С Г. Д. Крылосовой мы познакомились на праздновании Дня деревни в местечке, где когда - то располагались Камаи. Заросшая кустарником и высокими травами земля, спрятавшаяся среди полей и обступивших её лесов, всё также будоражит сердце пожилой женщины, родившейся здесь в далёком 1928 году, и вместе с ней встретившая войну и оплакавшая каждую её пядь.
Пожалейте трудную скотинушку,
Скрипушу - телегу, соху горбатую.
Вспомните родимую " Лучинушку",
Месяц над бедною хатою.
(Н. Клюев)
Трудная доля в наследство
- Наше поколение вышло из самого тяжёлого времени, - начинает свой рассказ Галина Дмитриевна, - мы взвалили на хребёт долюшку наших родителей и до конца несли свой крестьянский крест. Когда в революцию белогвардейцы заняли деревню, тятя мой, Дмитрий Прокопьевич Фарафонтов, пошёл партизанить. Зимой партизаны скрывались на Ваниной горе, там он отморозил ноги. Когда образовался колхоз " Красное поле", тятю назначили конюшить.
Помню, как самостоятельно через всю деревню ходила одна в ясли, а было мне годика четыре. По пути заглядывала к тяте на конный двор, он давал мне на день бутылку молока - в первое время в яслях не кормили, зато работали они до часу ночи, пока родители не возвращались домой.
Как - то тятя принял у мужика лошадь с бочкой керосина и не проверил, сколько в ней литров, а потом выяснилась недостача, и его посадили на два года. Когда мне было семь лет, тятя умер.
Маме тоже несладко досталось. Четверо ребятишек, правда, два мальчика умерли в младенчестве. Мой старший брат Афанасий трудился бригадиром. В начале войны его забрали на фронт, там он без вести пропал. Лишь пришло письмо от его друга, с которым были вместе в последнем бою под Ростовом - на - Дону. Друг описывал, как фашисты превратили в месиво поле сражения, а наших солдат, пытавшихся укрыться в реке, обстреливали с вражеских самолётов.
Галина Дмитриевна, вспоминая начало войны, не может сдержать слёз.
- Газет в ту пору не было, - продолжает труженица тыла, - в деревню прискакал на лошади нарочный. Мы, ребятишки, с зорькой уж были на конном дворе. Спрашиваем у бригадира, мол, какую лошадь запрягать, а он сквозь слёзы говорит: " Любую берите, теперь уж всё равно - война!" А тут и все жители собрались. Мужиков с конного двора домой не отпустили, сразу забрали на войну. Бабы им принесли котомки с одеждой да ломтём хлеба. Все ревут, кричат. Жутко! А мы, работнички от горшка два вершка, отправились на поле. Идём понурые по просёлочной дороге, а навстречу нам два трактора. Остановились. Мужики спрыгнули и встали перед нами на колени, кричат сквозь слёзы: "Ребятки, милые, на войну мы поехали, простите нас!" Вот и закончилось наше детство, а было ли оно?
"Забытое, забитое войною, о как мне о тебе не вспоминать"
Школа располагалась в большой избе, в сенях которой ученикам варили гороховый кисель или заваруху (мука, взболтанная в кипятке). По всему лету учеников держали в полях на прополке. Осот и жабрей издирали в кровь детские ладошки. Потом начали выдавать серпы, так и ими, сколько себя изрезали. С восьми лет Галя сама запрягала лошадь.
- Встану на ящик, - рассказывает женщина, - и затягиваю. Помню, как на покосе лошадь понесла, телега отскочила, а меня, запутавшуюся в вожжах, выбросило на землю и тащило волоком. Ноги, руки все изодрала; платье - в ремки. Нет, чтобы отпустить меня, так такую голёхонькую заставили сено подвозить к копнам. А оно колючее, раны дерёт. Реву от боли и стыда да делаю. Возила и назём на поля. Осенью, уже по снегу, копали колхозную картошку.
Холодина, слякоть. Одежонка худая. Ноги в лаптях, а у кого в тапках из свиной кожи. Однажды привезли на обед соленые огурцы и мёд. С голодухи набросились на еду, руки и без того онемевшие от холода, слиплись, а потом и животы скрутило. Домой с поля возвращались затемно. Бежим, а волчьи глаза в кустах огнями сверкают. Не знали, как и летели. А дома мама уж баню натопит, там и отогревалась.
Весной тоже несладко, - продолжает Галина Дмитриевна, - в школу ходили пешком за пять
километров, пробираясь через овраг. Вода ледяная, а мы в лаптях. Ноги онемеют и не
чувствуешь их. Окончила я только четыре класса - не было одежды в школу ходить. Единственное платье стирали вечером, чтобы за ночь высохло. Да и одеял то у нас не было, укрывались половиками. Я с 12 лет с лёлей ездила зимой в лес дрова рубить. Она раскряжует, я от сучков чищу. Воз нагрузим, я его домой везу. Вспотею, а на улице холодина, платье колом встанет. Мама пока разгружает, я платью снимаю да у печи сушу, а потом опять одеваю и обратно к лёле в лес.
Остался в моей памяти момент. Женщины шили из полога мешки, на которых вышивали две буквы "К" и "П" , обозначающие название колхоза "Красное поле". Одна износившаяся в голь баба украла такой мешок и сшила себе юбку, а буквы на ней так и остались. Мужики увидели на ней обновку и ехидно поинтересовались: "Грушка, что это у тебя на юбке за буквы?" А она не растерялась и ответила: " Колхозница Половникова!"
В одиннадцать лет Галину определили в телятник. Телят поили тёплой водой, которую грели в огромном котле. Она ежедневно приносила с речки 160 дружков воды. Принесёт, а чтобы ведро вылить в бочку, подставляла лавку - ростом была маленькая. Увидел это дело бригадир и отправил её учиться в Бугалыш на трактористку: " Пока, девка, учишься, подрастёшь".
Ох, лапти, вы, лапти, вы, лапти мои
Тогда в селе невесты не невестились.
И русской обескровленной земли
Мужицкие тревоги и профессии
Безропотные женщины несли.
(В. Радкевич)
На тракторные курсы ходили пешком в Бугалыш. Но на тракторе т ей так и не удалось поездить - вместе с двоюродным братом Митей боронили на лошадях. Встанут кони от усталости, и ребята присядут на бороны - уснут. Доставалось им за это от бригадира.
Затем два года Галина трудилась плугарём. Бороны чистила на ходу. Как - то зуб бороны проткнул лапоть, и Галю поволокло по пашне. Из- за шума мотора криков девчонки не было слышно, так она и бороздила, пока тракторист не обернулся. Трактористами работали Иван Мешавкин, Павел и Николай Крылосовы. Последний вернулся с войны, получив ранение в руку, поэтому трактор заводить не мог, Галя помогала да и перетяжку трактора делала.
Когда в деревне набирали подростков из бедных семей на курсы ФЗО, Галина попала в списки, и ей пришлось отправиться на учёбу в Красноуфимск. Учиться нравилось. Но городские были одеты получше, а она стеснялась своих поношенных лаптей. В клубе во время танцев, бывало, подойдут к ней парни, а она ноги прячет под стул и руками машет, мол, не танцую. А так хотелось. Вот и решили деревенские девчата вернуться обратно домой. Приезжал за ними мастер, упрашивал: "Девки, вернитесь, а то вас посадят!" И посадили бы, да война кончилась! А с ней и детство, которое было ли…
Ох, мать, моя мать, куда горюшко девать?
В 16 лет Галину поставили на группу коров. Вручную доила, молоко таскала в специальное помещение, где находился сепаратор. Там и сепарировала, и молоко перетапливала. Помимо всего прочего, каждая доярка должна была прополоть, окучить и выкопать 20 соток колхозной картошки. Возили солому от комбайнов, занимались и молотьбой.
- Ох, и досталась, - горько произносит Галина Дмитриевна, - поесть даже некогда было. На вечёрках бывала, конечно, но какое уж там веселье - стеснялась бедноты своей. Выдали меня замуж за Петра Григорьевича, инвалида с детства. Болел он с младенчества - ноги выворачивало так, что кричал от боли. Мать, пока он в люльку вмещался, подвешивала её на дереве - работать надо было, баб не жалели. А чуть подрос, то на землю спустила, где он ползал. Вот и думали, что застудился.
Пётр сам передвигаться не мог. Боли его мучили так, что в минуты отчаянья умолял жену:
"Галинка, отруби ты мне ногу, аль руку, чтобы я уж помер". Галина Дмитриевна протапливала два раза в день баню, там ему становилось легче. Взвалит на закорки и тащит. А однажды вернулась домой, а он лежит на кровати и весь в крови. Потом уж выяснилось, что у него гемофилия.
- Добрый Пётр был, - продолжает рассказывать Галина Дмитриевна, - всех жалел, ни о ком дурного слова не сказал. Читал Евангелие, меня приучил к молитве. Старался облегчить нашу жизнь - валенки всем деревенским подшивал, только пользовались его добротой да безотказностью. Нажили мы с ним четвёрку детей: Валентину, Людмилу, Николая и Анатолия.
До поздней ночи Галина была на работе, прибегала домой урывками. Ребятишек частенько брала с собой. Посадит всех на телегу и возят они вместе силос, то солому. Ночами тоже не сыпала: устраивала стирку, ездила на корове Беляне за соломой. Жили бедно и голодно. На трудодни выдавали по девять килограммов муки, которые нужно было растянуть с ноября по май.
- Как - то осенью пошла я в лес по грибы, ушла далеко - за семь километров от дома - говорит Галина Дмитриевна, - в то время сеяли рожь, смотрю, на кромке поля мешки стоят с зерном и сеялка. Вечером вернулась сюда с ведром. Натаскала зерна в березняк, ветками прикрыла. На следующую ночь отправилась к тайнику. Несу мешок, а сама от страха еле живая (посадить ведь могли), всё думаю, кто - то за мной идёт, а это мои ноги стучали. Потом и за вторым мешком сбегала. А в шесть часов утра уж на дойке была.
- Покосов тоже не давали, - продолжает труженица, - нашла в лесу поляну, выкосила. Запрягла быка, поехала на нём за сеном, а сено - то увезли. Что делать? Дров нарубила и обратно. Бык идёт медленно, а ночь, по лесам волков стаями шныряло. Только и молила: " Ну, Сынко, давай, понужай!" Немного до ворот дома не доехали, воз перевернулся. А дрова стаскать в ограду надо, да на ферму успеть…
Вот всю жизнь и пласталась! Всего не перескажешь. И простывала так, что кровь горлом шла. Но по койкам долго не валялась - ребят поднимать надо! Была я и скотником, и весовщиком, и осеменатором. Переехали жить в Сажино, так немного в садике няней поработала. Петра схоронила. Начала всё больше в церковь ходить. Сын Анатолий купил мне благоустроенную квартиру. Тут уж я и вздохнула.
В конце беседы, как ведётся, перелистываем старый альбом с чёрно - белыми снимками, на которых Галина Дмитриевна молодая: крепкая, дородная, с чёрными - смоляными волосами, с задорными глазами. И я удивляюсь тому, что и сейчас её глаза не утратили тёплого свечения и доброты.
- На жизнь не обижаюсь, - подытоживает наша героиня, - с людьми не ссорилась, где может и надо было себя защитить, безропотно принимала обиду, всем всё прощала, старалась жалеть людей, поэтому и не очерствела сердцем.
И глядя на труженицу тыла, мне показалось, что поэт посвятил свои строки ей:
Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все — без конца и без счета —
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.
( М. Исаковский)
Татьяна Костырева
2021 г