Я не брошу писать
Я не брошу писать никогда,
Пусть стихи мои не эпохальны…
Только в душу сквозь плоть, сквозь дыханье
Входят тихо, светло и нахально
Евтушенковские города.
Их тугие листаю тома,
Сердцем звонкие трогаю строки –
И бегу из халуп в новостройки,
В их мозаичные терема.
Я не брошу писать ни за что.
Но в прихожей, одетый осенне,
Грязь с ботинок сдирает Есенин,
И на крюк воздевает пальто;
Тянет он мне «березовый» вирш
На клоке желтоватой бумаги:
«Уж прости, что измялся в кармане,
Вроде только написан, да вишь…»
Я не брошу писать всё равно.
Но на кухне зазвякали кружки –
И живой и улыбчивый Пушкин
Ставит к лампе настольной вино;
И садится в тени на диван,
И, из кружки глотнув, затихает.
Он задумчив, он пахнет стихами,
Он замыслил свой новый роман.
…Ночь. Шуршит по бумаге перо.
За меня кто-то стих выверяет,
И со мной в унисон повторяет:
«Я не брошу писать, я не бро…»
Боль сомнений всё глуше, слабей.
Замолкаю счастливо и мудро.
Лишь шепчу в заоконное утро:
– Я не брошу писать, хоть убей!
Ефим Хазанов
Я не брошу писать
Я не брошу писать никогда,
Пусть стихи мои не эпохальны…
Только в душу сквозь плоть, сквозь дыханье
Входят тихо, светло и нахально
Евтушенковские города.
Их тугие листаю тома,
Сердцем звонкие трогаю строки –
И бегу из халуп в новостройки,
В их мозаичные терема.
Я не брошу писать ни за что.
Но в прихожей, одетый осенне,
Грязь с ботинок сдирает Есенин,
И на крюк воздевает пальто;
Тянет он мне «березовый» вирш
На клоке желтоватой бумаги:
«Уж прости, что измялся в кармане,
Вроде только написан, да вишь…»
Я не брошу писать всё равно.
Но на кухне зазвякали кружки –
И живой и улыбчивый Пушкин
Ставит к лампе настольной вино;
И садится в тени на диван,
И, из кружки глотнув, затихает.
Он задумчив, он пахнет стихами,
Он замыслил свой новый роман.
…Ночь. Шуршит по бумаге перо.
За меня кто-то стих выверяет,
И со мной в унисон повторяет:
«Я не брошу писать, я не бро…»
Боль сомнений всё глуше, слабей.
Замолкаю счастливо и мудро.
Лишь шепчу в заоконное утро:
– Я не брошу писать, хоть убей!
Ефим Хазанов
