Глава 5
– Максуд! – вырвался наконец страшный крик матери. Я выбежал из юрты, и она поползла за мной на коленях, не переставая причитать. Уже снаружи, свалившись на песок мать потеряла сознание, а когда пришла в себя, трясущиеся губы едва слышно произнесли:
– Найди его… Прошу, найди!
Мать со страхом смотрела на песок. Рядом с юртой, у входа и вокруг нее виднелись еще не занесенные ветром следы. Сердце мое похолодело - не волчьи следы и не другого зверя: вперемежку со следами собак различались контуры огромной человеческой ступни с близко расположенными толстыми пальцами.
Я, увязая в песке, с трудом добежал до матери.
– Там! Видишь, вон там, до того бархана идут следы, а дальше ничего нет, – выкрикнул я порывисто дыша.
Мать бессильно склонила голову - ее сердце осознало боль утраты: малыша мы уже не найдем.
С трудом оторвавшись от причитающей матери, я осмотрел створки дверей. Скоба была погнута и валялась снаружи. Дверцы вдавили внутрь юрты страшной силой. Бесшумно. Кто-то проник внутрь, схватил спящего ребенка и исчез в пустыне. Собаки даже не залаяли. Они тоже пропали, остались одни веревки. А отец все еще не вернулся. Мы с матерью оббегали окрестности стойбища в поисках Максуда, но тщетно. К вечеру мы вернулись в юрту ни с чем, и уже не знали, что делать, как быть.
…Вновь наступила ночь. Третья по счету ночь. Что она принесет: спасение или гибель?
Я кое-как скрепил створки дверей, забаррикадировал их тяжелым сундуком и тумбой. Какая ни есть, а все же преграда. Этой ночью вновь поднялся шквалистый ветер. Он завывал, словно демон, бесновался, грозя перевернуть юрту, и без того трещавшую от его порывов. Овцы жалобно блеяли в кошаре – некормленые и непоеные. Сейчас волки могли бы спокойно ворваться в кошару и перерезать всех овец без особого труда, но я уже знал, что они не придут. Они даже не выли в эту ночь. Волки ушли из этих мест…
…Ночь опустилась на пески черным покрывалом, а щербатая луна, как и прежде, висела в небе тяжелым желтым кругом, своим мистическим светом удлиняя тени барханов. Мать держала в руках заряженный карабин, направив его прямо на дверь, а я сжимал топор для колки дров. Мы молча вслушивались в звуки пустыни. Время тянулось бесконечно долго, и лишь ветер, завывая снаружи, продолжал швырять песок в войлочные стенки юрты. Долгая, долгая ночь. Она тянется бесконечно, она таит в себе страшную неизвестность.
Скрежет! За юртой послышалось царапанье. Кто-то хрипло, с присвистом дышал. Глаза матери наполнились слезами, я встал, и на «ватных», непослушных ногах направился к двери. Мать схватила меня за руку:
– Стой, сынок! Это не отец. Я знаю. Это не он.
Словно в подтверждение ее слов снаружи раздался тяжелый, тянущийся голос, будто исходящий из широкой и длинной трубы:
– Открой дверь-р-рь. О-о-открой!
Ужасный голос словно перекатывался по стенкам этой трубы, выползал змеей наружу, как сдавленный стон, хрип, рычание и...мольба. Он завораживал и отталкивал, вселяя ужас. Слова стали беспрерывными.
– Ооткроой дверрьрьрь,ооткроой дверрьрьрь,ооткроой дверрьрьрь…
Я смотрел на едва освещенное лицо матери, на ее широко открытые глаза. Еще немного, и она сама подбежит к дверям и отодвинет сундук. Мать закричала, прижимаясь к пологам юрты.
– Мама, молчи!
Я зажал ее рот ладонью.
Почему он не врывается в юрту? Это так легко ему сделать. Почему?
– Ооткроой дверрьрьрь,ооткроой дверрьрьрь…
Голос вдруг умолк. Но я услышал и почувствовал другое, еще более ужасное: кто-то лез по стенкам жилища наверх, к самому верху юрты. Туда, где большое отверстие! Я, как завороженный, смотрел на этот черный круг на потолке. Мать отбросила в сторону ружье и закрыла лицо руками.
Огонь в керосинке вдруг часто замигал и потускнев, погас. В наступившей темноте я почувствовал как тот, кто полз наверх, достиг своей цели, пролез в отверстие и свалился внутрь юрты, гулко упав на огороженный камнями очаг. Не чувствуя от ужаса своих рук, я бессильно свалился на пол и потерял сознание…
...Утренние лучи солнца проникли в юрту и осветили страшное зрелище. На полу лежало связанное веревками и истерзанное тело отца. Мать смотрела на его, улыбаясь и что-то безумно шепча, гладила меня по волосам, ставшим за ночь белыми как снег…
...Нас по удивительному случаю заметили чабаны, с дальнего стойбища перегонявшие овец. Они и сообщили о случившемся в райцентр, откуда в тот же день приехал уполномоченный с милицией. Поначалу во всем случившимся подозревали нас с матерью, но потом все как-то утихомирилось. Убийцу конечно не нашли, да и где его сыщешь в этом безграничном песчаном мире. Мы с матерью уехав со своего стойбища, поселились в ауле в заброшенной старой юрте. С людьми не общались и в новом, выделенном сельсоветом доме жить не хотели. А через несколько лет грянула война. Я ушел добровольцем на фронт, и когда вернулся домой, то мать в живых не застал. Отмучилась она за все эти тяжелые годы…
... Кузембаев закончил повествование, отхлебнул крепкого черного чая, посмотрел на Алексея Петровича, и усмехнулся:
– Вот как в жизни ведь бывает! А? Иногда я себя ловлю на мысли – а было ли это в моей жизни на самом деле? Не знаю…
За войлочными стенками юрты ветер выл и бесновался ветер, будто хотел предостеречь о чем-то страшном и безысходном…
Продолжение следует в:
Георгий АСИН