- Какими ресурсами вы предпочитаете пользоваться для самообучения? Интернетом, книгами, народной молвой?
- Граблями.
Анекдот.
- …Вам никогда не приходило в голову, что жизнь - это дуршлаг?.. – спросил Берт задумчиво, - мы просачиваемся сквозь сито дней практически бесследно, и только в самом конце на донышке остается маловразумительный ком некоей субстанции (весом ровно в 21 грамм, как доказали недавно серьезные ученые), которая, видимо, и есть душа. И вот это месиво и придется предъявлять Богу…
Простите, я отвлекся.
Я этнический юниец; на самом деле о Стране узнал ещё на родине - посмотрел фильм «Когда откроется перевал», по вашей книге. Книгу прочел много позже, уже здесь… В Юне фильм, как вы знаете, был запрещен, но среди студентов в нашем институте сложилась вполне диссидентская группа, мы много читали и смотрели из запрещенного, помнится, ещё спички тянули, кому на стрёме стоять, потому что если бы поймали – не спасла бы ни безгрешная зачётка, ни отличные показатели на спортивных сборах.
…Ещё бы мне было не помнить этот фильм! Его снял Фрэнк, сам снимался, и книга была написана мною про него же. Конечно, я многое пропустила и упростила из его биографии, потому что фильм был вовсе не про моего первого мужа, а про Страну.
Сюжет, прямо скажем, не поражал новизной. Герой – городской среднестатистический мальчик из благополучной демократической страны Юны. Он призван в армию после десятилетки, и тут же отправлен воевать на Крышу Мира. Тогда пограничные инциденты были делом обычным, егерей и десанта на них было уже не напастись, так что за политические амбиции сильных мира сего отдувались, как водится, стригунки-новобранцы.
И, как обычно, в первые же дни по пересечении границы отряд оказался заведен в дебри, рассредоточен и выбит. Раненый герой попадает в плен к диким туземцам. Те, вопреки жутким слухам, его вовсе не добивают, а вполне по товарищески выхаживают. Придя в себя, он осознает, что находится в самом сердце Хребта, за тридевять земель от телефона, дискотеки, сапога-капрала, милых сердцу чизбургеров и хот-догов, родного полицейского участка и вообще всего привычного. В наличии имелось: горы (непроходимые), леса (непролазные), деревня на взлобье лесного кряжа, и семья, приютившая его. В семье недавно погиб старший сын (неудачно встретился с медведем-гризли, оба не проявили достаточной толерантности), - и срочно требовались рабочие руки. Рукам этим предлагалось жить, как все тут живут, пользоваться всеми правами и слушаться всех же законов. Быстренько выяснилось, что сбежать не удастся, ибо единственное место, где горы проходимы в сторону Юны – Большой Перевал, - открыто всего полтора месяца в году, и как раз только что закрылось по причине ранних снегопадов. И потянулся год. Перед героем (и зрителем, разумеется) открывается странная до оторопи полупервобытная жизнь, отставшая от нормальной на тысячелетия. Постепенно герой в эту жизнь втягивается, потому что молод, полон сил и не очень ещё убит стереотипами. Радикальная ситуация заставляет включить обросший благополучным жирком орган – мозг; поудивлялвшись, с трудом поверив собственным глазам и ушам, мальчик начинает смотреть другими глазами и на Страну, и на её отважных и благородных насельников; и как следствие - на себя и собственную далекую родину.
Сравнения не так уж часто оказываются в пользу просвещенного мира. Но всё же парень лета будущего ждет, и когда оно наступает, он всё-таки уходит, но уже всей душой любя Крышу Мира, - чтобы вернуться через 10 лет, военным хирургом, и погибнуть уже в настоящей Войне, защищая всё тот же Перевал от бывших соотечественников-захватчиков.
…Чтобы разобраться в подтекстах и аллюзиях фильма, следовало задуматься, заинтересоваться, заглянуть в библиотеку, или, по крайности, в Интернет; найти в хрониках историю Страны, и выяснить, что быт и нравы племени, населяющего теперь Крышу Мира, определились более половины тысячелетия назад двумя моментами: во-первых, пракультурой Сканийского материка, а во-вторых – катастрофой, постигшей эту культуру.
С незапамятных времен существовала на Сканийском континенте огромная страна Скания. Собственно, это был свободный и добровольный союз племен, населявших самую плодородную, центральную часть материка. Разница обычаев и диалектов не мешала племенам вести взаимовыгодную торговлю и неторопливо продвигаться к феодализму. Ни крепостничества, ни рабства сканы не знали, ибо были миролюбивы и работящи, и из общины махнули почти сразу же в княжескую вольницу. Богатые, как рог изобилия, торговые города радовали глаз затейливой архитектурой и красочными одеждами горожан. Крепкие повозки по каменным дорогам развозили из тихих деревень щедрые урожаи; шутками и смехом гомонили нарядные ярмарки, посреди которых островками вздымались шатры звездочетов и помосты бродячих артистов, воспевавших в балладах и сказаниях высокую любовь, вросшее в быт непоминание зла и счастливую жизнь под справедливым водительством Небесной Дороги. Сказки и бывальщины, представляемые в залатанных чем придётся шатрах, предостерегали от зависти, жадности и лени, кои почитались во всех племенах страшнейшими из бед.
Жизнь текла и текла себе, спокойно, разумно, радостно… Да вдруг соседний Зодеатский материк, со всеми его большими и малыми государствами – как сглазили его! - заполыхал междоусобицами.
Безумные вожди заново кроили по необузданной прихоти древние земли; вспыхивали бунты, мятежи, восстания; зарождались и гибли какие-то чудовищные религии, культы, ереси; будто сорвавшись с цепи, бывшие добрые соседи вдохновенно грабили, убивали, жгли и насиловали друг-друга, а потом сами сгорали - то на кострах, то в не заставивших себя ожидать моровых поветриях… Чьи-то гордыни, спеси, фанатичные ревнования о призраках жестоких богов дикими привидениями шатались по разоренным провинциям; спалённым хутором, изнасилованными дочерьми, пронзённым кинжалом горлом, истерзанным охотничьими собаками животом платили простецы за сорвавшихся с резьбы Разума князей века сего; да ещё конные варвары, приходившие то с юга, то с севера, вспарывали копытами останки великих империй.
Поэтому совершенно естественно, что благополучная заокеанская Скания все чаще и чаще становилась последним приютом беглецов с востока. Местные, привыкши относиться терпеливо к чужим странностям и не гневить Дорогу сварами, встречали беженцев приветливо; охотно приходили к консенсусу по вопросам о ничейной земле и свободных местах на рынке, и постепенно разбавляли густую материковую кровь то компанельцами, то сенежанами, то угрюмыми готрийцами. Беды никто не опасался и не предвидел, а она пришла, причем откуда никак не ждали – с дремотного севера. Опальная, собственным государем проклятая Мидо-Эйгская «Христова» Армада, не желая гореть на чужих кострах, сорвалась с якорей и образовала на голых северных скалах своё собственное новое государство Чару. Но на голых скалах ничего не росло, не цвело и не проживало; завоёвывать и обращать в рабство оказалось некого; работать в Армаде никто не умел¸ а кушать между тем хотелось. И тогда первый чарийский Конунг объявил первый в истории Армады сухопутный «крестовый» поход вглубь континента.
Сканийцы к тому времени как раз собрались покончить с неразберихой феодальной раздробленности, и почти уже договорились крикнуть в Верховные одного серьезного князя, но тут грянула интервенция.
…Война длилась чуть не столетие. Армии как таковой в Скании не имелось - княжеские дружины были скорее свитой, чем серьезными воинскими подразделениями, и даже располагая неплохими боевыми навыками, были крайне малочисленны… Добрые люди – и горожане, и сельские, - не отказывались работать на князя, только в толк не могли взять, зачем же на чужого, и непременно рабами?! И так и не поняв, что за напасть свалилась на них, бежали в ужасе, кто куда. Закованная в железные доспехи Армада на острие мечей несла новый порядок; сканийцы отбивались отдельными княжествами, как могли, и целыми княжествами гибли. Одно утешало: сканийская знать была в те времена носителем не только именного оружия, но и всего интеллектуального потенциала нации. Сообразив, что речь идет о полновесной экспансии, они скооперировались с уцелевшими военными, кое-как собрали остатки народа и увели всех подальше от греха на юг, в горы. Тысячи гибли в дороге – от голода, отчаяния, тяжелых арьергардных боев.
Вот так и случилось, что народ, освоивший и преобразивший почти целый материк, создавший уникальную культуру – сканийцы пользовались сложнейшим в мире иероглифическим алфавитом и были поголовно грамотны, - народ, чьи мудрецы хранят знания, и посейчас уникальные; народ, твердо веривший, что как нет у человека другой Дороги, кроме как к Богу на небе, так не может быть у человека две чести и две совести; народ, слишком добродушный, чтобы опасаться чужаков – чужаками был ограблен, изгнан из домов, выбит до горсти.
…Ведомые воинами и знатными мудрецами, изгнанники оказались таким образом в самом сердце Сканийского хребта, на антресолях мира. На западе колыхался бездонный океан, а на юге лежал Файрлэнд, давно уже отколовшийся в самостоятельное государство, и гостеприимством не страдавший. Печальный опыт соседей был им принят к сведению: первые, скатившиеся с гор отряды беженцев встретили вооруженные кордоны. Воевать с сытыми и стоящими у порога родных домов аборигенами у пришельцев не хватило ни сил, ни совести.
Остались в горах; схоронили ещё половину; назвали это место «Конец Пути», и стали думать, как жить дальше. Пока народ кое-как строился, знать и военные все хорошенько обдумали, и полностью разошлись во мнениях. Поначалу разномыслие это особой роли не сыграло, потому что в небывалой горной стране все прежние навыки теряли цену: и знатный мудрец, и меченосец-виртуоз, и потомственный пейзанин одинаково неприспособленны оказались жить в мире, где чуть не единственным источником пропитания являлась охота. Поначалу, правда, послушали мудрецов, вооружились передовыми технологиями земледелия мирного времени… И чуть было не устроили себе ещё и экологическую катастрофу: вырубленные леса неминуемо заболачивались, распаханные склоны сопок оползнями и селями обрушивались на деревни; запруженные реки по непонятной причине меняли русло или уходили в землю; хлеб не родился, скотина передохла почти вся… На мудрецов начали коситься и называть обидным словечком тарки (от слэнгового дарк – темнота). Тарки, сбитые с толку аномалиями местной природы, самоустранились, начали строить высоко в горах метеоры, и в один прекрасный день ушли в них все как один: хранить древние знания, изучать новый мир, и – думать, думать.
После их исчезновения военные кое-как успокоили растерянный народ, объяснили, как умели, что шапками тут не закидаешь, и вместе со всеми канули в суровые будни. Через некоторое время их начали именовать Странниками, потому что они осуществляли связь между разбросанными по долинкам и плато деревням, хуторам и заимкам; верхом и пешком, в одиночку и семьями, по призрачным дорогам, полу-видимым тропам и оврингам они разносили новости, следили за порядком, а в случае военных действий возглавляли отряды самообороны.
…Охотники охотились, пастухи пасли скот – прирученные стада местных яков. Женщины рожали детей, а в промежутках тоже охотились и пасли скот. Постепенно возобновились ремесла, но из простейших – гончары, столяры, шорники.
Из множества неудобств и бед рождался новый национальный характер, и через несколько поколений жители Страны стали все, как один, - основательны, недоверчивы, скоры на руку и неторопливы в суждениях. Торопливость осуждали. Торопливые и гордые в горах долго не жили, гибли – в зимние бураны, внезапные страшные весенние морозы и паводки. И жадные не выживали… Непорядочных выживали сами. За подлость могли подстрелить, за воровство изгоняли из общины. Если в соседней деревне мор нападал на скот, брали к себе немощных, кто не мог сам прокормиться. Если землетрясением рушило деревню – устраивали толоку. В бескормицу перегоняли стада яков в голодающие районы – давал тот, кто мог продержаться до весны. Детей считали национальным достоянием; совершеннолетие праздновали в 13 лет. Всяческие нововведения переживались болезненно, изменения в быту вообще почитались грехом - внедрение, во времена оны, такой неслыханной новинки, как масляная лампа, вызвало страшное волнение в умах, и разбило не одну семью.
Жили раздумчиво. Берегли лес и горы, дома строили легкие и прочные, карнизы украшали затейливой резьбой. В каждом роду был свой орнамент – им расписывали посуду, его вышивали на налобных повязках. Сканийцы всё ещё были грамотны, но сложнейший алфавит выродился в два-три десятка простейших знаков. Да и нечего было особо расписывать: они разбирались в природе, как в своем дому, малость, впрочем, захламленном; уважали стариков, женщин и законы; слыхали, конечно, что и за горами люди живут, да вот беда – все сплошь разбойники.
И определенная правда в этом была, потому что и на Крыше Мира сканийцев все никак не могли оставить в покое. То справа, то слева, поодиночке и группами проникали в заповедные богатейшие, но малодоступные горы любители дармовой пушнины, рыбьей икры, золотишка и самоцветных камушков. Непрошенные гости били зверя вне сезона, поджигали тайгу, рубили лес, не заботясь о последствиях; потрошили чужие силки и охотничьи сторожки, не считали грехом пристукнуть не вовремя случившегося хозяина, или прижать оказавшуюся вдалеке от поселка бабу; портили все, до чего только могли дотянуться, глумились над родниками... и добились. Аборигены, которым между охотничьим сезоном, отелом скота и осенней ярмаркой некогда было гоняться по лесам за безостановочно гадившими чужаками, вышли из берегов своей обычной невозмутимости, и объявили врагами, подлежащими расстрелу без следствия, всех гринго, без приглашения случившихся в Стране. Мера эта быстро себя оправдала: по заграницам пошли гулять страшные слухи, Страну стали называть не иначе как «чердак преисподней»; индивидуальные заезды прекратились, а коварные нападения на приграничные области жители встречали, как привыкли встречать наводнения, землетрясения и лесные пожары: всем миром, и стоя насмерть.
…Конечно, в какой-то момент все изменилось. Тарки вышли из подполья, в Страну начали приезжать новые люди – для них это тоже был «конец пути», но только приезжали они с твердым намерением помочь Стране выйти из вековой спячки. «Конец пути» означал еще и крах личных тщеславий, стремлений и надежд, который вбрасывал сюда людей, оказавшихся люмпенами и мизераблями для своих неприветливых родин, и мы с Джой стали одними из первых… Однако для нас – да, отщепенцев, да, изгоев, но не смирившихся с унизительным диагнозом «неликвид», - эта земля стала последней возможностью реализовать себя, состояться - вместе со Страной, которой мы отдали последнее, что имели: честь, жизнь и шпагу. И Страна поверила в нас, а мы – в неё и себя. Мы многое успели сделать, прежде чем грянула Война.
...Естественно, окрестные государства давно уже неприязненно косились на Крышу Мира: с чего это она вдруг перестала кротко и несуетливо вымирать на поднебесных кручах, а наоборот, встряхнулась, похорошела и принялась расцветать, твёрдо заявив о своих правах на место в цивилизованном мире?.. Какие-то левые «рыцари большой дороги», вместо того, чтобы вместе с добропорядочными соседями покупать за стеклянные бусы (а лучше за огненную воду) лицензии на разработку недр, устраивать иностранные фактории, и потихонечку готовить прекрасно себя зарекомендовавший в банановых колониях протекторат, вдруг наплевали всем на башмаки, объявили себя одной крови с аборигенами, выбрали Президента из тарков, запретили иностранные концессии… А главное – вот где ужас-то! – обнаружили на прибрежном океаническом шельфе нефть. И даже, - нет, откуда что взялось! - принялись весьма грамотно месторождения разрабатывать, небрежно отмахнувшись от ласковых предложений соседей помочь деньгами и специалистами…
Неожиданную решимость жителей Страны самостоятельно разбираться со своими проблемами сопредельные демократические государства никак не могли счесть проявлением добрососедства и цивилизованности, и решили показать-таки наглым туземцам, где лобстеры зимуют. Кроме внезапной нефти, Страна имела ещё массу притягательных черт: ключевое расположение на побережье, практическое отсутствие государственности и связи с внешним миром, - кто её видел, эту Страну?! – всё это заставило соседей обратить алчный взгляд на Крышу Мира. Неблагодарные аборигены заявили о желании жить своим умом, и за это их следовало наказать. Тут ещё общеевропейский экономический кризис…
Кстати сказать, о чем мы, туземцы, тогда ещё действительно не имели понятия, так это о таком явлении, как информационная война. Ни в какую трезвую голову не залетало, что рядовые вояки противника, оказывается, были свято уверены, что не щадя живота защищают тутошних своих соотечественников (которых к тому времени уже не было в Стране) от внезапно озверевших местных жителей. Ну, по анекдоту: «В Антарктиде найдена нефть. Кровавому режиму пингвинов недолго осталось мучить свой народ!»
Однако просвещенные государства опоздали на несколько лет, и это промедление стоило им победы. К моменту блицкрига у Страны и Президента имелось уже в запасе и оружие, и грамотные специалисты, а главное – закаленный народ, поверивший в своё будущее и готовый стоять до последнего.
В силу специфической географии, никакие другие формы военных действий, кроме воздушного десанта, в Стране не годились, - и вот на нас побригадно посыпались с небес вооруженные до зубов головорезы.
После этой войны мировые стратеги-теоретики получили массу интересного материала о нюансах военных действий в горно-лесных ландшафтах. Оказалось, что один местный камчадал, досконально знающий местность и привыкший из дедова бердана попадать в глаз белке, опасаясь попортить дорогую шкурку, запросто может из того же бердана уложить отделение коммандос с автоматами, пулеметами и прочими бебехами, - оставаясь практически неуязвим. Коммандос не знали троп, не подозревали, что после теплого весеннего дня в безопасные, казалось бы, долины обрушиваются с ледников ледяные дожди; что снежные бураны на плоскогорьях случаются до июня, и тогда не спасают ни армейские башмаки, ни альпийские пуховки; что в результате резких суточных перепадов температуры уровень воды в ручьях и реках меняется по три раза на дню, и разница может составлять несколько метров…
Нам пришлось очень круто в той войне, Бог свидетель. Противник захватил Перевал; тяжелая гаубица, закрепившись на господствующей высоте, утюжила шрапнелью дороги, по которым из Города отходили обозы с мирным населением, с ранеными из госпиталей.
На пике Перевала теперь расположен мемориал, созданный местным молодым скульптором. Страшненькая вещь, не всем и не сразу понятная: дикая, как из мясорубки вынутая, мешанина гнутых пушечных стволов, колес, рук и ног, досок, тел, откуда-то почему-то торчит здоровенная выхлопная труба… Юный скульптор родился позже той Войны, а в Страну приехал и вовсе недавно - но его потрясла история старика-дальнобойщика, странника, потерявшего всю семью в первые же дни блицкрига. На потрёпанном трейлере, обихоженном и обжитом, как родовая избёнка, традиционно оснащенным заячьими лапками, беличьими хвостиками, боярышниковыми ожерельками и рябиновыми висюльками, он пошел на таран и смел в бездонную пропасть смертоносную огневую точку. Вместе с собой, потому что иначе не получалось.
Но война окончилась в нашу пользу с разгромным счетом: всем пришлось от нас отстать, признать равными и заткнуться в тряпочку. Хотя мы очень не любим о ней вспоминать, но на кладбище, где захоронены останки солдат – и тех и других, кого только можно было найти и захоронить, - стоит хачкар с положенными местной традицией атрибутами: каменной чашей для воды, вечным огоньком и сквозной нишей для ветра. На камне выбито иероглифами:
ЗДЕСЬ НИКОМУ БОЛЬШЕ НЕ О ЧЕМ СПОРИТЬ.