь, - поддержала разговор вошедшая в горницу полная женщина с доброй улыбкой. Она поставила на стол большое блюдо с плотными, гладкокожими, аппетитными грушами и, взяв самую спелую, протянула мне: - Угощайтесь! Мой дед специально для вас нарвал, - присела на кровать рядом с матерью. - А однажды, дело к ночи было, поняла, что самой мне уже не справиться. Пришлось звать на помощь «Скорую». Ее в больницу увезли, а мы с Петром, недолго думая, следом! Поди, помрет мать, и попрощаться не успеем. Испугались.
Им запомнилась дата. 31 марта 98-го.
Под утро чернявый хирург с чудным именем Насрудин, обследовав больную, заключил: «Будет жить!», - и отправился в операционную.
Знал ли он, что 107-летняя старушка-веселушка не только выживет, но и очнувшись после наркоза запоет:
- Зародилась я пройдА! –
Нету горя никогда!...
Загадка…
- Ох, и неугомонная она! – посетовала, разводя руками, дочь. – Встает ни свет, ни заря и возится каждый день: то травку полет, то курочек кормит. Иной раз и нашкодит! Вот недавно вместо травы бурачки пополола да морковочку, - и, наклонившись поближе ко мне, шёпотом поделилась: - Я ругаю ее. От людей стыдно. Небось, скажут: совсем сдурели – старушку работать заставляют…
Мы ели груши и смеялись. Разговор плавно перетекал в какой-то другой, более доверительный уровень. И мне начинало казаться, что знаю этих людей уже очень давно, что нет между мной и щупленькой бабулечкой с мутными глазами, в которых едва заметен цвет неба, пропасти длинною в восемьдесят лет.
- Помогаю, помогаю, - скрипучим голосом тянула она, - а эти басурманы бурчат на меня. Мне и то веселее. Пусть бурчат! А без работы я помру…
- Да откуда же Вы силы берёте? – не удержалась я.
- Вот она - моя силушка! – засмеялась старушка Божий одуванчик, показывая на согнутую в локте правую руку.
Там, под дряблой кожей вздулся сизый бугорок – сухожилие необычной формы и величины.
- «Лошадиная жила»! – с гордостью пояснила она. – У многих смотрела: у родных, соседей да знакомых – ни у кого нет!
А потом, хитро улыбаясь, спросила:
- Может у вас есть?
Заставив нас немедленно поднять рукава и согнуть руки, баба Вера внимательно изучила наши сухожилия. Понятно, что ни у меня, ни у Игоря «лошадиной жилы» не оказалось. Подобный факт подтверждения собственной уникальности привёл старушку в почти ребячий восторг, и, раскинув руки-крылья в стороны, она запела:
- И в кого я удалась? -
Озорная родилась!...
Она пела частушки, сидя на кровати, но все тельце её пришло в движение: покачиваясь из стороны в сторону и подрагивая плечами старушка притопывала в такт мелодии то одной, то другой ногой, а руки, ставшие казалось невесомыми, продолжали лететь… Она танцевала…
Сколько энергии и желания жизни хранилось в этом человеке!
Я видела перед собой молодую раскрепощенную, веселую девчонку с живым многогранным умом и игривым прищуром глаз. Девчонку, которой за сто…
- Ох,ох, ох! Озорная я была! Да драчливая! – откликнулась на мою просьбу вспомнить молодость баба Вера, и глаза ее заискрились. – Про красоту не спрашивай, а язычок-то: а-ла-ла-ла!.. Подруги стяпенные были, богатые. А я – голь перекатная! Шустрая да отчаянная! За то меня и уважали… До любой девки могла жениха привести!
Идем, бывало, на речку купаться – я первая! Это ж сейчас в штанах купаются, а раньше по-другому – совсем голенькие. И парни одно норовили за девками подглядеть, в кустах прятались…
На какое-то мгновение она замолчала. По лицу, сквозь бесчисленные морщинки, проскользнула полуулыбка-полуухмылка, глаза вытянулись в узенькие щелочки и закрылись. А потом, вдруг, старушка расхохоталась булькающим, переходящим в посвист клекотом и уже сквозь него продолжила:
- Сидим, стало быть, с подружками в речке, пока не замерзнем. А они, стервецы, все не уходят!... Что делать? И тогда, была - не была! Вылезем на берег, руками загородим сисёнки-то. И-их! Быстрее одеваться, чтобы парни разглядеть не успели!.. А если кого ненароком и разглядели, так убыток не большой!
А однажды уговорили ее подруги идти на заработки в самое богатое село во всей округе – Прасковею – сады убирать. Отец не пустил, так она тайком ушла! Вернулась домой через неделю. Довольная. – Три рубля принесла! А мать встречает на улице вся в слезах: отец, мол, в гневе, совсем озверел! Если уж отец гневался, то половина села его усмирять прибегала. Так что, пока отец с мужиками матерился, помчались вдвоем с матерью в лавку к мелкому купчишке неподалеку, на все деньги покупок набрали. Оставила мать, зная своего мужичка, про запас десять копеек. На литр вина. Когда же вернулись, на бедняцкий стол перед отцом покупки выложили и ждут, что будет.
Побуянил он маленько, побил дочь солдатским ремнем с медной бляхой, а потом и говорит:
- Ну, что ж, бабоньки, товар обмыть надобно!
Тут мать скоренько узелок развязала. Вот десять копеек и пригодились.
Три дня отец тогда гулял. Сначала он мужиков угощал, потом они его.
- Строгий отец был, но справедливый, - подытожила баба Вера, - не любил, когда ему перечат. Одно плохо, - вздохнула она, - не захотел детей грамоте учить. Нас шестеро было, и никто ни писать, ни читать не мог. Да… Это, гляжу я, сейчас в каждом дворе инжанеры. А я, дурбалай, неучем замуж пошла, неучем и помру…
Ходила Верка в девках до двадцати двух лет, и была по тем временам «старая». А всё из-за бедности-босяцкости. Богатые сватали, да отец не отдавал. Не с чем было. Из приданого у невесты только дерюжка да рогожка!
Вот и ждал отец сватов «по себе», чтобы не упрекали потом в бедности ни жинку, ни её сродственников.
А Верка-егоза и рада: замуж-то не хочется!..
Но тут Бог послал статного красавца, давно за Веркой приглядывавшего, Василия Рящина. И семья у него оказалась подходящая – не богатая. Вот отец самолично и порешил:
- За него пойдёшь! Это по мне сваты.
Бросилась было Верка отцу на шею:
- Батя! Не отдавай! Я ещё на улице не набегалась!..
Да что толку в девичьих слезах? За волосы дочку к жениху приволок и благословил.
Это уже потом она Бога благодарила за Васю. Оказался он мужем хорошим. Не пьющий был, работящий. Жалел свою Верушку. Да в тридцатом году одну её оставил с детишками – от голода и болезней на тот свет ушёл.
Не всегда ведь солнце ярко в окошко светит. Бывают времена, когда горюшко свет застит.
Из тринадцати детей, что родились у Веры с Василием, сейчас в живых остались только две дочери.
- Сыночка, Алёшу, война отняла, - помрачнела баба Вера, - а остальные десять ещё до сорок первого зачахли мальцами…
О страшных войнах и годах разрухи, пришедшихся на её долгую жизнь, Вера Рящина говорить не стала. Отогнала от себя нахлынувшие горькие воспоминания и засуетилась: не пора ли гостям: Поди вечер на дворе.
Поняв, что старушка хочет побыть одна, мы начали спешно собираться, укладывая в сумку диктофон и фотоаппарат.
Надежда Васильевна, не желая отпускать гостей с пустыми руками, вручила большой полиэтиленовый пакет, в который незамедлительно перекочевали груши, лежавшие на подносе.
- Захаживайте к нам, – сказала она, прощаясь, - будем рады.
Скрипучий голос бабы Веры настиг нас уже в дверях:
- Коновал не сбрехал, - молвила старушка, - счастливая я. Во всем мне повезло. Мужичок хороший был, деточки тоже. Люди меня не обижают. Вот только до ста двадцати лет жить не хочется… Надоело уже… Слышь, а может коновал пьяный был?..
… Смеркалось.
Пока шли к автобусной остановке, начался дождь. Крупные тяжелые капли падали на пыльную кожу дороги, покрывая частыми пигментными пятнами её серое полотно.
Лицо старухи…
Плачет…
Недели две я боялась приступить к работе над материалом. Гнездилось внутри чувство неуверенности в себе, собственной мелкости на фоне величины простого жизненного подвига героини.
Когда очерк вылился на заждавшуюся бумагу, он был опубликован в «МК», перепечатан в центральной прессе, дошёл до «Российской Газеты», и принёс мне неожиданную удачу, а Вере Васильевне Рящиной всероссийскую знаменитость.
Собрав все газеты и журналы с портретом Веры Васильевны Рящиной, я вновь выбрались в село Покойное - вручить героине эти публикации. Но встретиться с ней не удалось. На момент моего приезда, баба Вера мылась в русской баньке, расположившейся в глубине двора. Дожидаться не было времени, и пришлось отдать сверток её дочери, захлопотавшей было встречать гостей хлебосольством.
Какова же была первая реакция старушки на свои фотографии в газетах, я так и нет узнала. Наверняка, она всплеснула руками:
- Да что ж я не причипурилась? Надо было кохту выходную надеть и платок покрасивше!
В этом вся баба Вера. Неугомонная старушка-веселушка!
После первой встречи я старалась хоть изредка навещать её, радующуюся вниманию как ребенок.
Она не теряет бодрости и чувства юмора. Правда, в последнее время клюку в семье Рящиных поставили в уголок, и она теперь со стороны наблюдает, как её хозяйка передвигается с помощью табурета. Шаг табуретом и ещё два шажка слабеющими ногами. Ещё шаг табуретом и два шажка…
Старушка не сдаётся. Она счастлива. Живёт и поёт песни!
Александра Барвицкая, 18-19 января 2000 г., Будённовск, Россия
P.S. С момента последней встречи с Верой Васильевной Рящиной прошло больше 20 лет. В последний раз мы общались, когда ей было 110. Дожила ли она до 120 лет? Бог точно знает.
Вопросы читателям:
- Есть ли долгожители среди ваших родных и знакомых?
- Хотелось бы вам, чтобы ваши родные и близкие жили долго и счастливо?