Поэма «Реквием» – единственное произведение о лагерях, репрессиях, сталинщине, которое писалось и издавалось именно тогда, когда говорить об этом было нельзя. Это памятник всем жертвам беззакония в момент торжества всех этих беззаконий. Ахматова мечтала о том, чтобы «Реквием» (1936-40) был опубликован в книге «Бег времени», но это не осуществилось. Поэма писалась в период с1935 по 1940 г. До середины 1962 года произведение не имело рукописного текста, а жило в памяти Ахматовой и нескольких наиболее близких ее друзей.
История создания этого потаенного документа эпохи следующая: Ахматова жила в уверенности, что в ее комнате установлено подслушивающее устройство, поэтому стихи из «Реквиема» обычно не произносились вслух, а записывались на клочке бумаги, заучивались, а затем сжигались.Сначала это не называлось поэмой; это могло быть только циклом. Только постепенно стало понятно, что единая героиня, единый сюжет, сквозные образы делают его поэмой. Причеть над мертвым сыном, когда выносят из дома, опускают в могилу и т.д. Ахматова полностью соблюдает жанровый канон. Конфликт смерти и памяти – сюжетообразующий. Героиня бы хотела, чтобы победила смерть, потому что так жить она уже не может; но поэма заканчивается образом памятника, т.е. надо жить, чтобы помнить. Последнее чтение полного текста произведения, перед тем как «Реквием» был перепечатан на машинке, состоялось 27 мая 1962 года. В этот день, в скверике на Ордынке, Л. К. Чуковская, по просьбе Ахматовой, прочла весь «Реквием». Л. К. Чуковская так вспоминает об этом событии: «Она слушала, а я читала вслух стихи, которые столько раз твердила про себя. Она развязала узел платка, распахнула пальто. Вслушивалась в мой голос, всматривалась в деревья и машины. Молчала. Я прочла все до единого. Я спросила, собирается ли она теперь записать их. «Не знаю», — ответила она, из чего я поняла, что и я пока еще не вправе записывать».
Замысел поэмы объяснен самой Ахматовой в предисловии к «Реквиему»: «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу». Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».