Глава 7
Безбожно жил я, безбожно,
Беспечен не по стране…
Но если нет Бога, то кто же,
То кто же так добр ко мне?!
Владимир Вишневский.
Дома нервничали мама с бабушкой Этой. Но когда Олег со Степкой вернулись и рассказали, что видели, они ничего комментировать благоразумно не стали, а просто накормили путешественников обедом. Степка почти не мог есть, и голова болела, и мама уложила его поспать:
- Ты устал и переволновался, - твердо сказала она, - вот, выпей таблетку, и постарайся ни о чем не думать. На больную голову и мысли бессмысленные. Постарайся заснуть…
- Ни за что не засну, - пробормотал Степка, и заснул.
- …Ну? – требовательно спросила бабушка.
- Не знаю, - сказал папа, потирая лоб, - вот не знаю, и всё.
- Господи, но надо же что-то делать, - взволнованно проговорила мама, - он же сам не свой, не могу я на это смотреть спокойно…
- Выпей валерьянки, - сказала бабушка Эта, - я заварила. И уже выпила.
Мама неприязненно покосилась на стакан с мутной коричневой жижей:
- Да не поможет мне никакая валерьянка!
- Конечно, не поможет. Зато во рту сделается противно, а это здорово отвлекает. Сын, прекрати мельтешить. Надо разузнать про эту Капустинку…
- Что, что мы можем узнать?!
- Ну, хотя бы, кто там жил.
- Где это искать, кто ж мне скажет?
- Сын, ты меня прости, но я должна сказать тебе со всей прямотой: у тебя истерика. Это понятно, и даже простительно, исходя из событий. Из нас всех я одна сохраняю остатки здравомыслия… Ты можешь слазить в интернет, сообразишь, куда там можно. И ещё, я точно помню - был у тебя кто-то, он у нас тут, ты говорил, участковым работал. Из выживальщиков ваших, как его… ушлый, замшелый… Вот, анафема, что за мода кретинская – клички давать…
- Душевный! Мам!.. Ну конечно…
Татьяна тут же встрепенулась:
- Звони скорей! Может, он что знает… - и сунула Олегу сотовый.
Номер пришлось набирать дважды, первый раз никто не ответил.
- Перезвоните позже, - пропиликал равнодушный женский голос, - или оставьте сообщение после гудка…
- Да щас, разбежался, - пробормотал Олег, снова и снова нажимая кнопку вызова. В нервах он случайно включил громкую связь, и после нескольких гудков комнату заполнил спокойный, даже слегка ленивый голос Душевного:
- Да, Кипяток, что стряслось?
- Слушай, ты должен ко мне приехать. У меня тут…
- Я не могу приехать, я на трупе! – чуточку занервничал голос.
- Наплевать, приезжайте оба! – заорал Олег, совсем потеряв голову от страха за Степку, - у меня с пацаном проблема, и это не терпит!
И голос в трубке, тут же опять став спокойным, отчеканил:
- Буду через 40 минут.
- Как его звать, скажи, - заволновалась бабушка, - называть же надо как-то, не кличками же вашими дурацкими…
- Они не дурацкие, - рассеянно возразил Олег, поглядывая на часы, - ты просто не знаешь, так положено. Ну, позывной…
- Саша его зовут, - сказала Татьяна, – да ты его видела, тёть Эть, они все приезжали помогать нам с переездом. Сашка как раз догадался, как кресло протащить в 4 двери…
Саша примчался через 45 минут, и не на машине с мигалкой, а на обычном фольксвагене. Его тут же попытались напоить чаем и накормить обедом-ужином, но он отказался. Присел за стол, с которого Таня, спеша, убирала остатки посуды, пробормотал «Да не суетитесь вы…», и замолк, приготовившись слушать.
Рядом со здоровенным Олегом Саша казался невысоким и худеньким, но говорил и двигался столь точно и уверенно, что миниатюрность его тянула скорее на компактность, и более грамотную, чем у гражданских лиц, логистику костяка и мускулатуры; в его присутствии делалось как-то спокойно, и возникала убежденность, что он если и не поможет немедленно, то хоть сможет дать грамотный и разумный совет, от которого тягостный морок происходящего непременно поредеет и рассеется… О Степкиной болезни Саша, конечно, уже был наслышан от Олега, но теперь на него обрушили, так сказать, другую, оборотную, немыслимую и пугающую непонятностью часть этой истории, о существовании которой сами узнали вот только что.
- Ничего не понял, - заключил он, когда все наконец замолчали.
И тут в кухню, волоча за собой одеяло, в которое продолжал кутаться, пролез Степка. Он проснулся, услышал голоса, и решил выяснить, что происходит. Дядю Сашу он помнил прекрасно, он ему очень нравился, и Степка даже улыбнулся, протягивая дяде Саше руку.
- Привет, - сказал Степка, - а вы в гости? Вот здорово…
- Сядь-ка, - сказал Саша, - вот что, друг. Мне тут твои рассказали про Капустинку и собак… Но я, знаешь, в их изложении мало что понял. Давай-ка теперь ты, и всё по порядку. Видишь ли, я до недавнего времени работал в Яковлевском отделении полиции, и Капустинку прекрасно знаю…
- А бабушку Ту?! – вскинулся Степка.
- Ты расскажи сначала, - попросил Саша, - сейчас попробуем разобраться.
И Степка рассказал. Когда дошли до пожара, он опять заплакал, и больше говорить уже не мог, и тут дядя Саша наклонился к нему, и сказал:
- Степан Олегович, слушай меня внимательно. В тот раз, когда пришли гнать Татьяну с Капустинки, хутор не сгорел, и Татьяна жива-здорова осталась. И даже не очень испугана. Про собак не скажу, но уж им-то точно не с чего было пропадать.
Степка, сидевший у Олега на коленях, вытаращил глаза и даже перестал всхлипывать.
- Ничего себе, - сказала бабушка, - Олег!.. Саша, выходит, всё на самом деле… Ничего не понимаю. Но как же тогда… А почему Степа…
- Не знаю, - сказал Саша, откидываясь в кресле, - у меня история была своя, чуточку менее загадочная, чем ваша, но тоже малопонятная. Я не один год голову ломал, потом как-то забылось…
- Рассказывай, - велел Олег.
- А как же, - откликнулся Саша, и рассказал.
- Татьяна Васильевна Туранцова родилась в Кузнецове, год рождения не помню, конечно, но где-то сразу после войны. Всю жизнь проработала в здешней школе учительницей географии – тут же, в Яковлевском, и мирно ушла на пенсию. Мужа она похоронила – он в Рассудовском лесничестве работал. Хороший был мужик, да как-то рано умер, сердце вдруг прихватило, и - всё… У неё осталась какая-то родня, первое время по смерти мужа она жила с ними, да не сложилось там что-то. Она плюнула, и переехала на Капустинку. Хутор поначалу-то принадлежал лесничеству, что-то там делать собирались – станцию по изучению чего-то, то ли вредителей лесных, то ли, наоборот, какой-то краснокнижной растительности… Ну, как водится, ничего из этой затеи не вышло, домик пустовал, вот Татьянин муж его и выкупил. Не знаю, как он там с кем договаривался, но оформлено было всё официально. А Татьяна, естественно, унаследовала, ну и переехала туда, завела хозяйство… Тогдашний участковый, бывший её ученик, хаживал к ней – беспокоился, что дороги там нет, да и электричество слабенькое; спрашивал – может, поговорить с родней построже, что ж они, в самом деле, старую женщину из дому выжили в самый лес!..
Саша повертел головой, кашлянул и попросил чаю. Татьяна сорвалась греть чайник, бабушка полетела за чашками и вареньем… Но даже жадно слушавший Степка не огорчился перерывом, потому что и у него в горле пересохло, и хотелось чаю; и было совершенно ясно, что дядя Саша не уедет, пока не расскажет всё до конца. Дядя Саша глянул на Степку, улыбнулся и продолжил:
- Татьяна-то в ответ участковому только смеялась, он рассказывал. Сказала – всю жизнь мечтала жить к лесу поближе, вот на старости лет мечта сбылась, а родня – что родня… Их там, как селедок в бочке, пусть живут… Тем более, говорит, что у меня у самой характер не сказать чтоб покладистый… Так и осталась. Ну – жила и жила себе. Старый участковый на пенсию вышел, меня на его место назначили; время шло, новый век начался…
- Учительница географии, - повторил Степка, - она мне и про крокодилов рассказывала, и про баобабы… так интересно…
- Да, - кивнул дядя Саша, - по тем временам, да в деревне - редкой образованности женщина.
Бабушка фыркнула. У неё были свои счеты и с современным образованием, и с парадигмой «город-деревня».
- А пожар-то? – спросил Олег.
- Погоди, сейчас дойду и до пожара… - кивнул дядя Саша, хлебнув из чашки. И стал рассказывать дальше:
- То, что Яковлевское с близлежащими поселками становится Москвой, жители узнали чуть не в день указа. Зато всякие аферисты – года за два до. Понятно, какова разница в цене частного дома в Подмосковье, и частного дома в Москве. Официально за год до смены статуса этих мест любые купли-продажи запретили. Тем не менее, Долгино было продано и куплено; теперь, вы знаете, там строится элитный дачный поселок. Этим занимался один местный авторитет, не стану имени называть – не важно… На Капустинке он уже видел собственный особняк с угодьями, но споткнулся о Татьяну.
Саша встал, подошел к открытому (вечер был теплым и туманным) окну, выглянул, опершись руками о подоконник, и спросил смущенно:
- Слушайте, как бы мне покурить, а? Что-то я волнуюсь, если честно…
- Так пойдем на веранду! - решительно скомандовала мама.
На веранде дядя Саша садиться не стал, прислонился к балюстраде, закурил и продолжил:
- Что на Татьяну Васильевну наезжают, я знал, конечно, но только не представлял, что так жестко. Алексей Кузнецов – он из родни её той, пьянь поселковая… Не знаю, чего там ему пообещали… Каюсь, не очень интересовался, – Татьяна не жаловалась, а у нас тут как раз банда обнаружилась. Ну, не банда, конечно – так, гастарбайтеры, которым осенью работы уже не было, уехать не на что и некуда, вот они и поселились в заброшенном пионерлагере, и совершали налеты на дачи, откуда уже съехали дачники. Да вы помните, Елизавета Георгиевна, у вас тогда в переулке два дома обнесли!
- Помню, - кивнула бабушка Эта, - сосед ещё тогда на ночь собаку стал выпускать за калитку, гастарбайтеры собак сильно бояться, и больше уж у нас никого не трогали…
- А что пожар-то? – спросил Степка нетерпеливо.
- Пожар… - повторил дядя Саша, - то-то и оно, что не случилось пожара.
- Как? – поразились все.
- Да так. Слушайте, я вам сейчас расскажу точно, как было, а дальше вы уже сами… Я в мистику не то чтобы не верю, но как-то обычно всегда находятся разумные объяснения. Я даже сейчас удивляюсь, чего меня тогда история эта так задела, мало ли было у меня историй всяких, прямо скажем, гораздо хуже кончавшихся… Короче, Степ, не знаю, откуда ты знаешь, но все так и было: собрали все поселковое отребье, и отправили штурмовать Татьяну. Капустинка далеко, да и не было меня в ту ночь – как раз брали банду эту недоделанную… А на следующий день в поселке только и разговоров было, что Капустинку пожгли, я подхватился, и бегом туда… Прибежал – ну да, вокруг все истоптано, окно разбито, как раз Татьяна тряпками какими-то затягивала, - вагонка под окном обгорелая, но так, слегка… Слава Богу, говорю, жива-здорова! Что, говорю, стряслось у тебя? А она – ох, хорошо что пришел, давай-ка, помогай мне, подержи вот тут, а я прибью… Татьяна Васильна, говорю строгим голосом, ты мне тут преступленья не покрывай, говори немедленно, кто это тебя запалить хотел?! А она – Саш, да не колотись, никто меня не жег, все нормально. Давай в дом, чайку попьем… Я думал – в дом зайдем, она мне все и расскажет, так нет. В доме вроде порядок, чисто как всегда, следов штурма никаких… Ну, чаю она мне налила, - она все иван-чай заваривала, вроде как вы, вкусный… Думаю, когда ж она к делу-то перейдет? Ну, она и перешла. Санечка, говорит, надо мне перед тобой покаяться, ты уж меня не ругай особо, только хочу я тебе ружье добровольно сдать, незарегистрированное… Здрасьте, приехали! - хорошо – сидел на стуле, а то бы на пол сел. Какое ещё ружье?! Да вот, говорит, от мужа осталось охотничья его «Сайга», все бумаги есть, только на мужа оно, на покойника записано. Мол, мне и ни к чему, не знала, что требуется перерегистрация, а вот Алешка объяснил, так чем с бумагами носиться, забери его, и всё. Зачем мне на старости лет такие хлопоты… А я глазами хлопаю, и ничего не понимаю. Говорю: так что ж раньше-то не сдала? – а она: память о муже, то-се, а оказывается – чуть не статья теперь, так оно мне надо?! Ну, говорю, Татьяна Васильна, с тобой не соскучишься. А она мне – дураки только скучают, Саш, а у нас с тобой дел выше крыши, некогда. Ох, думаю, ничего она мне не скажет… А она: ты ружьишко-то забери, оно мне теперь без надобности; а заявлений никаких я писать не стану, ты уж там сам как-нибудь…
- И всё? – спросил Степка, потому что дядя Саша замолчал, и молчал долго.
- Так а что ещё-то?.. - не очень уверенно сказала бабушка.
- Нет-нет, - встрепенулся Саша, - всё, да не совсем… Понимаете, я с Капустинки шел, как дурак, с ружьем этим левым… Шел и думал: ну, ясно, Татьяна мне ружье сдала, а в компенсацию, что дела возбуждать не стану, она заявления о нападении подавать не будет, такой вот бартер. Потому что вряд ли бы мне кого удалось привлечь, свидетелей нет, никто признаваться не прибежит, в общем – висяк. Думал: она их, похоже, хорошо пуганула, авторитету-то тоже шум не с руки, больно хлопотно… Только, думаю, что ж она, не понимает - за неё ещё возьмутся, не сразу, погодят какое-то время, а потом все равно дожмут… И решил: не дам дожать Татьяну, что такое, в самом деле! Пусть удавятся, но больше она одна воевать не будет, не позволю… Короче, дальше так. Пришел я к себе в отделение, а ко мне чуть не на грудь, в самые ордена недополученные, кидается сержант дежурный, Толя Веселовский: так и так, пришел Алешка Кузнецов, то ли пьян до розовых слонов, то ли трезв как стекло, у него уже не разобрать, и скандалит, что желает писать явку с повинной о нападении и поджоге, а по сводкам-то не было никаких ЧП?!
…Ну, тут уж я Алексея за шкирман, и в кабинет к себе. Колись, говорю, дурак, чего вы там учудили? А он сам не свой, смотрю – и правда трезвый, с бодунища разве что – прости, Степ, тебе папа потом объяснит…
- Да ладно, - усмехнулся Олег, - тетя Лара давно всем и все уже наобъясняла, у неё крокодил запойный.
Сложно сказать, как Саша понял, о чем речь, но он понял, кивнул и продолжил:
- Я тот его монолог, помирать буду – вспомню. А забыл бы, так он мне все же объяснительную написал, я её потом сто раз перечитывал, так что наизусть запомнил. Не знал только, зачем. Так вот, написал он мне следующее: «…и обещал ящик беленькой с хорошей закусью, чтоб мы ведьму поучили, и денег ещё на опохмел, а если там пожар вдруг сделается, так он все уладит, знает ходы. И чтоб мы особо не стеснялись, потому что дом на отшибе, а баба вредная, и ежели что совсем сгорит, то туда и дорога, а с меня тогда премия…» - пока все понятно, да? – а теперь самое интересное из объяснительной: «…И мы премии рады, только вредная баба одно, а мальчонка совсем другое, что я душегуб какой, с детишкой воевать, так что заявляю письменно – огонь затоптал вместе с Васильной, а Кольке-отпетому дал в харю потому что дурак. И ещё кому-то в ухо дал, не помню, но пожар потушили…»
И опять дядя Саша помолчал (все тоже молчали), вздохнул и продолжил:
- Вообразите: Алексей после этого в больничку попросился, в наркологическую, и пить бросил насовсем, и сейчас не пьет… Но это ладно… Я потом друганов-то его всё ж порасспрашивал, не сразу, правда… Так Колюня-отпетый клялся-божился: Алешка вроде сначала сам всех заводил, а потом как-то притух, вроде сомневаться начал, но всё-таки вместе пошел учить упрямую бабу. А как стали из канистр поливать, и впрямь вдруг как с ума сошел, драться полез, орал, чтоб огонь топтали, про детишку какого-то всё причитал, что, мол, грех смертный, так что они ничего не поняли, и его в сугроб пихнули, чтоб не мешал; и дело свое пламенное совсем было собрались продолжить, только откуда ни возьмись, налетели собаки здоровенные, каких никто в поселке не видел отродясь, и тут Алешка совсем сбрендил в сугробе, начал на весь лес Богу молиться, а у собак глаза горят пламенем, тут они все совсем напугались, и бегом оттуда.
…Я ему тогда сказал: допился ты, Колюня, до огненных чертей, а тебе бы в церкву сходить да свечку Татьяне поставить, что заявление на вас не подала. А он мне: начальник, мне в церкву ходу нет, но я сеструхе велел, она сходила, поставила…
- Так они живы! – закричал Степка, - они живы, папа!.. Мам, ты слышала…
- Да, Степ, конечно, - тут же откликнулась Татьяна, - слава Богу!
- Погоди, - вдруг удивился Олег, - а как же… Мы там были, Саш, вот сегодня! Там все уничтожено пожаром, и сад зарос…
- Да, - ответил Саша, - конечно. Сейчас объясню… Как у нас тут Москву сделали, Татьяна с Капустинки уехала. Алексей говорит – в монастырь ушла. Оставила Капустинку, ничего с собой не забирала, и не продавала – оказалось, бумаги у неё не совсем законные по современным меркам, требуется ходить, добиваться, доказывать… Ну, она плюнула и ушла. И в то же лето молния в сосну ударила, все и сгорело. Пока пожарные доехали – какая там дорога, сами знаете, - только что лес погасили, а постройки все – до углей.
- Слушайте, - сказала бабушка задумчиво, - это сколько ж лет назад было?
- Пять, - сказала мама.
- М-да, - сказал дядя Саша, - точно, пять лет. А вот что это было, а?.. Одно могу сказать: с тех пор Капустинка несколько раз выставлялась на продажу…
- И что? – напряженно спросил папа.
- То-то и дело, что ничего. Выставлялась, снималась… Я-то уже в другом районе работаю, а приезжал недавно, походил – посидел, как-то всё очень вспомнилось… Нет, не продается Капустинка. Не идет в чужие руки, Татьяниными молитвами, что ли?.. А про собак я тебе, Степ, ничего сказать не могу – не видал. Про Колюню, как он собак огненных расписывал, я подумал тогда, что белочка его догнала наконец, на Татьянино счастье.
- Саша, - сказала бабушка Эта, - Саша, вы все же опытнее нас всех, вместе взятых… Скажите, что вы обо всем этом думаете?
- Что думаю… - усмехнулся Саша, - да вот, Елизавета Георгиевна, думаю – хорошее место этот хутор. Алешка не пьет, Татьяна в монастыре – молится о нас, грешных; Степка здоров, а Капустинка так и не продается… Думаю – не простое это место. Вы его не оставляйте…