С журналистом, писателем и публицистом Николаем Михайловичем Долгополовым мы говорили и о моей любимой профессии - журналистике и писательской деятельности.
- Как иностранные представители относятся к российской журналистике?
- Отношение менялось на протяжении моей долгой карьеры, которая продолжается больше 45 лет. Я бы сказал, что где-то года до 89-го к нам относились с боязнью, с опаской. Потом в 89-м и до 91-го наблюдалась кратковременная эйфория. Это было самое приятное и легкое время для того, чтобы взять интервью у любого деятеля литературы, искусства, политики. 92-й - 99-й - годы презрения. Именно оно: недооценка России, рассказы нам же о том, какой у нас неудачный президент – царь Борис. И вечные расспросы: «А правда ли, что он действительно..?» На что даже нелюбящие Бориса Николаевича никогда не отвечали. Но это отношение и задавало тон беседе, которая просто не могла складываться удачно.
Затем наступило время некого уважения. А вот где-то с 2014 года относятся очень предвзято. Я избран вице-президентом двух международных спортивных организаций. Одна – Международный комитет Фэйр Плэй – борется за чистоту в спорте. Люди в ней интеллигентные, седовласые, аккуратные в высказываниях. И я был ошарашен, когда двое коллег, видимо сговорившись, выступили с предложением никогда больше не проводить конгрессов и заседаний Фэйр Плэй на земле России. Прервал, переспросил: «Вы же были на этой самой земле России, побывали на Конгрессе в Казани. И помнится, как восторженно отзывались об организации, о гостеприимстве». Атаковали не абы кто, а пара серьезных ученых, в своей отрасли знаменитых. Ответ все тот же: «Не хотим, потому что у вас нет демократии». Выяснилось, что когда они пребывали в Казани, демократия имелась, а потом куда-то исчезла.
Меня, конечно, все это раздражает, коробит. Сейчас такое же отношение к нам и конкретно ко мне прорывается со стороны спортивных репортеров из Международной Ассоциации спортивной прессы (АИПС). Что уж говорить о журналистах - международниках. Работать стало сложнее.
- Какие особенности и специфика работы журналистов из исламских стран?
- Как это не покажется странным, но я с ними тоже все время встречаюсь. Из-за экономического кризиса в Европе центр спортивной жизни постепенно перемещается в такие исламские страны, как процветающие, от нефти набухшие Катар или Бахрейн. Мы общаемся с некоторыми на моем полузабытом фарси. Удается наладить определенное взаимопонимание. Мне приятнее с иранцами и афганцами. С другими говорим на английском: многие люди, достигшие на Ближнем Востоке определенного положения, неплохо знают этот международный язык. Поддерживаю с ними хорошие отношения. Но, конечно, мы смотрим на мир абсолютно по-разному, что не удивительно. Почему у нас должны совпадать все точки зрения? Мы же не цыплята из одного инкубатора.
Если говорить о развитии этих стран, то я всегда с интересом наблюдаю за Катаром. В Доху впервые занесло лет десять назад. Поразился Дохе, увидел 20 небоскребов. Приехал лет через пять и был сражен: небоскребов уже штук 40. Волею судьбы бываю там почти каждый год и вижу, как Доха превратилась просто в город небоскребов Нью-Йорк. А когда был там в прошлом году, то глазам не поверил. Катар полностью готов к чемпионату мира по футболу не 2022-го года, Стало гораздо больше зеленых оазисов, свистящих журчанием ручейков, центр и набережная – в незнамо откуда взявшейся зелени. Город преобразился. Понимаю, что за счет нефти, газа. Но мне радостно, что нефтяные доходы могут быть потрачены таким вот разумным образом. Шейхи создают хорошие условия для жизни своих, они создают массу рабочих мест. Правда, не видел, чтоб жители этой страны вкалывали на каких-то работах. За них это в основном делают пакистанцы, индийцы, иранцы. Частенько беседовал с симпатичными английскими дамами на ресепшене шикарных отелей, спрашивал, почему их занесло в это пекло из милой и прохладной Англии. И ответ типичен: «Я здесь шесть лет, еще годика четыре-пять, и я обеспечу себя на всю жизнь».
И я их понимаю. Создают комфортные условия для нас, иностранцев, да и для богатых (бедных пока не довелось встретить) катарцев, и заодно обеспечивают себя. Понятно, что говорю, конечно, об исламе традиционном, а не воинствующем, экстремистском…
Так получилось, что я в давние времена два с половиной года проработал в Иране и понимаю, что такое ислам и какими могут быть его разновидности. А он – разный и исповедуют его разные люди. Ничего плохого в исламе традиционном абсолютно нет. Как нет плохого в христианстве, свидетельствую, как верующий христианин. У каждого своя религия, и все мы мирно уживаемся, оставаясь при своем. И когда мои арабские коллеги совершают намаз, иногда это бывает довольно неожиданно, то я, в отличие от своих коллег, не отскакиваю в ужасе куда-то в сторону и не закатываю глаза, когда люди становятся на колени, подкладывая под ноги маленький, захваченный заранее коврик. У каждого своя вера, почему нет. Мы же крестимся, проезжая мимо храмов. Почему им не совершать того, что они привыкли делать у себя дома, если это даже делается в другой стране. А специфика работы у них такая же, как и у нас. Я бы сказал, я им не завидую: в своих странах они вкалывают при страшной жаре. Мне эта борьба всегда давалось тяжко и в Иране, и в других странах.
А после Чернобыля 1986 г. жарища меня победила окончательно. Пробыл в Чернобыле со 2-го по 17-е мая, вернулся и меня, упиравшегося, погнали на медицинское обследование. Здесь любезные доктора и сообщили, что до конца жизни я могу больше не загорать. Приходится иногда пренебрегать этой рекомендацией, выезжая в таинственные княжества Персидского залива в командировки. Там, на кураже, еще ничего, а вот вернувшись из какого-нибудь Абу-Даби или чего-то в этом роде, я чувствую дичайшую усталость. А мои арабские коллеги воздают руки и вторят: «Ничего, мы привыкли. Вам тяжелее с морозами». У каждой страны свои погремушки.
- Вы еще и книги пишите. Как удается все успевать?
- Ну, к сожалению, успеваю далеко не все. От чего-то приходится отказываться. Например, было в моей жизни, помимо основной работы, два года вторжения в искусство кино, когда я упорно работал над сценариями. Был соавтором сценария трех двухсерийных документальных драм, которые прошли на Первом канале.
Да, прошли, было приятно, что значился в числе сценаристов. Но главное, я понял: это совсем не мое. А мое – это, видимо, книги. Здесь я сам себе хозяин, здесь я не завишу от вкуса режиссера, здесь меня не могут раздражать актеры, которые выбираются не мною на те или иные роли, и которые играют не тех и не так, как мне бы хотелось. И сюжет переделывается не так, как мне видится, потому что киносценарист - это пленник режиссера, обслуживающий персонал типа уборщицы, официанта, в лучшем случае переводчика. Если сравнивать, режиссера и писателя = киносценариста, то это человек, который подносит снаряды, а стреляет по цели уже только один режиссер, на тебя и не оглядывающийся. Хозяин и не думает спрашивать подносчика, куда, в какую цель этот снаряд направить. Ты – ничтожное никто. Хотя писание полубесполезных сценариев - хорошо оплачиваемое ремесло. И даже трудно сравнивать гонорары, которые человек получает, работая в кино, с гонорарами писателя – наши абсолютно нищенские. Тут уже надо делать выбор. У меня он понятный. Ну, сколько еще Богом отпущено, чтобы с надеждой выдавать то, что никогда не сбудется на экране. Черт с ними, с деньгами. Лучше оставить свое, родное, чем полчаса и не больше радоваться после посещения кассы.
Иногда мы говорим об этом с коллегами-писателями, которых очень люблю и столько лет состою в писательской организации. Первую книгу выпустил в 80-м году, в издательстве «Молодая гвардия». Я по-прежнему верен «МГ», большинство моих книг выходит у них. Четыре из серии ЖЗЛ в общей сложности и по-разному выдержали 16 изданий, то есть в наше время презрения к книгам стали бестселлерами. Горжусь, что на каком-то уже серьезном этапе жизни сумел отыскать определенное писательское призвание, а не только журналистское, которое было найдено сразу. Понимаю, что должен делать, как я должен делать. Жаль только, что на все это осталось у меня так мало времени.
День журналиста это тяжелое, заполненное работой на компьютере жесткое, очень жесткое испытание, твоей же рукой добровольно для себя и расписанное. Пятница – короткий день, один выходной – суббота. Все остальные дни мы работаем, и воскресенье, пожалуй, самый тяжелый день для человека из газеты потому, что ты должен впихнуть в номер на понедельник все те события, которые произошли за пятницу, за субботу и за воскресенье. Это изнурительнейший, тяжелейший день. Всем моим коллегам - молодым, опытным, старым, выносливым, невыносливым - эмоционально тяжело. И после него ты в понедельник приходишь на работу выжатый как лимон. Но потом неделя складывается уже более легко.
Тяжелая работа, порой давит, прижимает к земле, но почему-то чувствую себя не пришедшим на тяжелый труд, а счастливчиком: мне нравится делать то, что я делаю. И нет, как мне кажется такой работы, которая может сравниться с журналистикой. Все-таки писателю легче, тут ты сам себе хозяин. Я пишу все свои книги по выходным, праздникам и в отпуске. Отпуск - святое времяпрепровождение за компьютером, за столом. Приезжаю на дачу, в дом отдыха, в санаторий - и вот это уже мое, понимаете? Здесь я работаю по 10-12 часов. Или полтора дня на даче: жена и сын знают, что меня трогать нельзя. В эти дни я буду писать свою книгу, именно книгу. И тут очень сложно сказать, свободное это время или не свободное. Для меня – это счастье, это момент, когда я могу посвятить себя моим любимым героям.
Уже знаю, первые страниц 80 - 100 идут тяжко, по нескольку страниц в день, а потом бывает, так расписываешься, что неожиданно выясняется: нашло озарение, в которое я верю. Вот жена и сын уехали в город, потом они приезжают: «Ты же был на второй странице, а сейчас на 24-й». Это называется настоящее счастье. Вдохновение в написании книг я ниоткуда не должен черпать, оно должно или прийти или не прийти. И если пришло не вдохновение, а счастье написания, и ты пишешь, чувствуя, что идет, значит, ни в коем случае не ходить - не бродить по лесу, не отправляться на какие-то встречи, театры и дни рождения. Если Бог дал, пиши дальше, сколько напишется, столько и напишется, может, страниц 50.
Конечно, бывают дни, когда не пишется. И мой совет молодым: не надо в этот момент бросать работу, надо биться до конца и написать те 2– 3- 4 страницы, которые тебе даны этим днем. Вы спрашивали, изучаю ли я биографии разведчиков. Да, и очень пристально, очень тщательно. И герои действительно проявляют свои лучшие качества.
- Оказывает ли это влияние на вас лично? Хочется ли быть лучше?
- Человеку всегда хочется быть лучше, чем он может быть. Но на меня, мне кажется, это влияние не оказывает. Я не живу их жизнью. Но некоторые из них, по крайней мере двое, сделались для меня примером. Это Абель – Фишер. Я его в жизни не видел и не мог видеть по совершенно понятным причинам. Он умер в 71-м году, когда я только окончил институт и как раз отправился в Иран. Правда, однажды он мелькнул на премьере «Мертвого сезона». Моего отца, известного журналиста Михаила Долгополова, его друг и сценарист этого фильма Владимир Вайншток обещал познакомить с Абелем на премьере в кинотеатре «Россия». Мимо прошел какой-то человек, и Вайншток сказал, что это Абель. Но знакомства не получилось абсолютно никакого и близко не подпустили. Абель сразу после фильма уехал, и я увидел его только издали. Вот и все. Но, тем не менее, он стал для меня примером. Были в жизни тяжелые годы, когда не только по своей вине я был вынужден преодолевать тяжелейшие преграды. Я бы отнес это к весне 97-го, когда после почти 24-х лет работы в газете «Комсомольская правда», где я был первым замом, где работал мой отец, который создавал газету, пришлось уйти. Это была именно моя газета, но волею судьбы я ее должен был покинуть.
Хотя не только волею судьбы, но и по приказу некоторых злых людей, далеких от журналистики, не имеющих к ней никакого отношения. Я носил на груди несданный пропуск первого замглавреда «Комсомольской правды», как люди носили самое святое. Носил-носил года два, пока понял, что газета стала другой и спокойно переложил пропуск в коробочку, где хранятся все уже отжившие свой срок документы. Нельзя убиваться по тому, что уже ушло. И проработал десять лет в «Труде», сейчас вот уже девять с половиной в «Российской газете». Она из всего что было - самая творческая, самая дружелюбная. И не жалею, что жизнь моя сложилась так.
Но пережить те сложные моменты помог мне пример моего героя. Звучит наивно, но тем не менее. У Абеля ведь тоже были сложные годы. 31-го декабря 38-го его вызвали в отдел кадров и в один день уволили из нелегальной, да и вообще из разведки без объяснения, сказав, что просто больше никогда его не смогут использовать. И Абель боль пережил, несмотря на то, что в отличие от меня, у него не было работы. Важно открыть, отыскать в себе силы. И я всерьез задумался: если он смог, то почему не смогу и я? Ведь начинал не с нуля, уже было и имя, и какие-то книги. Было и огромное желание работать. Отбросить все, идти по своей стезе и не обращать внимания на преграды, которые искусственно на моем пути создаются.
А второй человек, оказавший на меня огромное личное влияние - Геворк Андреевич Вартанян. Я с ним познакомился, когда ему было уже 75 лет, он прожил до 88. Мне показалось, что если человек в таком немолодом возрасте сохраняет бодрость и трезвость ума, абсолютный фанатизм в работе, то это тоже пример. Пример того, как можно остаться самим собой в любом возрасте.
Хочется ли быть лучше? Хочется, но не всегда получается.
- Что Вы любите больше всего: журналистику, писательство, разведчиков или спорт?
- Для меня все это вместе составляет одно единое целое. Журналистика – это переход к писательству, а писательство – во многом для меня, хотя не только, книги о разведке. Спорт – отдельная тема: то, с чего я начинал, первая любовь в журналистике. И она со мной по-прежнему. Работал на 13 Олимпийских играх, это считается хорошим результатом.
- Николай Михайлович, на Ваш взгляд, какие три главных качества, которые должны быть в человеке, чтобы стать успешным журналистом или писателем?
- Я не считаю себя очень успешным. Поэтому на этот вопрос мне трудно ответить. Наоборот были моменты, когда моя журналистская карьера могла вообще оборваться. Серьезно за писательство я взялся поздновато, хотя первую книгу написал лет в 30. Возможно, надо было более активно продолжать, но не смог. Потом уехал на пять с половиной лет во Францию собственным корреспондентом. Вот уж где было совсем не до писательства. Очень много писал в газету, и, слава Богу, что меня также много и публиковали в этой газете. Теперь думаю, действительно надо было, превозмогая себя, и во Франции писать книги. Но действительно не хватало физических сил. Это было просто невозможно, я вставал в шесть часов, ложился в час. Потом родился ребеночек, и я стал папой-няней, помогал жене, и мы были вдвоем без всяких там бабушек, дедушек и прочих.
А если все-таки о трех главных качествах, это, конечно, упорство, абсолютно необходимое для журналиста. Второе качество – на 100 процентов работоспособность. И третье – совершенно необходимая интеллигентность. Сейчас вижу, это третье качество, в отличие от первых двух, у многих журналистов почему-то пока отсутствует.