Эта детективная история, случившаяся ранней весной 1490 года в Москве, видимо, так и остается неразгаданной, как большинство ей подобных в истории человечества.
Речь о причинах смерти Ивана Ивановича Молодого — старшего сына и наследника великого князя Московского Ивана III Васильевича от первой жены Марии Тверской. Чтобы вникнуть в исторический контекст, придется по возможности погрузиться в события второй половины XV века. Наберитесь терпения. Это важно, поскольку, к сожалению, у большинства из нас о тех временах в памяти один-два абзаца из учебника.
Итак, позвольте познакомить: Иван III Великий, дитя страшной смуты, из тяжелого военного детства вынес не только скверный, подозрительный нрав, холодный, порой циничный ум политика и прагматика, трезвый расчет в сочетании с гневливой натурой, но и уверенность в абсолютной сакральности своей власти («от Бога есмь»), честолюбие, неукротимое желание со всякой смутой покончить, а для того объединить все русские земли под своей рукой, наново отстроить единое могучее государство, причем не только административно, но и буквально — архитектурно. А также по возможности расширить границы, выведя страну из долгой изоляции, чего ради получить выход в море, окоротив Польшу, Литву, а коли удастся — и Швецию. И оставить наследникам новую великую Россию. Да-да, не Московию и не Русь, а именно Россию: это поименование нашей страны впервые прозвучало в окружении архиепископа Новгородского Геннадия (Гонзова).
В «Сказании о белом клобуке» мыслителя и дипломата Дмитрия Герасимова (1465 — после 1535) читаем:
«… великий чин от царствующего сего града [Рима. — Д.И.] такожде дан будет Русской земле во времена свои, и страна та наречется светлая Россия!»
(во весь голос зазвучавшая идея «Москва — Третий Рим»).
Вот только с наследником всё оказалось сложно. Ведь, как известно, нет наследника — беда, много наследников — тоже проблема. Времена, когда проблему избытка наследников решали, раздавая удельные столы, прошли, и возврата к тем усобицам не было. Теперь наследник огромного государства (в европейских документах встречаются титулования Ивана как «короля» и даже «императора») должен быть один. Он и был поначалу один. От брака с Марией Борисовной Тверской, единственное за семь лет дитя — Иван Иванович по прозвищу Молодой, как часто бывает, когда отец и сын тезки.
Сама Мария угасла, не дожив до 25 лет. Летопись прямо указывает на то, что княгиню отравили:
«В лето 6975 (1467) месяца апреля 25, 3 час нощи, преставися великая княгини Мария <...> от смертнаго зелия».
Травили, видимо, долго: родив сына Ивана, княгиня больше выносить и родить не могла, что было довольно странно, и на протяжении нескольких лет была подозрительно болезненной. Едва испустив дух, тело на глазах начало распухать, это убедило свидетелей в насильственном характере смерти. Ходили упорные слухи, будто княгиню отравила жена дьяка Алексея Полуектова Наталья, но розыск результатов не дал. Иван Васильевич дьяка с женой не казнил (все-таки был не самодур), но от себя отдалил. Несколько раньше его отца Василия Тёмного обвиняли в организации отравления соперника Дмитрия Шемяки. Насильственной смертью умерли князь Дмитрий Красный, а за пять лет до гибели Марии — двоюродный брат бабки Ивана III Софьи Витольдовны, Михаил (яд в просфоре). И это только на веку Ивана и в его окружении.
К чему это я? Во-первых, яды были в ходу в Русской земле задолго до Софьи Палеолог, которой позднейшая "черная легенда" припишет "византийское коварство", к потравам склонное, на святой и благословенной Русской земле, до нее якобы и зла не знавшей; а во-вторых, понятно почему в кругах власть предержащих любая безвременная смерть привычно приписывалась козням отравителей. Это так, чтобы вы представляли исторический контекст дела.
А что же великий князь? Так и хочется сказать по-пушкински: «Год прошел как сон пустой – царь женился на другой». Идея брака Ивана и его будущей жены Зои Палеолог, племянницы последнего византийского императора, погибшего, защищая Константинополь, в 1453 году, родилась через год с лишним после смерти Марии Борисовны. Родилась она в уме папы римского Павла II. В грамоте, присланной в Москву, понтифик особым образом подчеркнул, что в числе прочих знатных соискателей сватался к Зое и король Франции, но «она не хочет в латинство». Тот факт, что Зоя униатка, а значит, может стать проводником идей и вероучения и власти Римско-католической церкви, папа-сват умолчал, конечно. (Уния 1439 года была подписана византийским императором Иоанном VIII Палеологом и римским папой Евгением IV.)
Посоветовавшись с матерью и боярами, Иван отрядил в Рим посольство во главе с итальянцем Джан Батиста делла Вольпе, которого, как и многих его соплеменников на службе великого князя Московского, «переименовали» в Ивана Фрязина (он же Иван Лисицын Фрязинов: volpe по-итальянски "лисица"). Спустя несколько месяцев послы возвратились не только с согласием девицы, но и с портретом фряжского письма — изображением, поразившим русских своей реалистичностью. Зоя Ивану понравилась.
Долгое время историкам приходилось довольствоваться весьма нелестным описанием поэта Луиджи Пульчи, который встречался с Зоей в Риме и на века заклеймил ее как «толстую раскрашенную куклу и ярмарочную шутиху». То ли далеко не глупая Зоя что-то уж очень болезненно защемила в тонкой душе поэта, то ли виной всему иные каноны красоты, принятые на Западе (сравните два портрета ниже), но как-то уж очень эта оценка попахивает обиженным самолюбием и банальной вкусовщиной, не находите? Плоскогрудые, с подбритыми до темени лбами, выщипанными в ниточку бровями, выбеленными до аристократической мраморности лицами, и лошадиной мочой на солнце до ломкого «золота» — волосами, как правило, с небольшими ртами красавицы Ренессанса были словно с другой планеты. Чернобровая, яркая Зоя с ее оформленной женской фигурой, огромными глазами, крупным ртом, при всей его пухлости четко очерченным, являла тип той особой, неканонической красоты и силы плоти, которая, может, и шокировала привычного к анемичным, худосочным аристократкам фрязина, но весьма привлекла русского великого князя. Во всяком случае, сегодня мы можем достаточно объективно судить о внешности великой княгини Софьи Фоминичны по антропологической реконструкции С.А. Никитина, созданной на основе ее останков.
Еще перед свадьбой, по прибытии кортежа заочно обрученной Зои в Москву, едва не случился религиозно-политический скандал. Как уже говорилось, Зоя была униаткой, и через нее католики пытались перекинуть мостик (так и напрашивается одно из толкований слова «понтифик») не просто в Московию, но в великокняжескую семью. Если вспомнить, сколь много примеров удачного насаждения религии «сверху» знал мир, их можно понять. Принцип «чья власть, того и вера» работал задолго до Вестфальских соглашений. Зое, как бы сейчас сказали, отводилась роль «агента влияния», проводника идеи унии с Римом.
Впереди кортежа при всем параде выступал папский легат Антонио Бонумбре, несший перед собой католический крест. Узнав о таком безобразии, митрополит Филипп заявил, что, ежели еретик со своим «крыжом», войдет в ворота стольного града, он, Филипп, другими воротами покинет оскверненную Москву. Назревавший скандал решительно пресекла Зоя: крест велела убрать, выразила желание перейти в православную веру, при крещении получив новое имя – София: Жизнь положила за Мудрость, короче. Так Софьей Фоминичной и вошла в русскую историю. Бонумбре пришлось спрятать подальше планы переговоров о принятии Москвой унии и союзе в войне против турок, которая тогда противоречила внешнеполитическим интересам нашей страны. Что-что, а таскать каштаны из огня для «наших западных партнеров» Иван III не собирался, ибо, к счастью, был прагматиком до мозга костей. Как и Софья. Правда легат поучаствовал в религиозном диспуте ради сохранения лица, после чего вскоре отбыл восвояси.
Зачем я так подробно? Да затем, что в этой детективной истории Софье (заочно, конечно) не раз бросали обвинение в том, что, мол, душегубка та грекиня, чужачка – что с нее, еретички, взять! — это про то самое униатство. Причем слухи распускали реальные, серьезные и осмысленные еретики. Так называемая «ересь жидовства» — отдельный религиозно-политический детектив, о нем, надеюсь, будет разговор в другой статье. Слышались и осуждения со стороны ревнителей старины. История сохранила слова известного дипломата той поры И.Н. Берсень-Беклемишева, который с болью выговаривал Максиму Греку:
«…земля наша русская жила в тишине и в миру. Как пришла сюда мать великого князя Софья с вашими греками, так наша земля и замешалась, и пришли к нам нестроения великия, как и у вас в Царьграде при царях ваших».
Ну, видимо, страшная двадцатилетняя смута, в которой родился и вырос Иван III, многолетняя кровопролитная распря за великокняжеский престол между его отцом и семьей дяди Юрия Звенигородского — это «тишина и мир». Да и брак с Софьей был следствием взаимного интереса Москвы и Запада: когда б это папа римский знал бы о семейных обстоятельствах владыки далекой и диковатой, по мнению европейцев, Московии, да еще сватовством в тех землях развлекался? И иностранные специалисты появились еще до Софьи — тот же Иван Фрязин. Правда именно эта история связана с врачом, которого пригласили в Москву как раз ее родственники. Однако давайте по порядку.
Едва оказавшись в великокняжеской семье, гречанка (спартанка по месту рождения, между прочим), видимо, столкнулась со сложностями во взаимоотношениях с пасынком Иваном. Тому уже было 14 лет – возраст взросления, который мы обычно называем переходным, со всеми вытекающими. Тот факт, что в стародавние времена юноша лет с 12 считался взрослым, мало что меняет. Софья всего тремя годами старше – какая она ему «мать»! И подросток не особенно придерживался приличий. Спустя четыре года венецианец Амброджо Контарини, хорошо знавший жизнь московского двора, заметит, что княжич Иван «в немилости у отца, так как нехорошо ведёт себя с деспиной». Однако немилость эта не носила постоянного характера: как бы то ни было, Иван Великий для себя нашел компромисс и, не переставая дарить любовью и заботой молодую жену, в 1477 назначил сына соправителем.
Иван действительно был хорошим воином и в те нелегкие годы не раз сопровождал отца в походах, дважды оставался за него княжить наместником, пока великий князь ходил на Новгород. И если верно, что Софья своей энергией и верой в него вдохновляла мужа (именно ее словам приписывают роль последней капли, перевесившей чашу весов в пользу решительного сражения с Ордой), то Иван был одним из руководителей войска в историческом стоянии на реке Угре (1480 г.). За год до этого у Софьи Фоминичны родился долгожданный сын — пятым после четырех подряд дочерей.
А ко времени женитьбы пасынка на дочери молдавского господаря Стефана III Елене княгиня была матерью уже троих сыновей. Вот только что толку, коли Волошанка молодая, «дела вдаль не отлагая, с первой ночи понесла»? А тут еще муж чудить изволил: решил, вишь, сноху одарить за внука — саженье жемчужное, принадлежавшее некогда Марии Борисовне, Елене Стефановне подарить. Что уж то было за саженье (шитье драгоценными камнями по дорогой ткани) – очелье (налобное), оплечье или поручи, неизвестно.
Но драгоценности покойной великой княгини Софья Фоминична почитала своими по праву и то саженье уже племяннице подарила на свадьбу, безо всякой задней мысли. Иван Васильевич почувствовал себя дураком и, конечно, взъярился, давай чинить розыск… Верейские, племянница Софьи с мужем, руки в ноги – сбежали в Литву. (В XV–XVI веках это был такой «Лондон», куда, случись что, бежали из Московского государства опальные, политически неблагонадежные, проворовавшиеся, творческая интеллигенция вроде Ивана Федорова со товарищи, диссиденты типа Курбского и т.п.)
Спустя десяток лет Софья, как пишут, вымолит племяннице с зятем прощение, хотя, на мой взгляд, «вымолит» – перебор: эта история с саженьем самому Ивану была чрезвычайно выгодна: он прибрал к рукам княжество беглеца после смерти его отца по цене дамской «фенечки». Он собирал землю Русскую в один кулак. А бабы… Ой, да что эти бабы с их сварами да цацками!
Вот и напрасно. Вокруг каждой из женщин стали группироваться сторонники — люди далеко не последние в нашей истории. Но это отдельный детектив, как я уже писала выше. Нас интересует расклад «дамских» интересов, сложившийся зимой 1490 года, когда Иван Иванович Молодой во время охоты (а был он завзятый охотник) почувствовал «ломоту в ногах».
Его жена Елена Волошанка, укрепив свое положение с рождением сына, к тому времени давно вела активную светскую жизнь, как бы мы сказали, и в целом не была похожа на старорусских теремных затворниц. Постепенно вокруг нее сложился кружок (его иногда называют даже «салон») тех, кто сделал ставку на нее как на будущую царицу и мать наследника. Елена именно так себя и позиционировала: первородство за ее мужем, ее сын Димитрий — наследник перворожденного наследника, к тому же Иван в чести у отца. Да и об отношениях Ивана-свёкра с Еленой некоторые историки пишут осторожно в том духе, что, мол, явно благоволил, заглядывал к снохе на огонек при каждом удобном случае, душою-де рядом с ней отдыхал... Короче, жизнь удалась. А чванливая грекиня со своим неистощимым лоном подвинется – никуда не денется.
Совсем иначе, должно быть, мыслила Софья. Она — Палеолог, на ней высокая миссия и отсвет Великой Империи, павшей под ударами турецких орд, но не погибшей, пока есть она, искра малая. От нее пойдет великий род русско-византийских базилевсов. Она и первенцу дала имя Василий, вроде как по свёкру, но Софье Фоминичне все виделось по-своему. От нее на Москве начались пышные дворцовые церемониалы по византийскому образцу, так поразившие некогда Федора Курицына, который через три года отсутствия увидел обновленную Москву. Фрязи создавали ее тело, грекиня вдыхала душу. Ивану III оно было любо. Идеи сакральности и абсолютности власти помазанника над подданными разделяла с мужем и жена, утоляя его страсть к величию и внешнему великолепию. Нет, не для того пришла на Русь Византийка, чтоб ее сын Василий-Базилевс у сынка какой-то волошанки в холопах ходил! Да и где она, та захудалая провинция Валахии (так в то время называли Румынию, частью которой некогда была и Молдавия – родина Елены Стефановны)?
Конфликт, как видим, непримиримый. В нем нет смысла искать правых и виноватых: каждая из дам имела собственное представление о достойном ее месте, каждая, как всякая нормальная мать, сражалась за права своего сына, за каждой была своя правда.
А тут еще наследник Иван Молодой занемог…