Светлой памяти Виктора Васильевича Кузнецова
… — Да мы, русские, сами во всем виноваты! Нет, серьезно, ну вот кто нас заставляет пить? Так ведь пьем. А воровать кто велит? Все равно воруем. Или еще незадача — негров всяких защищать. Нам это надо? А ведь всегда защищали, и, видать, до конца веков защищать будем. Помнишь, как Анжелу Девис всем миром спасали? Или этого, из Чили-то? Как его… Луиса Корвалана! И ведь он даже негром-то и не был, а все равно спасали. Вот от себя самих и страдаем. И куда мы все лезем?..
Виктор Степанович махнул рукой и горестно покачал головой. Говоря эти слова, он продолжал зорко смотреть вперед и твердо вести машину. Водителем он был со стажем — больше пятидесяти лет за баранкой, с тех пор как приобрел в конце шестидесятых годов шикарную по тем временам «волгу». В те годы такое не всякий мог себе позволить. Это сейчас он уже который год пенсионер, а тогда Виктор Степанович был электромонтажником высшего разряда на оборонном заводе, — делал ракеты. И заработки у него были очень приличные.
И все же я с опаской поглядывал на него. Как-никак мужику под восемьдесят, да и машину он последнее время водит редко — на дачу и обратно. И сама машина — все та же «волга» 1966 года выпуска. Хоть Виктор Степанович содержит ее аккуратно, пару раз подновлял, а перед каждым выездом тщательно проверяет, и все равно, нет-нет, да и закатится в голову мыслишка — вдруг колесо отвалится или еще что-нибудь? Не потому, что машина плоха, а от старости. И, главное, уговорить Виктора Степановича отправиться на дачу на такси было совершенно невозможно. Также невозможно, как отговорить его садиться за руль — такие предложения были для него сродни личному оскорблению, мол, что ж я, совсем развалюха старая по-вашему? Поэтому я старался помалкивать, чтобы не отвлекать Виктора Степановича от дороги.
Однако тот на мои опасения, даже высказанные вслух, — ноль внимания. Хоть и ехал он не спеша, не надрывая двигателя и сберегая ходовую часть, зато руль держал левой рукой, этак, вальяжно — локоть выставил в открытое окошко, а на самой баранке лежали только пальцы. Правой же рукой он размахивал в такт своим рассуждениям, иногда посматривая в мою сторону. Окна мы открыли с обеих сторон из-за нестерпимой летней духоты (кондиционера в этой машине отроду не было), поэтому Виктору Степановичу приходилось говорить довольно громко, чтобы перекрыть и гул встречного ветра, врывающегося в салон «волги», и дребезжание самого теперь уже раритетного авто:
— А знаешь, Андрюха, отчего все наши беды? От собственной дури, вот отчего! Мы же, русские, как дети малые! Покажи нам красивую конфетку или какую-нибудь там игрушку яркую, помани этой дребеденью, — и мы на цырлах побежим! Очень уж мы все новое и в цветной упаковке любим! Вон, то на кубиках-рубиках все свихнулись, то сникерсами обжирались, то за «барбими» (он так и сказал — «барбими») для дочек-внучек гонялись. А нам это надо? И вот ведь хренатень какая — ладно бы одними сникерсами дело заканчивалось. Это, мил человек, еще полбеды. Так нас и на идейном фронте обштопали по первое число! С коммунизмом, выходит дело, надули? А как мы его строили?! Вкалывали, будь здоров! Я благодарность имею лично от Сергей Палыча Королева, ты ж знаешь! Да только пшиком все закончилось. Потом перестройкой нам головы забили, демократией этой клятой, глаза запорошили. Да, я на полном серьезе за этого Ельцина голосовал и верил ему. И что получилось? Пока мы демократией вместе с гласностью сопли себе вытирали, всю страну умные люди по собственным карманам растащили. И столько ведь украли, что мало не покажется! Потом эту «МэМэМэ» нам устроили, последние штаны сняли! И где мы теперь? А все там же… В гнезде, вот где!
Неожиданно Виктор Степанович дернулся, схватился за руль обеими руками и резко нажал на тормоза. Машина вильнула вправо, к обочине, меня бросило вперед, грудью на приборную доску, а Виктор Степанович заорал:
— Что ж ты делаешь, гад! Ну, придурок! Сам жить не хочешь, так и другому не надо?!
Но его ругань никто, кроме меня, и не слышал. Красный внедорожник, грубо подрезавший нашу «волгу», был уже далеко впереди.
— А! — воскликнул Виктор Степанович, обращаясь ко мне за моральной поддержкой. — Каковы?! Хоз-зяева жизни! Их ведь всех к стенке надо ставить — без суда и следствия! Или ракетой! Да я бы сам ракету для них отдельную собрал. А чего! Мужики ради такого праздника и бесплатно бы потрудились — это ж удовольствие какое! Хорошая бы ракета получилась, от души. Я бы на ней написал красной краской — «За власть Советов!» или, лучше, «За Победу!». А то просто — «Смерть фашистским оккупантам!». Вот бы радость народу была!..
Я покивал в ответ, — может быть, может быть… Честно говоря, подобные мысли и мне в голову приходили. Не знаю уж, правы ли тут мы с Виктором Степановичем, или не правы, но уж очень хочется решить все проблемы быстро и радикальным способом. Вот только — можно ли? Стоит ли тратить свою жизнь, которая и так коротка, на ненависть и месть?..
А Виктор Степанович продолжал:
— Помнишь, Андрюха, у меня сосед, Виталий, на даче? Нет? Вообще-то да, ты ж у меня, почитай, лет двадцать не был, так? Ну, ничего, ты теперь у меня полдома купил, и еще наглядишься на этого Виталия. Он ведь тоже «хозяином жизни» заделался. И как это у него получилось-то, ума не приложу! Руки ведь из задницы растут. Он у себя на участке дерева путного не посадил, да и дом был развалюха развалюхой. Так ведь лет пять назад начал себе новый дом строить — особняк! Рабочих нагнал, техники… Я поначалу смотрел на это дело, и только что кипятком не писал! Ну, какой-такой особняк на двенадцати сотках, а? Глупость несусветная, правда, ведь? А потом понял, что не так прост наш Виталий. Уж не знаю, как ему удалось, но он три соседних участка к себе присоединил. И теперь огородился забором в два метра и барствует в своих хоромах. А вдоль забора собаки бегают. Одна вырвалась, так какого-то пацана малого, с другой улицы, который на велосипеде катался, чуть в куски не порвала. Я этого пацана с колом от псины отбивал, когда крики его услышал. И, представляешь, какая история? Виталий, эта гнида буржуйская, хотел с меня еще за ущерб стребовать, я ему, видите ли, собаку покалечил, которая тыщи долларов стоит! Нет, ты понял?! Хорошо, что у меня зять в милиции служит. А так и не знаю даже, как бы отбился! Во дела! И что, нам все это надо?…
Виктор Степанович снова сокрушенно покачал головой и на какое-то время замолчал, видимо, заново переживая приключившуюся с ним историю, которую, кстати, мне он рассказывал уже, наверное, в сто пятый раз.
Я же думал о своем. Все эти разговоры я слышал не раз и не два. Они ведутся везде — в метро, на улице, на работе, даже за столом. Раньше-то, бывало, песни пели, анекдоты рассказывали. А сейчас все больше жалуются, о бедах-горестях рассуждают, о том, что случилось, да как так произошло, что такая страна оказалась в полном… Как сказал однажды тот же Виктор Степанович — «Такую страну про…»
Сам Виктор Степанович всегда любил поговорить о высоких материях — о политике с экономикой, о дипломатических кознях и так далее. И все же в сегодняшних словах я услышал кое-что новое.
Еще недавно он все больше ругал начальство — от директора завода до высшего руководства. О чем бы он ни говорил, все у него сводилось к одному — виноваты те, кто нами руководит. Помнится, лет двадцать пять назад, при очередной встрече (а встречались с ним мы обычно два раза в год, на юбилеях наших общих родственников) Виктор Степанович мне сказал:
— Андрюха, когда же все это кончится? Начальник цеха пьет, директор завода коммерцией занимается, весь завод уже в аренду сдал, Ельцин в больнице то и дело помирает, Чубайс доллары коробками тащит, Березовский всю страну скупил… Кто ж о рабочем человеке будет думать? Нам директор говорит — надо лучше работать, чтоб продукцию нашу покупали. Так плати мне зарплату в пять раз больше, я буду работать. Почему же им всем на меня, рабочего, наплевать? Почему я, специалист высшего разряда, должен зарабатывать себе на жизнь тем, что сторожу чьи-то частные гаражи, цеха стоят, а заводские склады забиты разным импортным товаром, которым на рынках торгуют?..
Это был постоянный лейтмотив всех его разговоров: «я — рабочий человек, а ты, начальник, обеспечь меня работой». А значит, что «я — рабочий», ни в чем не виноват.
В принципе, Виктор Степанович, конечно, прав. Он прекрасно знал свое дело — электромеханику — и всю жизнь честно и с гордостью его делал. Понятно, что задача рабочего — работать, а задача директора — обеспечивать людей работой. И то, что сейчас все перемешалось, ничего хорошего в этом нет, ибо все встало с ног на голову.
И все же меня всегда немного коробила твердая и, как казалось, незыблемая позиция Виктора Степановича. Я часто с ним спорил, что-то доказывал, но он особенно-то и не прислушивался к моим доводам. Я же никак не мог согласиться с одним его убеждением — рабочий должен хорошо делать свое дело, получать хорошую зарплату и больше ничем не интересоваться. Тоже, вроде бы, верно. Но это убеждение, как мне казалось, с червоточинкой. Ведь получалось, что на всех, кроме самого себя и своих близких, Виктору Степановичу наплевать. Ему хорошо — и ладно, а как там с остальными — неважно. Есть в такой позиции что-то от «рабочего аристократизма», от убежденности, что это только они, рабочие, кормят страну, остальные же, дармоеды, только зря воздух портят. Лет тридцать назад Виктор Степанович и ко мне относился с заметным высокомерием, хоть и уважал мою какую никакую образованность. Продолжалось это до тех пор, пока ему не пришлось дочку в институт пристраивать, и он не обратился ко мне за помощью.
И вдруг сегодня я услышал не привычное уже — «они нам устроили», а — «мы тоже виноваты»… Может потому, что Виктор Степанович уже лет восемь как на пенсию вышел?..
Виктор Степанович уже устал молчать и вновь заговорил:
— Да, Андрюха, все беды от нас самих. Вот ты меня правильно укорял. Что это я жалуюсь, сам ведь всегда за Ельцина голосовал! Правильно, конечно. Но ведь русский человек, он как — гром не грянет, мужик не перекрестится. Да еще силен только задним умом. Попробуй, разберись, что да как… Ну, так вы, ученые люди, на то и поставлены. Чтобы народ просвещать! Почему же вы нас, темных таких, тогда, в девяностых годах, не просветили как следует, не объяснили нам, где правда?..
Пришлось мне все-таки вступать в разговор. Как же надоели эти упреки, — почему не предупредили, почему не объяснили! Я и так, и сяк принялся рассказывать Виктору Степановичу про засилье на телевидение и радио, про «демократическую», пожестче прочих других, цензуру, о продажных газетах и журналистах. Однако видел, что слова мои мало действуют. И чем больше я говорил, тем большую вину — собственную вину! — начинал чувствовать. А ведь и в самом деле — не просветили, не объяснили! Но тут же в душе родилось и возмущение, — а вы слушали?! Сам же Виктор Степанович только что сказал — за цветной оберткой тянулись, к сникерсам с «барбими». Так я и заявил Виктору Степановичу.
Он согласно кивнул головой:
— А знаешь почему, Андрюха? От нищеты, от дефицита пресловутого. Уж очень хотелось, чтобы на прилавках все лежало, и все было под рукой. Вон, погляди, до сих пор нас в эти новые прилавки, жратвой теперь забитые, носом тычут. Мол, при коммунистах такого никогда не было! И правда ведь, не было! Кто ж только знал, что за это страну придется по частям продавать! Что цена забитым жратвой прилавкам — вся Россия! Да что там Россия, весь Союз! Кто ж знал!…
Ну, вот опять — снова-здорово! Многие знали, и многие предупреждали, говорили об этом. Да что говорили, — кричали, орали вам, дорогие вы мои, в уши, тыкали пальцем, показывали! Только вы не слушали и, что самое обидное и страшное, слушать-то и не хотели! Э-э… да что там говорить!..
Я устало вздохнул и предложил Виктору Степановичу найти какую-нибудь другую тему для разговора. Он вроде бы согласился. И все же не удержался:
— А знаешь, Андрюха, на кого надежда остается? На рабочего человека. Почешет он в затылке, потерпит-потерпит, а потом… Эх, кабы понял рабочий человек свою силу и свою волю, да вступился за Россию-матушку, как дед мой и батя в Отечественную! Да и как твой, Андрюха, дед! Вот бы жизнь началась!.. Как полагаешь, нам это надо?..
Виктор Степанович даже радостно улыбнулся…
Я лишь молча пожал плечами — может быть, может быть…
Виктор Степанович все также уверенно вел «волгу» в сторону своей дачи. Нас обгоняли иномарки — «мерседесы», «вольво», «тойоты», — и даже еще оставшиеся на дорогах отечественные «жигули» и «волги» более современных моделей. Но ни Виктор Степанович, ни я не испытывали хоть какого-то чувства обиды или горечи от этого. Мы не торопились. Отдаляясь все дальше от Москвы, нас обоих (я это явственно чувствовал) постепенно все больше охватывало чувство радости от предстоящих на даче забот. Ведь там, на даче, нас, соскучившихся за зиму по обычной физической работе, ждала едва проснувшаяся поле долгой зимы земля. Та самая земля, которую нам предстояло вскопать и засадить основным русским сельскохозяйственным продуктом — картошкой.
И я знал, что с чем большим остервенением мы с Виктором Степановичем будем вгрызаться лопатами в эту землю, тем большее успокоение будет вселяться в наши души. Земля вберет в себя и нашу озлобленность, и нашу ненависть, и уныние, уже давно поселившиеся в сердцах. Вберет в себя для того, чтобы перемолоть это все, превратить в благодатный гумус, который будет способен породить новую жизнь. А отдаст она нам, подарит свою вековечную уверенность в бесконечности силы жизни. И эти жизненные токи, идущие от земли, пронзят нас, наполнят живительной усталостью от тяжелой работы, поселят благодать и благодарность в душе. И мы не будем тратить жизнь на ненависть и уныние. Мы оживем, потому что мы созидали, а не уничтожали. И, может быть, поймем что-то важное в этой жизни.
И, может быть, мы поймем, что те несколько соток, которые только что были вскопаны и засажены картошкой — это всего лишь маленькая часть всей нашей русской земли. Той самой русской земли, которую каждый год, каждую весну, каждый месяц, каждый день надо обустраивать и заботиться о ней. И неважно, сколько соток этой земли принадлежат лично тебе. И неважно, кто ты — рабочий ли, ученый, инженер или еще кто-нибудь. Ты — русский. Такой, сякой, разэтакий, — но русский, и этим все сказано. И земля эта (такая или сякая) — русская. И мы увидим, что это та самая русская земля, которая принадлежит всем нам, русским людям, и которую мы не имеем права никому отдавать. Потому что это наша земля и нам на ней жить. И нам это надо.
А потом, уставшие от трудов, распаренные и умиротворенные после хорошей, душистой баньки, мы с Виктором Степановичем будем сидеть за ведерным, разожженным на запасенных еще с прошлого года шишках, самоваром, и пить заваренный на разнотравье чай. И я поделюсь с Виктором Степановичем этими своими мыслями. И когда он поднимет свою бровь в раздумье над ответом, я так и спрошу его:
— Нам это надо?..
А он ответит:
— Да…
Автор: Сергей Перевезенцев
Другие рассказы можно почитать здесь:
Осенний сон человека, которого никогда не было