Бесспорно, работа «Пётр I Великий. Его жизнь и царствование» , которую проделал А.Г. Брикер, заслуживает высоких оценок.
Но, и он не избежал, на мой взгляд, некоторых ошибок в умозаключениях, от чего не застрахован любой исследователь.
Именно не стыковки о пребывании Петра I в Париже побудили меня высказать не своё умозаключение, а привести данные из очерка Штейна В. И. «Пётр Великий и Франко-Русский союз».
Настоящий очерк, главным образом, опирается на труды:
1. Mat. Vassileff. Russische – Französische Politik (1689-1717). 1902.
2. Baron Jos. Du Teil – Le Gzar a Dunkergue. 1902.
3. Ф. Мартенс. «Собрание трактатов и конвенций». Т. XIII. Трактат с Франциею. Спб. 1902.
4. C-te d Haussonville. La visite du tzar Pierre le Grand en 1717 d’apres les documents nouveaus. «Revue des deux mondes». 1896.
Последняя статья представляет содержание речи, произнесённой графом д’Оссонвилем при посещении Французской Академии Государя Императора.
Не верна мысль А.Г. Брикера о том, что Пётр I неизвестно когда додумался налаживать связи с Францией. Как это не известно, если:
«Несмотря на малый успех коммерческих сношений с Россиею даже в царствование Людовика XIV, граф Филиппо де Поншартрен предлагал королю, взамен Северной компании, заведённой в 1669 году по почину Кольбера, но разорённой войнами «Короля Солнца», создать компанию для франко-русского торга»?
Личные чувства, впрочем, нисколько не мешали Петру столько же следить за направлением французской политики, сколько интересоваться культурою французского народа и завоеваниями французского гения в области промышленности, мореплавания и науки.
С 1703 по 1710 год Пётр даже завёл в Париже постоянного агента в лице дворянина Постникова – по свидетельству Андрея Артамоновича Матвеева: «мужа умного и дела европейского и пользы государевой сведомого и в языках учёного».
К тому же, по мере того, как восходила звезда настойчивого и не знавшего устали северного преобразователя, и Россия всё решительнее выставляла притязания на место в среде европейских держав, счастье короля-солнца постепенно меркло – в мае 1706 г. войска Людовика XIV подверглись поражению при Рамильи, а 7 мая 1706 г. - при Турине. Бельгия и Италия теперь вышли из-под владычества Бурбонов.
В 1708 г. последовал разгром французской армии под Уденард.
После нового поражения при Мальплаке (17 сентября 1709 г.) Людовик XIV сделался податливее. Поэтому в руководящих политических кругах Франции является блистательная мысль: Торси предлагает Людовику XIV переменить фронт и предоставить судьбе таких беспокойных и бесполезных союзников, как Карл XII и турецкий султан, да и король-солнце соглашается, что действительно лучше бы иметь на своей стороне, вместо разлагающейся Швеции, жизнеспособную и полную сил Россию.
Версале поднимается вопрос даже о том, не следует ли убедить султана открыть для русских судов проливы Босфорский и Дарданельский.»
18 июня 1716 г. на графа де ла Марка была возложена миссия - отправиться в Пирмонт (где в это время находился царь) и «поставить его величеству и его министрам на вид, что король-де желал бы с ним заключить торговый договор и далёк от мысли противиться заключению северного мира на таких условиях, которые бы обеспечили царю владение сделанные на Балтийском побережье завоеваниями».
«Смотря по тому, как царь и его министры отнесутся к этому сообщению, вы сами рассудите, не следует ли пойти далее и заявить, что король не прочь повлиять на шведского короля, чтобы тот согласился на уступку Петербурга и прилежащих к нему местностей».
Несмотря на многочисленные посольства, в течение двух веков пересылавшиеся между Россией и Францией, и несмотря на обмен грамотами, проявления «дипломатической куртуазности» не приводили Россию и Францию к существенному сближению: оба правительства плохо понимали друг друга, да и политические их интересы оказались непримиримыми…
При отсутствии исторически определившихся форм для взаимных сношений между послами и правительствами обеих держав нередко возникали столкновения по самым разным причинам.
Если отношения Франции к дореформенной «Московии» не налаживались, потому что Русь не признавала нужным связывать своих политических интересов с интересами Западной Европы, то не лучше сложились отношения Европы к великому нашему преобразователю.
К 1716 году наступили «исторически определившиеся формы» сближения двух могущественных держав.
Положение России, сложившееся с союзниками, носило явные черты изолированности, что вызывало «зубную боль» у Петра Алексеевича.
В виду этой изолированности Пётр не мог отнестись равнодушно к донесениям графа Александра Головкина о том, что, по свидетельству графа Ротемберга, «дук д’Орлеан охотно желает с вашим царским величеством в доброй дружбе пробыть», а по свидетельству Ильгена, «немалая польза может произойти всему северному союзу, если Франция в доброе согласие с северными союзниками вступит и не будет помогать общему неприятелю деньгами и другими способами, к чему, по его, Ильгенову мнению, можно Францию склонить»; наконец и французский посланник заявлял прусскому королю, что Франция «охотно желала бы вступить в доброе согласие с Россиею и Пруссиею.
Пётр в конце концов велел объявить через Головкина королю, что он, царь, готов вступить в соглашение с Францией сообща с Пруссиею, и таким образом начались переговоры между Франциею и Россией, что не исключало межгосударственные интриги.
Догадывался ли царь об этих интригах, и хотел ли он с «необычайной смелостью» выяснить истинное положение дел – неизвестно.
Достоверно известно только одно – у Петра довольно неожиданно возникло желание самолично посетить Париж.
Независимо от любознательности, влекшей Петра поближе ознакомиться со страной, изобиловавшей всеми чудесами техники, до которых он был так падок. Конон Зотов ещё в декабре 1716 года намекал государю о возможности брака царевича Алексея с одной из дочерей регента, принца Орлеанского, а с другой стороны - в будущем вырисовывалась мысль о возможности заключения брака между великою княжною Елизаветою и Людовиком XV.
Стоявший во главе совета по иностранным делам Франции маршал д’Юксель, к полному своему недоумению, нежданно-негаданно получил от аккредитованного в Нидерландах французского посла, маршала Шатонёфа, нижеследующее сообщение:
«Царь уезжает отсюда в Зеландию, а оттуда в Остенде, Ньюпорт, Дюнкирхен, Мардин, Калэ; откуда он предпримет поездку в Париж, дабы повидаться с королём и его королевским высочеством. Князь Куракин сообщил мне об этом вчера, по приказанию царя; он прибавил, что царь предпринимает это путешествие в большой тайне и желал бы, чтобы об этом не распространялись слухи и во Франции до его приезда»
Совершенно очевидно, в какое время созрело решение Петра Великого посетить Париж...
Визит Петра I в столицу Франции состоялся в рамках его большого двухлетнего "турне" по Западной Европе. В этот вояж 44-летний царь отправился спустя почти 20 лет после Великого посольства — своего масштабного путешествия по Старому Свету под видом бомбардира Петра Михайлова.
Второй визит 1716–1717 годов оказался более скромным. Однако Петр Iпосетил такие крупные города, как Данциг, Гамбург, Утрехт, Амстердам и Париж. При этом во Франции царь побывал впервые — король Людовик XIVпрежде вежливо отказывал Петру I.
Среди причин, по которым русского царя не пускали в Париж, историки выделяют как прошведские настроения "короля-солнца", так и финансовые трудности, с которыми столкнулось государство французов к концу XVIIвека.
Но кончина Людовика XIVв 1715 году и приход к власти де-юре его правнука Людовика XV, а де-факто — регента Филиппа II, герцога Орлеанского, стали предпосылкой к установлению официальных дипломатических связей русского и французского государств.
Когда русский государь отбывал из Санкт-Петербурга 24 января 1716 года в свое второе европейское "турне", уверенности в том, что поездка в Париж состоится, среди царского окружения не было. Тем не менее 10 апреля 1717 года (по старому стилю) Петр пересек границу Французского королевства и направился в город Дюнкерк. Планы визита держались в тайне и королевский двор о намерениях царя был уведомлен лишь в марте, за месяц до прибытия.
Письмо Петра I графу Савве Рагузинскому от 26 февраля 1717 года
"Я чаю, что буду во Франции, того ради приезжай туды"
Истинные цели визита в Париж, которые ставил перед собой Петр I, были французам неизвестны. Герцог Орлеанский приставил к царю камер-юнкера по фамилии де Либуа, чтобы выведать эту информацию. Де Либуа позже писал, исходя из собственных наблюдений, что русскому монарху было важнее узнавать новое и путешествовать, нежели вести серьезные деловые переговоры. А если Петр I и вел таковые, то делал это за "стаканом вина".
Француз в своих суждениях оказался прав, но лишь частично: Петр I считал, что дипломатические переговоры с французской стороной могли облегчить выход из изнурительной Северной войны со Швецией, однако он испытывал неподдельный культурный интерес к могущественной европейской державе. Его любознательность и увлеченность военными и гражданскими технологиям Запада лишь подогревали желание отправиться в столицу Франции.
Продолжение следует