Мама рассказывает…
В январе 1988-го года ходила я в музей Станиславского на вечер Иннокентия Михайловича Смоктуновского.
Поскольку моя сестрица работала в музее МХАТ, я видела всё как бы изнутри. На протяжении всего действа я записывала свои наблюдения и впечатления, правда, довольно сумбурно и отрывочно. Но через день попыталась переписать эти записки в более связной форме. Вот, что у меня получилось…
Прибыл Иннокентий Михайлович за десять минут до начала вечера. Музейные «девочки» забегали: «Приехал?» —«Приехал!» И бросились к дверям. Начали, однако, чуть позже. На сцене двое — он и Владлен Давыдов (в то время директор музея). Первым заговорил Владлен Семёнович и определил «жанр» встречи: встреча-разговор. Ни игры, ни чтения… Разговор.
И начался разговор. Вернее, монолог. Сначала о системе Станиславского, о профессионализме. Очень быстро ИМ перешёл на князя Мышкина, заговорил о работе над ролью. Он, как видно, считает её самой значительной своей ролью, и, возможно, самой удачной. Во всяком случае, говорил о ней много, увлечённо, постоянно возвращался к ней на протяжении чуть ли не всего вечера. И она, надо признать, стоит того.
У меня создалось впечатление, что он так и продолжает играть эту роль. На мой взгляд, перед нами был, если уж не сам князь, то Мышкин-Смоктуновский — это точно! И постоянно у меня было чувство, что я смотрю спектакль, что он играет, что он не естественен, что он работает на нас, на публику. Возможно, так и дóлжно? Хотя он убеждал нас в обратном.
Неожиданно ИМ «обрушивается» на бездуховную молодёжь, преимущественно в кино. Обличает отсутствие в современных актёрах (не всех) внутреннего мира. Причём, из всего сказанного можно сделать вывод, что сам-то ИМ — имеет, обладает, владеет, умеет… и т.д. После таких, несколько завирально (на мой взгляд) звучащих фраз, он мило кокетничает и, эдак ненавязчиво, сравнивает себя со Станиславским… Чуть юродствует. Иногда кажется, будто он играет на старушек (сидящих в первом ряду), я имею в виду особый, театральный вид старушек.
Периодически ИМ шаркает ножкой перед Давыдовым : «Владлен как-то сказал…» и дальше выдаёт цитату. Владлен доволен, все умиляются. Однако выглядит это так: прекрасно сознавая своё превосходство (по все статьям), ИМ не выпячивает себя, а как бы делает шаг назад, к Владлену. Вроде бы, правильно. Но отчего-то явственно ощущается, что и это всего лишь игра. Интересно, почему я всё время отказываю ему в искренности?!
Вечер он вёл мастерски! Поразительное чутьё на публику, на её состояние! Он царил над нами, властвовал! Движение рукой (ах, какие руки!) — и зал, заворожённый, не отрывает глаз от руки. Вдруг — пауза. И зал вымер. Или наоборот, — засиделись? И ИМ вносит лёгкое оживление. Но со вкусом, с чувством меры — никакого громкого хохота, никто не хватается за бока! Всплеск смеха, даже не взрыв, — и всё. А он уже ведёт дальше. Высший пилотаж!
Игра словами. Как бы «игра». Часто использует слова из лексикона князя Мышкина, или они уже так сильно вошли в его сознании, что стали «своими»? Однако, при всём его владении речью, умении связно и содержательно говорить, ИМ частенько оговаривается, порой даже изобретает совсем нелепые слова (типа «добёр» в смысле «добрый»).
ИМ ведёт себя подчёркнуто вежливо и даже церемонно (князь!). Сестра сказала, что он и в жизни такой — чуть ли не единственный (если на самом деле не единственный), кто здоровается с работниками в театре. Остальные… да Бог с ними, с остальными, сейчас не о них речь.
И вот этот истинно вежливый человек чуть ли не ВСЕХ обвиняет в невежливости, невоспитанности, неинтеллигентности и т.п., и всем противопоставляет себя. По мне, так это идёт от отсутствия внутренней культуры, — ну не может же человек с врождённым чувством такта, умеющий себя вести, говорить подобные вещи о своих коллегах! Значит, опять игра? Игра в вежливость.
Долго и с интересом к своей собственной судьбе, но увлекательно, ИМ рассказывал о поисках образа князя Мышкина: заслуга в создании принадлежит ему (ИМ) и только ему. Актёры из киногруппы, снимающиеся с ним в «Идиоте», ходили к режиссёру, просить снять ИМ с роли за неумение. И вот по этим актёрам ИМ прошёлся… Ох, как прошёлся! Он — гениален (именно так), они — тупы… и т.п. Мимоходом сообщил о своём абсолютном владении актёрским аппаратом. И, опять же мимоходом, но очень темпераментно: «Я не тщеславен. Я не знаю, что это. Мне это чуждо».
А вот ещё несколько фраз:
«Это был ещё тот зверинец!» (Об актёрах, пришедших к нему в гости уже после премьеры «Идиота».)
«Дело было выиграно! Это была победа». (Всё там же.)
«Я взял от него то, что мне было нужно». (С наполеоновскими интонациями — о человеке, с которого, собственно, и лепил образ князя Мышкина.)
За весь вечер он всего лишь два раза упомянул о деньгах. Но как! Ох и жаден, ох и скуп! Скупой рыцарь. Но и это он обыграл, так всё сыграл, что все очень мило это приняли.
Рассказывая о поездке в ФРГ, рассчитывает неизвестно на кого, потому что заявил, что отправился туда лишь на поиски образа царя Фёдора. «Эти лица…» Но не нашёл. «Души нет». Вот как!
Давыдов изредка блистал познаниями в истории театра, жонглировал фактами, именами… Хмелёв, Качалов, Добронравов… И время от времени, не удержавшись, подпускал Смоктуновскому шпильки. Тихо так, ненавязчиво. Смотришь на них обоих и умиляешься: две интеллектуальные миляги. Но разница чувствовалась явственно, например, ИМ обращается к залу не иначе как: «Родные мои!», «Друзья!», «Дорогие мои!». А Давыдов, как гвоздь вбил, — «Товарищи!».
Но в одном я с ИМ была абсолютно согласна, — это когда он говорил о лицах людей прошлого. О их значительности, содержательности, одухотворённости. (Вот только откуда им взяться?)
И снова заговорил о профессии и профессионализме, о Станиславском, его системе. О мастерстве. Своём. И тут же: «Нельзя говорить о себе — всё, познал систему. Нет! Этого быть не может! — И т.д. о совершенствовании актёрского мастерства, и т.п. И вдруг он как бы оговорился: — Мне дали этого дурацкого… (лёгкое замешательство) замечательного… Головлёва». И относительно этой роли начал возмущаться теми актёрами, кто в игре использует «плюсики» (и тут же изобразил Качалова). По поводу «плюсиков» ИМ выразился так: «Не люблю, не уважаю», и свёл всё это к отсутствию вкуса. Ой! Непризнание авторитетов! Долой Качалова и присных! Правда, сравнив свои позывы к тем самым «плюсикам» с качаловскими, ИМ сам почувствовал, что несколько заврался, и посмеялся добродушно над собой.
Всё-таки он прекрасный актёр! Контакт с залом моментальный и прочный. Публика, конечно же, пришла соответственная — афиши не вывешивали, и приглашены были лишь так называемые свои. Все эти «свои» и настроены были надлежащим образом. Что бы ни говорил ИМ, одобрение было почти всеобщее. Бабушки (театральные старушки), так те просто были в восторге.
Через час выступления — зал ГОТОВ! То есть абсолютно. И даже я (!) почти утратила скептицизм.
Владлен Семёнович поделился с нами своей догадкой о методе физического действия у американцев: «… они ведь изучали систему Станиславского, хорошо ли, плохо ли, но она-то на них и подействовала». Вот. Глубокая мысль. На этот «рассказ» Давыдова подвигнул ИМ, — отдохнуть, возможно, захотелось.
Ну а затем пошли вопросы. И ответы. В ответах ИМ проявил очень приятное чувство юмора. Отвечал, похоже, искренне. Или?..
Вопросы были такие:
1. О Михаиле Чехове. — ИМ не читал, в чём и сознался.
2. О Некрошюсе. — ИМ выразил почти полное неприятие, хотя, по его словам, спектаклей не видел и своё мнение составил по рассказам Табакова. (Как в анекдоте про Карузо!) Считает, что слишком много чисто внешних приёмов показа «внутренних» людей — «а это ведёт за собой, или вытекает из… несоответствие сути написанного».
3. О роли режиссёра в поисках образа князя Мышкина. — ИМ всё, всё, всё взял на себя.
4. Об озвучивании (озвучании). — ИМ рассказал о том, как это сложно и трудоёмко. В частности, говорил о фильмах Чаплина.
После этих вопросов ИМ рассказал совершенно потрясающую историю о стакане водки как стрессоснимающем средстве. Чем и купил публику на корню. Купил! Купил!
И ещё он поведал, как пользуется «ворчанием» жены, — она собирает его на очередное выступление и бормочет: скажи то-то и то-то. Он приходит на выступление и… говорит то-то и то-то.
А ещё ИМ выдал такое… «Если поздно вечером, идя по Тверскому бульвару, вы увидите несущуюся на лыжах длинную фигуру («О ком бы это он?» — подумала я.) в белом костюме, мне его подарили в Италии, когда я там был на съёмках «Очей чёрных»… Знайте, это — Смоктуновский! …Ведь хочется и на лыжах покататься».
В общем, как весь вечер разные более или менее серьёзные вещи перемежались трёпом, трёпом всё и закончилось.
После окончания вечера мы с сестрой и музейными «девочками» спустились к чёрному ходу покурить. И тут вышел Иннокентий Михайлович! «Девочки» тут же загомонили, заговорили с ним, и он заулыбался, и говорил очень мило, вежливо, хоть и устал и спешил домой. Когда же, наконец, двинулся к двери, то попрощался — с каждой, с каждой в отдельности. И мне перепало.