1221 год. Войдя в Хорасан, монгольские войска истребляют Балх. Другие крепости не сдаются, заставляя воевать на несколько фронтов.
Чингисхан уходит на Восток под Таликан, отправляя младшего сына на Мерв с Нишапуром. Великие и обреченные города.
Продолжение. Предыдущая часть и псы несчастного Балха, воют ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
В царстве смут - царствовать смутно
Хорасан встретил монголов привычным состоянием. Войной всех против всех. Название этой земли в устах поэтов звучало как:
место, откуда приходит солнце
отражая приграничный характер. Народ выражался проще:
Окраина.
Долгое время Хорасан служил крайней точкой мусульманских земель (на Востоке), представляясь местом, где все заканчивается и все начинается.
Как часто бывает, время сдвинуло границы, не тронув названия, но изменив восприятие. В глазах мусульман, Хорасан превратился из пустынного приграничья, где за костями открывается неизвестность, в землю благоденствия, цветущую как ее ковры и жгучую как ее пряности.
Сохранился и характер местного населения. Полный смут и интриг, он совмещал отчаянную верность с бесшабашным предательством, а бездонную мудрость с неумением просчитать ситуацию хотя-бы на шаг.
Окраина... где жить всегда интересно, и всегда опасно.
Монголов опередили туркмены, массово хлынувшие в Хорасан из Хорезма, и низовий великих рек (Амударья, Сырдарья), чьи племенные земли с муравьиной дотошностью разорял Джучи.
Сперва, туркменов хотели было пристроить к делу, но не пошло. Монгол они невзлюбили навсегда и сразу. Те отплатили той же монетой, говоря попросту отплатили мечом. Вдобавок свое положение туркменские вожди усугубили, зарезав приставленного командира. Назад им дороги не было, да они ее и не искали.
Оказавшись в Хорасане, племена рассыпались по округе. Кто-то кочевал, другие взяли в осаду города. Отчасти из-за этого, у Джалаль-ад-Дина (пришедшего следом) появится многотысячная рать, но возникнут сложности с населением и эмирами. Это проклятье будет спутником хорезмийца до самой смерти.
Но все это после. Пока же монгольские войска вступили в кашу, где разобраться не мог даже тот, кто ее заварил.
Каждый город называл себя столицей, и искал союзников. Все периодически осаждались племенами, чьих вождей нельзя было ни купить, ни сосчитать. Они менялись чаще женихов на собачьей свадьбе, и едва кому-то удавалось донести золото прежде, чем его резали соратники.
Монголам предстояло в этом болоте утонуть, или повести войну другого типа. Выбрали они второе, и вел их Толуй. Младший сын Повелителя, чье имя означало - зеркало, а жизнь отразила - смерть.
Отражающий смерть
Иной обычай таков, что лучше бы его не было.
Одна из монгольских традиций, позволяла матери назвать ребенка соименно вещи, попавшейся на глаза первой после его рождения.
Блуждающий взгляд родившей Бортэ зацепился за зеркало (толи), занесенное в темуджинов шатер из китайских земель.
Толи! Толи!
Стонала роженица, тыча пальцем в него и орущего младенца. Когда повитухи вынесли мальчика, у того уже имелось имя.
Язык и время его несколько изменили, переиначив среднюю форму в мужское - Толуй. Значение же осталось неизменным, сохранив загадку, в истории золотого рода столь частую.
Показался ли младенец Бортэ собственным отражением, или она поразилась сходством с мужем, может быть выкрик был бессознателен и не имел смысла. Сказать сложно. Но в историю, человек этот вошел сыном и отцом великих губителей человеческого рода. И сам оказался таким же (если не большим), отразив породу без изъяна, и без остатка.
Младший из братьев, Толуй покинет землю рано, всего на пять лет пережив отца. Смерть его будет жуткой, под стать проведенной жизни, в которой он досыта потчевал демонов кровью, а потом (насытив бесов собой) оставил им новых кормильцев.
Первое время Толуй оставался материнской отрадой. Желанным и утешительным сыном. Мирившим с неизбежным старением, и тем как оно тяготит мужа, отвращая взор старого (кобеля!) к молодым (бесстыжим!) девкам. Мужская любовь вянет с женской красотой, потому-то проницательные женщины и рассчитывают на сына.
А еще лучше на нескольких (и дочь!).
Толуй нравился матери природной добротой и веселым нравом. Она не находила в нем потерянной отчужденности Джучи или насупленной мрачности Чагатая. Даже Угедэя, природная уравновешенность лишала удали, делая тяжелым на подъем.
Толуй рос другим. Подвижным, ловким, с блестящими глазами, когда снам не хватает ночи, а делам дня.
Больше всего мальчишку тянуло к отцовым соратникам (особенно Субудаю) и воинским разговорам. Его занимало все. Какими дорогами водят войска, что им есть и пить, чем кормить коней, как заманивать в ловушку и переходить реки. Не раз, распахнутый от удивления рот, вызывал добродушную улыбку мужей брани.
Они еще не знали, что скоро самим придется у него учиться.
Помогло отцовское воспитание. Заметив, что сына балуют, Темуджин запретил (мужчинам) помогать ему в делах, и искать потерянные вещи. Справляться с ослабшей тетивой, и возвращать оброненную уздечку, Толую приходилось самому. Услужить, женщины были бы и рады, да не могли.
Так отец научил мальчика, что любое действие полезнее плача. И выручает быстрее.
Войну тот ждал как девица свадьбу, а дождавшись сразу выказал себя дельным. В отрочестве отец начал брать мальчишку в походы (пока бабы его окончательно не испортили).
На войне, полевая шлифовка природных задатков и сделала Толуя самым значительным полководцем из чингизидов, проходящим там, где останавливался Субудай.
А Бортэ, что Бортэ. Ум женщин туманен и мысли их смутны. Расскажи матери о ветре сбивающем с ног, и она укорит отца, что сын плохо питается…
Союз союзов
Оставшись без дома, начинаешь ценить ключи
Еще до Балха, Чингиз столкнулся с тем, что войска устали убивать. Воины охотно шли в сражения, забавляясь битвами как охотой. Никто не мог отвадить монголов от хитростей, когда врага заманивали ложным отступлением или, привязав сухие деревья к лошадиным хвостам, выставляли свою численность большей (намного!), чем она была.
Сартаулы видели пыль, а судили по страху. Монголы судили со стороны, а видели дичь. Война веселила, и что как не служба (продлившись год), до конца жизни обеспечивает мужчину разговорами. Но бессмысленная рубка населения, людей утомила. Рубили монголы неохотно, и долго еще приходили в себя. После Балха они замолчали, выполняя приказы как положено. И ни каплей больше.
Объяснять каждому, что по другому нельзя? Что врагов много? Что они не простят? Что назад дороги нет? Что тигр оседлавший быка или валит его или валится под копыта? Можно и объяснять. Только... власть снизошедшая до объяснений, тоже что мужчина постиравший пеленки.
Такого потерпят, пока не найдется другой. Кто ничего не объясняет, и заставляет стирать.
Войска пошли дальше.
На одной из развилок, мрачные мысли отвлекла драка. Сцепились два сартаула. Лопоухий и тщедушный задира, наскакивал на мужчину вдвое себя старше, и втрое сильней.
Выкатывая глаза, забияка норовил достать обидчика в лицо, но не дотягивался, нарываясь на встречные удары крепыша.
Странно белесый (для этих краев) драчун выкрикивал много слов, а его противник одну фразу. Переводчик объяснил, что лопоухий выражался очень грязно. Он оскорблял мать человека, а его самого называл самым позорным словом каким можно назвать мужчину. Которое придумал лукавый, а повторяют многие.
Противник отвечал только
Я извинился, я извинился
Поводом стал неосторожный (резкий!) поворот телеги перед арбой белесого. Тот все кидался норовя лягнуть ногой, и наскакивая на встречные удары.
Боль остудила. Драться расхотелось, но стыд не давал отступать. Бросившись напоследок, белесый был схвачен за уши и сочно приложен об колено.
Хохотали все, но сартаулы громче, а их смех разлил по телу блаженную прохладу разрешившегося вопроса. Больше не надо было ломать голову кому поручить грязную работу.
Подъехал гвардеец и, положив руку на рукоять, вопросительно посмотрел
Одного? Или всех?
Чингиз покачал головой.
Запрещать им насмехательства и драки - нельзя! Пока они оскорбляют чужих матерей и называют друг друга так... ему нечего опасаться. Ни с семью туменами, ни с одним. Впервые за долгое время Чингиз проспал всю ночь, и не ворочался.
Избитого, опозоренного (осмеянного!) задиру позвали к сотнику. Ему выдали пайцзу и право суда. Над своими.
Монгол поинтересовался есть ли у драчуна товарищи, чтобы держать город и смотреть за порядком. Белесый закивал. Таких было много, и все они были нужны.
Костер зажигается от мелкой искры, а гражданская война от житейской обиды. Потом уж само пойдет. Как-нибудь.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ