В иудаизме день начинается с пяти часов вечера, и заканчивается в пять следующего дня. Евангельское описание событий этого последнего дня земной жизни Иисуса вряд ли можно считать чем-либо, кроме фантазийной сентиментальной повести.
Начнем с Тайной Вечери – и сразу закончим простым соображением: Седер Песах, который и является тем, что в евангелии упомянуто как «есть Пасху», проводится в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое нисана. В современной традиции допускается «есть Пасху» дважды: в традиционный Седер и еще раз на следующий день, как бы этой трапезой провожая настоящий Седер на следующий день – что-то вроде православного попразднества. Но во времена Иисуса такого и представить было невозможно: только с 14 на 15 вечером, когда стемнеет и до полуночи. А в тот год Седер приходился как раз на ночь с пятницы на субботу. Напомню, что архиереи не вошли в преторию к Пилату, чтобы накануне праздничной трапезы «не оскверниться, но есть пасху»(Ин18,28). Так что никакой «пасхи» Иисус с учениками не ел, и Тайную Вечерю после нее не устраивал. Не было ни Сионской горницы, ни куска, окунутого Иисусом в солило и поданного Иуде, с которым «вошел в него сатана» - во всяком случае не было в тот вечер. А что было?
Скорее всего, Иисус по обыкновению, вышел вечером из города за городские ворота и устроился на ночь с учениками в Гефсиманском саду, на обычном месте, которое «знал Иуда» - и туда привел стражу, а не в сионскую горницу, из которой уйдя, в нее же и должен был вернуться – зачем бы Иисусу после праздничной трапезы тащиться за город, а не полечь спать с учениками в теплой комнате, за постой на ночь в которой было уже уплачено хозяевам?
Идем далее.
Никаких, конечно, молений «до кровавого пота» никто не видел, свидетелей не было, а Иисус уже ничего никому рассказать больше не мог – так что все это умильные натужные фантазии на тему «дай луковку глаза потереть чтобы слезу выжать». И лично мне отвратительна эта лживая пропагандистская сущность евангелистов, как религиозных пропагандистов, выдумывавших невесть что ради «лжи во спасение»: единожды солгавшим – как можно дальше верить им и всем последующим сироповарителям «святых жизнеописаний».
Итак, Иисус спрашивает стражу, кого ищут и получив ответ «Иисуса Назарянина» говорит им «Это я», По-гречески εἰμί — быть, существовать, находиться; часто не переводится - ἐγώ — я, то есть дословно «есть я». Но «Есть Я» - это непроизносимое имя еврейского бога на иврите היה в первом лице אהיה — «(Я есть) сущий», которое употреблено в Исх. 3:14: «Бог сказал Моисею: Я есть Сущий».
Услышав это стража вдруг отступает назад и падает перед ним ниц на землю – почему? Да потому что, получается, он им назвал СЕБЯ священным непроизносимым именем их бога: «Я есть Я», «Я есмь», то есть «Сущий» - и они пали перед ним, поклонясь ему до земли, как своему богу.
Кто это написал и зачем? Во-первых, грек на литературном греческом; а во-вторых грек лукавый, знавший иврит и иудейские порядки, читавший Еврейскую Библию. Затем, чтобы еще раз привязать накрепко Иисуса к еврейскому родовому богу Иегове – вот, он не просто какой-то там «сын Божий», Он и есть сам воплощенный Иегова. И не заметил ражий иудаизатор в пылу рождения своих религиозных фантазийных грез и восторгов, что выдал себя с головой, перестаравшись и зайдя слишком далеко в своих фантазиях.
Во-первых, Иисус говорил по-арамейски, а на арамейском священное имя еврейского бога не звучит – так же как и на греческом, оно не на иврите для иудеев ничего не значило кроме буквального «это я». И тут бы храмовой страже впору не кланяться, а брать Его и вязать – что, впрочем, они и проделали, якобы вдруг спохватившись, в следующем акте. И тут уж что-нибудь одно: или, поклонившись Ему как своему богу, перебьют свое начальство и присоединятся к восторженным толпам, встречавшим Иисуса при входе в Иерусалим, или уж прямо тут же побьют его камнями за богохульство, которое Он прямо тут при свидетелях открыто совершил, назвав Себя богом. И которое после этого зачем-то безуспешно всю ночь ищет Синедрион, опрашивая толпы свидетелей. И даже если допустить, что не побили, но взяли и повели, то Синедриону было незачем проделывать весь этот ночной сизифов труд – публичное богохульство Иисуса было налицо.
Так что вся эта сцена полностью вымышлена от начала до конца ретивым, но малоумным иудаизатором – для народа-невежды и так сойдет.
Идем далее.
О том, что никаких знакомых первосвященников ни у какого Иоанна Зеведеева, галилеянина, пришлого нищеброда и чужестранца, провинциала из галилейского захолустья в столице другого государства, естественно, быть не могло. И если он, вместе с Петром, и затесался во двор первосвященника, то лишь затерявшись в толпе. Но уж на заседание Синедриона он попасть никак не мог, и никто из учеников, хоть тресни. И тогда вся сцена заседания Синедриона осудившего Иисуса на смерть за богохульство во всей ее красе идет в отвал, в макулатуру по причине все той же – а кто свидетель, кто все это рассказал евангелисту, будь то хоть сам Иоанн Богослов? То-то и оно, что – никто.
Идем далее.
С утра пораньше Иисуса повели к Пилату на убой: казнить преступника имел право лишь римский наместник, и более никто. Допустим – иначе бы просто забили камнями там же в Гефсимании – и дело с концом. Или во дворе первосвященика – и все былобы шито-крыто.
Конечно, вся сцена суда Пилата тоже вымышлена от начала до конца – а кто свидетели, рассказавшие евангелисту? ИБ никто бы на порог не пустил в преторию, а никто из иудеев туда вообще не заходил. Итак, Пилат убеждается, что Иисус ни в чем не виноват, желает отпустить, но – не тут-то было, невесть откуда взявшиеся в претории толпы иудеев кричат «распни его», и прочее – описание беснующейся толпы.
Теперь представим себе. Буквально накануне Иисус пламенно проповедует не где-нибудь, а в главном Храме Иудеи и всего Израиля перед несметными толпами иудеев, которые, зная о воскресении Лазаря, превозносят Его до Небес, что и первосвященники признают: «Весь мир идет за ним». Завершив проповедь в четверг, Иисус беспрепятственно удаляется вечером четверга за город, там его тайно берут – и никто в городе об этом не знает. А ранним утром на рассвете собравшиеся толпы уже скандируют «убей!» - с чего бы это вдруг? И – более того: Пилат – опытный многолетний правитель иудеи, и прекрасно знает бунтарский нрав этих религиозных фанатиков. Зачем ему в самый канун главного религиозного праздника иудеев провоцировать смуту в народе, почитающем Иисуса чуть ли не своим богом, этого бога арестовывая, приговаривая к публичной казни и казня? Д аеще и устраивая публичный суд посреди города в присутсвиии фанатичных толп и через глашатая объявляя всему народу о вынесенном приговоре? Да его бы снесли вместе с его гарнизонной крепостью до основания, от них бы и визгу не осталось.
Нет, воля ваша, слабо во все это верится, что-то здесь не так. А как?
Ну, во первых, ученики сразу после ареста разбежались со страху кто куда. Галилеяне, скорее всего, дай бог ноги, подались прямо среди ночи в Галилею – уже и дуракам было понятно, чем все это кончится для Иисуса, и как бы и не для них самих, однако.
Во-вторых, Пилат, если и судил Иисуса, и присудил к казни, то, конечно, в праздничный день никаких публичных судов не устраивал – еще чего не хватало ему, так это очередной революции. Иисус был взят тайно, в городе никто ничего не знал, а слухи мало ли какие бывают. Если и спрашивали о Нем начальствующих, ответ «не знаем, мы за Ним не следим, где он и что делает». И ответ типа, «наверное ушел куда-нибудь или вернулся к себе в Галилею», может, и разочаровал бы народ, но уж никак не привел бы к возмущению: на нет и суда нет. Однако, и оставлять Его в живых до после праздников было нельзя: слухом земля полнится, и народ бы взял любую тюрьму приступом за своего кумира. Так что надо было убивать, не откладывая.
В-третьих, даже те из учеников, кто не разбежался, НИЧЕГО не знали о результатах суда над Иисусом и присужденной Ему участи, и ни о какой затеянной тайной казни знать не могли – а потому не могли при ней и присутствовать. Теперь уже летит в отвал вся надрывная история казни – а кто свидетели?
Получается, что Пилат велел казнить Иисуса без шума и пыли прямо здесь же, у себя в претории, чтобы не возбуждать народ. И не обязательно на кресте – за что бы такая жестокость в глазах Пилата? Могли просто задушить или зарезать, заколоть копьями, зарубить по-скорому мечами прямо в претории, голову, наконец, отсечь – да и похоронить по-тихому за городом, вывезя с конвоем в повозке – мало ли куда направляются римские солдаты и что везут, любопытной варваре нос на базаре оторвали.
А тело? Скрыли бы обычным способом: бросили в яму и засыпали камнями в безвестном месте, а то и сожгли в «геенне», как поступали римляне с трупами казненных, чтоб, разлагаясь, не рапространяли заразу.
Однако, есть одно «но» этому утилитарному и очень убедительному своим здравомыслием объяснению. Иоанн в евангелии пишет, что «видел». Сам. Даже если (а так оно и есть) евангелие от Иоанна писал не он сам – в его создании он так или иначе участвовал. И совсем уж беззастенчивое фантазийное вранье вряд ли бы допустил к распространению – был бы скандал, отголоски и следы которого могли бы остаться в каких-то более поздних источниках. Да, многое было дописано, переиначено – но не придумано целиком от начала до конца со всеми указанными нелепостями.
Что ж, тогда вернемся немного назад. И попробуем опять понять, а что же он все-таки реально видел? Допустим, что Иоанн был во дворе первосвященника вместе с Петром в то время, как остальные ученики уже сверкали пятками в сторону Галилеи. Потом Петр, заподозренный в соучастии вышел, и, видимо, вернулся в разоренный лагерь – а куда еще? А вот Иоанн вполне мог дождаться окончания суда, и узнав из слухов о присуждении Иисуса к смерти, пробраться вослед конвою сперва до претории, и ждать там – мало ли вокруг праздношатающихся. И опять же дождаться, когда прямо из претории повезут Иисуса и еще двух приговоренных с конвоем на казнь (или трупы казненных) и захоронение за город. В закрытой повозке, чтоб не будоражить толпу – но слухом земля полнится, и он увязался за конвоем, как сделал герой Булгакова в «Мастере и Маргарите». И, пешим ходом, углядев, куда повезли из города, успел к окончанию или казни, или захоронения – если здесь казнили, то, конечно, солдатня всех казнимых просто приколола, как и Иисуса, и срезав веревки, скинула с крестов – еще возиться с ними, полуживыми, сторожить… Если, конечно, вообще были кресты, в чем я лично сомневаюсь – слишком много возни в предпраздничный день. Может и захоронили наспех, скинув в какую-нибудь яму и закидав камнями. Мог Иоанн это видеть? В принципе, мог.
А как же Иоанн пишет так подробно про кресты, казнь, смерть Иисуса на кресте и прочие подробности? Ну, пишет. Может, приврал маленько, и сам потом поверил в собственные россказни по прошествии десятков лет между событием и записью евангелия. Он, вон, и Марию, мать Иисуса, у подножия креста поставил – а как бы она там оказалась за пару часов, пока все решилось, из Галилеи-то? И к себе ее забрал по велению Иисуса – куда, в родительский дом из ее семейного дома с ее детьми?
А дальше?
Дальше иудейская суббота и Седер, праздничная религиозная трапеза, главный праздник в году. Даже если Иоанн за неделю проповеди Иисуса и свел знакомство с кем-то из новых почитателей Иисуса в чужом городе – в праздник никто не пойдет возиться с мертвым телом. Так что Иоанн, скорее всего, управлялся сам, в одиночку: отыскал тело Иисуса, затащил в найденный неподалеку в чужом саду пустой гроб, камнем не заваливал, не под силу одному, и пеленами не обертывал, не было у него никаких пелен кроме собственного рубища наголо. А может и гроба никакого не было, просто нашел укромное местечко в чужом саду, завалил тело ветками и сверху камней навалил, чтобы зверье не добралось. Так и оставил до времени, и бегом к Петру, все туда же, в разоренный покинутый лагерь – там и встретились единственные оставшиеся в Иерусалиме ученики: Иоанн и Петр, и с ними Мария Магдалина, имевшая репутацию блудницы, и потому свободно якшавшаяся с мужчинами.
Иудейская праздничная суббота закончилась в пять вечера на следующий день, и, возможно, Иоанн поздно вечером нашел в городе каких-то обращенных проповедью Иисуса местных жителей, с которыми успел свести короткое знакомство за ту неделю, что Иисус проповедовал. Может, и не бедные люди нашлись, имевшие где-то собственный пустой гроб для захоронения, и даже, возможно, на той же Елеонской горе, где и до сих пор хоронят умерших, которые решили помочь с захоронением тела. Так что упомянутые Иоанном неизвестно откуда взявшиеся Никодим с Иосифом Аримафейским вполне могли быть у гроба утром третьего дня, следующего за субботой. В этом смысле раскрывается бытовой банальный смысл притчевого рассказа о первом посещении гроба Воскресшего, парадигма этого меняется на более правдоподобную с прозаической точки зрения: Иоанн обошел вечером субботы знакомых, договорился о встрече у гроба, вернулся в лагерь на Елеонской горе, где были Петр с Марией, и они полегли спать. А с утра пораньше Иоанн с Марией отправились на место временного захоронения, оставив пожилого Петра дожидаться, когда они определятся с местом захоронения. И вот пришли – а тела нет. Иоанн побежал за Петром, Мария осталась. В каноническом повествовании непонятно, как она опять оказалась у гроба после того, как сходила за Петром и Иоанном – бежала им вослед, что ли, а потом одна опять осталась после того, как они ушли «в себе дивяся бывшему»? Скорее наоборот – местные, не найдя тела, и видя что толку от всего этого нет никакого, удалились – не век же сидеть в чужом саду у чужого гроба, а Мария вынужденно осталась дожидаться Иоанна с Петром. А дальше - ей является Иисус в видении под видом садовника, одетый как простолюдин, хотя во гроб был положен нагим. Ангелов приписали позднее, поскольку будь во гробе привидевшиеся Марии ангелы, она, увидев садовника, не про тело спрашивала бы его, а заорала бы типа «мужик, глянь, тут ангелы!». За то, что это видение, говорят его слова «не прикасайся ко мне», - тела нет. А также одежда на нем – он же голым был во гроб положен. Если считать что ангелы ему одежу с Неба принесли – то почему не царский наряд, а какую-то нищую хламиду, одежу бедного садовника?
Но нельзя исключить, что могла и придумать, пока ждала. Влюбленная баба же, с нее станется и не такое.
Ну а что же с телом-то? Самое простое предположение: по окончании субботы сторож явился в сад, обнаружил чужое мертвое нагое тело, понял по ранам на теле, что это казненный без роду-племени, вытащил его куда-то и захоронил, свалив в какую-нибудь яму и завалив камнями – и тело просто превратилось в тлен, или было расхищено диким зверьем и птицами. А Иоанн, обнаружив, что тела нет, «увидел и уверовал» - они и вправду после марииного рассказа о видении Иисуса решили, что он воскрес телесно. И дальше все покатилось, как по-писанному. И «пронеслось даже до сего дня».
Конечно, само такое предположение о судьбе тела Иисуса очень неприятно, неприемлемо и даже кощунственно, оскорбительно для религиозных чувств верующих в Сына Божия. Но хочу сказать, что судьба тела Иисуса в любом случае – остаться в этом мире в том или ином виде, Воскресшему Богу оно не нужно, в мире Духа, Царствии Небесном ему места нет. И лучше для верующих, что оно бесследно исчезло из обихода неважно каким способом, потому что оно в любом случае тлен, «земля есть и в землю отходишь», сброшенный пустой кокон, и Богу не нужно, а люди обязательно сделают из него чучело и превратят в предмет поклонения в мавзолеях наподобие Ленина и в царквах, в которых массово поклоняются «святыне» мертвых костей почивших угодников божиих – вместо поклонения Богу Истинному, Отцу Небесному в Духе и Истине, как заповедал нам Его Воскресший Сын Божий Иисус.
Ну хорошо – а почему же все-таки апостолы не стали проводить расследования, не искали владельца сада, чтобы выяснить, куда делось тело, и даже не стали дожидаться садовника в предположении, что, возможно, это он вынес тело куда-нибудь, и его еще можно найти, отыскать – ведь упоминает об этом садовнике Мария в своем вопросе явившемуся ей Иисусу. Ответ на это очень прост и даже банален – они УВЕРОВАЛИ. Что Он – Воскрес. А уверовавшему зачем еще какие-то доказательства, ему даже доказательства обратного уже ничего не докажут. И потому, уже более ни в чем не сомневаясь, наши герои отправились в город по своим знакомым и разнесли весть о Воскресении, которая полыхнула по всей стране как верховой лесной пожар, разносимый буйным ветром. Иисус – ВОСКРЕС!
Еще о теле. Некоторые евангелисты утверждают, что свет воссиял от гроба, и даже, что стража иудейская стояла, чтобы не дать ученикам украсть тело и потом объявить Его Воскресшим. Все это вообще не катит, исходя из простых соображений. Свет видеть никто не мог, кроме ослепших и одуревших стражников, которые после такого потрясения, когда «стали как мертвые», то есть, говоря по-нашему, впали в кому, непременно оказались бы в дурке в состоянии беспамятства, амнезии, и рассказать сами уже ничего никому бы не смогли – просто потому что внезапно ослепли от вспышки в темноте и ничего не видели. А вдруг это молния рядом сверкнула прямо в глаза? Но и этого мало – да не ставил никто никакой стражи в ночь СЕДЕРА, пасхи иудейской - кому бы это в голову пришло, если сами ученики Иисуса не веровали и на грош, что мертвое тело, труп, может сам по себе воскреснуть и уйти из гроба, из могилы выкопаться по-нашему, это только у фантастов Стругацких бывает в «Пикнике на обочине» - но тогда их еще никто не читал. А если серьезно, то евангелист пишет: «Тогда ученик вошел в гроб и увидел, и УВЕРОВАЛ». Только тогда уверовал поутру в воскресение, когда увидел, что тела во гробе нет – а он сам его здесь оставил. Значит, до этого ни в какое грядущее Воскресение Иисуса «в третий день по Писанию» не верил – так кто ж тогда верил-то, и зачем тогда вся эта затея со стражей? Выдумка, очередная ложь евангелистов «во спасение», чтоб еще раз подтвердить особенную сказочную «божественность» Иисуса: сказал что воскреснет – и воскрес, потому что Бог, а Бог умереть не может. Ну а потом дальше – больше, кто во что горазд, чтоб не отстать от других и быть не хуже их.
И вот еще что. Есть в этой сцене у гроба упоминание пелен, которые якобы остались от Воскресшего во гробе. Ради них придумана, предположительно Иоанном, вся сказочная история про погребение вечером в пятницу – ну не мог же Иоанн признаться, что видел Иисуса голым и таким оставил его пещере – это так же позорно для ученика, как осмеивание наготы Ноя его сыном Хамом. И потому в евангельском рассказе вдруг из ниоткуда появляется могущественный Иосиф Аримафейский, имеющий непосредственный доступ к самому Пилату в любое время дня и ночи, но при этом и ученик Иисуса – фантастика. Ну, допустим. Но в таком случае, почему бы воскресшему голяком человеку не воспользоваться пеленами, чтобы из гроба выйти хотя бы не наголо, непонятно – он что, так и отправился в новую жизнь голым? Однако, про пелены Иоанн вспоминает походя, как о малосущественной детали. Зато мы все знаем о Туринской плащанице – тех самых упомянутых пеленах – на которой очень явственно и подробно отразился образ лежащего тела с двух сторон, голова к голове. И утверждается, что он не накрашен, но прожжен на ткани тем самым воссиявшим от гроба неземным Светом Воскресения – вроде даже НАСА соответствующее исследование проводило и доказало, что так оно и есть. Рисунок во все полотно и очень явственный, не мог не привлечь внимание апостолов – но Иоанн о нем, увы, не упоминает. А ведь если б рисунок на пеленах был, то вот оно, прямое вещественное доказательство Воскресения, которое апостолы с торжеством бы понесли в Иерусалим, как знамя Победы над Смертью – и шум бы был на весь мир об этой плащанице. Но целых 13 веков – молчок, и вдруг на тебе, святыня! Опять ксендзы дурачат Козлевича, вот что.
Такая вот история. Печальнейшая.