В начале мая в Севастополе почти по-летнему тепло. Я приехала в город поздним вечером и, пока шла пешком от автовокзала до нужного мне дома на Большой Морской, заметила, насколько теплым, даже в вечернее время, был воздух, насколько насыщен он разнообразными весенними ароматами, которые с непривычки даже не сразу различаешь. Ведь в Петербурге еще совсем недавно шел снег, и никаких запахов, кроме пронизывающего ощущения простудной сырости, почувствовать там невозможно.
По мотивам впечатлений 2017 года.
Поселилась я в старом сталинском доме на одной из самых известных улиц Севастополя, недалеко от площади Ушакова. Дом стоит вторым рядом, как я потом узнаю, это называется «в курдонёре», в глубине от основной линии застройки, между двумя соседними домами, как будто спрятавшись от уличного шума и случайных прохожих. Одна белоснежная парадная с роскошными перилами, три этажа, никакого лифта. На этаже по четыре квартиры.
Этот дом еще до приезда в город стал для меня каким-то символом, точкой притяжения, объединением всего того, с чем так устойчиво ассоциируется Севастополь. Это и малоэтажная историческая застройка, и старые светлые стены из инкерманского известняка, аккуратные и строгие балюстрады, дворы, полные зелени огромных каштанов, беззаботно болтающиеся на бельевых веревках простыни, вьющиеся по соседским окнам зеленые струи плюща, разлапистые кусты сирени возле теплых деревянных скамеек. Во всем этом чувствуется какое-то молчаливое величие и ничем не нарушаемая безмятежность, спокойствие. Тихий уклад счастливой жизни.
В ту ночь я не могла долго спать, ранним утром поднялась и почти с новогодним ожиданием чуда вышла на балкон. Балкон в квартире открытый, совсем небольшой, но он огорожен безумной красоты перилами с белоснежными пузатыми балясинами, под стать парадной лестнице, а сверху на них закреплены горшки с какими-то пестрыми цветами. С третьего этажа хорошо виднеются крыши соседних домов, на которых нестройным рядом торчат кирпичные дымоходные трубы, виден кусок неширокой, но уже шумной в такой утренний час Большой Морской, хорошо просматривается высокое ясное небо и поблескивающий на этом фоне купол Покровского собора, что по другую сторону улицы. С балкона казалось, что снаружи уже совсем тепло. Я поспешила позавтракать и вскоре вышла на улицу.
Прямо на пороге дома во всю свою длину растянулась бездомная кошка, каких в городе очень много. Видимо, она только что проснулась и, разглядывая меня без особого любопытства, начала прямо на крыльце растягивать все стороны свои мохнатые лапы, превращаясь в такую длинную, пеструю, но все же пушистую змею.
Я перешла на солнечную сторону улицы и пошла по направлению к центру. Вдоль тротуара ровным рядком когда-то были высажены каштаны, цветущие теперь аккуратными, устремленными вверх бело-желтыми конусами. Было около девяти утра, суббота, и магазины, офисы и кафе, расположенные в цокольных этажах, были еще закрыты. На пути встречались немногочисленные прохожие, каждый торопливо шел по своим делам.
Большая Морская улица по праву считается одной из красивейших во всем Севастополе. После войны на одном из региональных конкурсов жилых ансамблей она заняла первое место. Здесь нет зданий выше пяти этажей, везде аккуратные балконы и лоджии, нарядный плющ на стенах. Многие дома были разрушены во время войны, сразу после которой, в пятидесятых годах, их восстанавливали, всячески оживляя фасады классическими карнизами, колоннами и фронтонами. Где-то даже появились монументальные ротонды высотой в несколько этажей.
Дальше вниз по улице, недалеко от моего дома, находится почтовое отделение. Это старое здание главпочтамта, одно из немногих уцелевшее во время войны. Построено оно было еще в начале века в характерном для того времени стиле модерн, поэтому совсем не похоже на своих соседей. Главпочтамт имеет ассиметричный фасад, а на правом углу – огромный балкон-фонарь в два этажа, который венчает шатровая башенка.
Не доходя до площади Лазарева, куда «впадает» Большая Морская, я свернула на улицу Воронина, по которой можно подняться на так называемый Центральный холм Севастополя. Там стоит памятник Ленину. Мне нравится холмистый ландшафт города, поднимаясь и спускаясь по узким улицам, всегда находишь что-то новое. А если две параллельные улицы находятся на разной высоте, то между ними есть лестницы-переходы, тайные ходы меж густых кустарников, которые обнаруживаешь с энтузиазмом Индианы Джонса.
Напротив монумента, прямо около дороги и перед спуском с холма, огромным ярко-розовым пятном цветет багрянник, или церцис. Запаха от его цветов почти никакого нет, но зрелище это невообразимое – дерево само по себе не очень высокое, но каждая его веточка, и толстая, и тонкая все как будто обсыпаны, обклеены яркими розовыми цветками.
Я начала спускаться к проспекту Нахимова, к набережной, и вдоль лестницы заметила сирень, с ароматом которой мало что может сравниться. Захотелось уткнуться лицом в куст, как в подушку. (Проверила, нет ли никого поблизости, и уткнулась).
Через несколько минут я вышла на Приморский бульвар, главный маршрут для променада, где долго стояла на одном месте, всматриваясь в легкую зеленоватую и неприветливую рябь хоть еще и холодного весеннего моря, но настолько прозрачного, что на несколько метров вперед было различимо дно. Со всей силы, как будто в последний раз, я агрессивно вдыхала липкий соленый воздух.
Я стояла так, и в голове крутилась тысяча мыслей. Не знаю, как йоги и тибетские монахи умеют полностью освобождать свое сознание, у меня там всегда что-то копошится. Я смотрела на горизонт и думала, кем бы был Севастополь, если бы был человеком? Мне показалось, что он, несомненно, похож на какого-нибудь старого адмирала, за крепкими плечами которого много славных морских походов. Наверно, когда я уснула, измучившись длинной дорогой, я увидела его во сне. Потому что до сих пор могу с поразительной отчетливостью его себе представить. Такой высокий, статный, с небольшой, но густой бело-серой бородой на широком приятном лице (что-то типичное хемингуэевское, видимо, закралось в мое подсознание). Он ходит медленно и прямо, говорит тихо и отчетливо, в каждом шаге его чувствуется огромная сила и вместе с тем некое свойственное годам умиротворение.
Он одновременно строгий и добрый, он опытный и мудрый, но при этом иногда излишне молчаливый, не будет болтать попусту. Наверно, еще в молодости у него была привычка что-то рассказывать, делая большие паузы – то ли для интриги, то ли чтобы самому собраться с мыслями, а, может быть, просто потому что знал, нет нужды никуда торопиться. Ведь кто никуда не торопится, тот везде успевает. Но чем старше становился адмирал, тем длинней делались эти перерывы.
У него, я подумала, должны быть очень теплые, широкие, но жесткие на ощупь ладони, в которых с легкостью помещается спелый арбуз, и немного пожелтевшие, правда только в одном уголке, от табака усы. Взгляд прямой и ясный, а кожа багряно-красного оттенка, как у любого моряка, – от постоянного ветра и солнца. Таков он в моей голове, старый адмирал Севастополь.
Пройдя немного вдоль моря, я села на одну из скамеек, с которых так хорошо виден северный берег Севастопольской бухты и знаменитый Памятник затопленным кораблям. Рядом со мной сидела старушка (знакомая моего адмирала), одетая в длинную светлую юбку, белоснежный, как севастопольские фасады, вязаный свитер и розовый платочек, завязанный аккуратно под подбородком. Весь ее облик был таким одновременно домашним и нарядным, уютным и праздничным, что хотелось ее крепко обнять как близкого-близкого родственника.
Признаться, к тому моменту я уже пожалела о легкомысленном решении надеть платье, голые коленки подмерзали на ветру, а солнце еще не успевало их отогреть. Почти с завистью смотрела я на старушку, одетую в плотные трикотажные колготки бежевого цвета. Она сидела какое-то время, посматривая задумчивым взглядом на прозрачную рябь, а потом повернулась ко мне и спросила:
- А Вы не знаете, сегодня троллейбусы ходят?
Я не знала, ходят они или нет, догадалась про себя только, что, наверно будут сбои в расписании общественного транспорта из-за репетиций парада ко Дню Победы. С полуулыбкой я виновато помотала головой, повернувшись к старушке, с горечью признавая ее ошибку – она сочла меня местной, а я не оправдала ожиданий. Старушка через минуту поднялась со скамейки и медленно побрела к проспекту, выяснять, что там с троллейбусами.
А я продолжала сидеть, съеживаясь от утренней морской прохлады. Мимо проехала уборочная машина, поливающая тротуары водой от скопившейся за предыдущие сутки пыли. Я закрыла глаза. Еще долго так, сидя у моря, мы о чем-то говорили со старым адмиралом, хотя я, конечно, говорила мало и все больше слушала его неторопливые рассказы.