Психический аппарат развивается благодаря выполнению глобальнейшей задачи - дифференциации внешнего и внутреннего. В теории объектных отношений это звучит еще более по-человечески: отделение хорошего от плохого, в терминах оральной диалектики - того, что можно «съесть», от того, что нужно «исторгнуть». В лакановской логике – дифференциация воображаемого и реального. У Фрейда – удовольствия и неудовольствия.
В экономической модели психического аппарата Фрейд основывается на принципе удовольствия, полностью подчиняя психическую жизнь стремлению к удовольствию и избеганию неудовольствия. Это не так просто, как может показаться. Удовольствие и неудовольствие, как хорошее и плохое, - иногда бывают неотличимы, вывернуты наизнанку, мимикрированы друг под друга, - и этим сводят с ума горемычное «Я», которому нужно со всем этим разбираться еще до своего появления.
Например, удовольствие маленького мальчика от мастурбации легко проигрывает неудовольствию от страха наказания и кастрационной тревоге, исходящих от родительской фигуры – прообраза его будущей совести, вины, цензуры и проч..
А удовольствие неодаренного ребенка от поощрения родителем – консерваторским педагогом - за пытку игрой на контрабасе – побеждает неудовольствие от самого процесса… И это только два простейших примера.
Когда человек появляется на свет – огромный мир, сконцентрированный вокруг его колыбели – и есть он. А он тождественен миру. Материнская грудь с молоком – это он, шум за окном – это он, погремушка над его кроваткой – он, пеленка, на которой он лежит – тоже он. И чтобы объекты внешнего мира ОКАЗАЛИСЬ во внешнем мире – психический аппарат должен исторгнуть их вовне, изрыгнуть, если хотите. Только так они появляются «снаружи». Таким образом под действием напора первичного влечения к разрушению и появляется мир.
«Уничтоженные» в качестве «Я» объекты выбрасываются за границы примитивного мира субъекта, появляясь «снаружи» уже в новом качестве. С каждым из них будет выстроен свой способ отождествления, сигнализированный тревогой. Тревогой, маркирующей тотальность каждой реидентификации; тревогой, как искушением быть поглощенным каждой такой идентификацией, вплоть до исчезновения «Я», даже если собственно его идентификация еще не состоялась.
Эта тревога вместе с попытками ее преодоления в паутине «теней» объектных отношений, изломанных воображаемой «линзой» психической поверхности примитивного «Я» – предстают в клинике в виде бессознательных фантазий. Бессознательных фантазий - как целого мира, где причудливо перемешаны воображаемое и реальное; мира, которому только предстоит быть названым и осуществленным.
Мира, где хорошее превращается в Я, а плохое – в Не-Я.
Как нечто чуждое и враждебное - как «Не-Я» - в голове у параноика появляются голоса, нашептывающие о необходимости убить кого-то. Он размещает их «у себя в голове», но переживает, как что-то навязанное ему против воли, откуда-то извне. Как голоса оказались вовне (вне себя)? Примерно так же, как там оказывается рвотная масса.
То, что не может быть «усвоено» - исторгается. То, что грозит распадом психического – эвакуируется из него. Инфантильная агрессия – неотличимая от ее реализации на ранних стадиях развития психики, когда так же неразличимы мысль и деяние – столь же невыносима, сколь и опасна для «Я». Поэтому она исторгается в объект, который ее провоцирует. Объект превращается в агрессивный и преследующий, и психика теперь получает достаточные основания для осуществления собственной агрессии в отношении объекта.
Именно так хорошая грудь превращается в плохую, преследующую и мстящую. Грудь, с которой одинаково связаны и удовлетворение, и фрустрация; и ужас, и витальность – слишком сложно устроена для примитивного психического аппарата, поэтому она не может быть просто грудью. Реальной - такой, какая есть. Пока для реальной груди совершенно нет места в параноидно-шизоидном мире младенца.
Это такой странный мир, где надевание рукавички может быть чревато реальным ощущением исчезновения кисти и вызвать непредставимый ужас.
Чтобы воображаемая монструозная грудь стала реальной грудью, пристегнутой к матери, человеческому младенцу предстоит пройти долгий и тернистый путь. И единственным проводником на этом пути будет служить Слово.
Речь.
Речь другого, которая в буквальном смысле становится ухом, глазом, кожей, образом тела, Языком, - которые можно себе усвоить. Которые соберут младенца в нечто человечески целостное, отдельное от остального мира, а в этом мире всё будет названо своими именами и расставлено по местам.
Положите руку на поверхность стола. Что вы чувствуете? Прохладу, твердь, гладкость или шероховатость, древесину или пластик? А еще...?
Вы чувствуете свою руку. Так как же: стол не существует без руки, или рука не существует без стола?
Человек не существует без другого, вернее, не осуществим без него. Без речи другого.
Потому что «в начале было слово». Был говорящий другой. Со своим образом и вашим подобием.
Субъект не обретается без слова. Если вхождение в язык нарушено – человек может застрять в мире странных объектов безо всякой структуры, которые, зачастую, не могут быть даже вещью-в-себе.
Человеку, вошедшему в язык, воспринявшему систему означающих, означаемых, правил их употребления, обеспечивающих, так называемое, понимание между людьми, - сложно «понять», как устроена психическая реальность человека, у которого есть только «чистая реальность», где провалилось воображаемое, куда не привнесен символ, а, значит, не привнесено собственно человеческое.
Реальность – это самое зыбкое представление у любого человека, вне зависимости от степени его психического здоровья, если таковое вообще существует. Все, что может быть воспринято - лишь ВНОВЬ воспринято, т.е., узнано. Вся наша реальность в некотором роде – дежа-вю, что буквально означает - уже виденное.
С тех пор, как мир был дифференцирован в символическом, в него уже не может проникнуть неузнаваемое. Всё воспринятое, так или иначе, будет помещено в уже заданную структуру, или попросту воспринято не будет. В этом причина вездесущего нарциссического антропоморфизма, на который натыкается любая попытка человека изобразить нечто потустороннее. Психика просто не может воспроизвести того, чего прежде в нее не помещали.
Новый объект – всегда прежний объект. Природа объектных отношений – всегда воображаемая природа. Как и всё самое захватывающее в этой жизни, чему удалось увернуться от отрезвляющих пощечин реальности, оставаясь при этом говорящим по-человечески.
