Боль
Когда мы приходим в этот мир, то помимо самого близкого человека – матери, а так же врача-акушера, медсестер или еще кого, – с нами будет физическая боль. Она неизбежно вплетётся во всю ту гамму чувств, которая сопровождает это великое таинство природы. Достоверно неизвестно, что испытывает малыш при появлении на свет, но точно одно – именно он провоцирует роды, а значит и боль. И, когда новорожденный сделает свой первый вздох, расправляя легкие; когда яркий свет впервые коснется сетчатки его глаз; когда роженица увидев свое дитя заплачет от счастья – боль будет все еще рядом.
С этих самых пор, то появляясь то исчезая, она будет следовать за нами все наше поприще. Мы будем выстраивать так свою жизнь, чтоб как можно реже встречаться с нею. Тем не менее, полностью избежать встречи с болью, еще никому не удавалось. И далеко не факт, что когда мы будем покидать этот мир, рядом окажутся друзья, но она – боль, будет совсем близко. Так близко, что наше уходящее сознание просто переполнится ею.
Но есть и другая боль, по крайней мере, мы её так называем – душевная. Она абсолютно не связана с какими-то физиологическими или химическими законами, и её воздействие на наш мозг вряд ли передается по синоптическим связям между нейронами. Но её существование точно так же неоспоримо, как существование физической боли.
По каким уж связям душевная боль достигает до нашего разума или вернее сказать сердца, мне неизвестно. Я не медик и не психолог. Возможно, есть какое-то научное объяснение этого феномена. Но я знаю в чем её существенное отличие от физической боли.
При получении серьезной травмы, когда физическая боль достигает максимальных показателей, наш организм включает своеобразную защиту, и человек теряет сознание. Хотя бывают и исключения, и по каким-то причинам наш мозг продолжает работать. Тогда может наступить фатальная развязка от шока. А вот душевная боль, не выключает наше сознание, хотя казалось бы, терпеть её уже невыносимо, и полученная рана просто рвет душу на куски. Таким образом, она не имеет предела и может приносить человеку поистине невообразимые страдания.
Но на этом их различия не заканчиваются: Физической боль, как не тяжела бы была полученная травма, со временем стихает. А вот душевная, от мощного удара судьбы, может терзать человека не только в течение многих дней, месяцев и лет, но и всю его жизнь…
* * *
Дышать становилось все труднее и труднее, и Валентин попытался языком смочить пересохшие губы, думая, что этим хоть немного облегчит доступ воздуха к легким. Но он был точно такой же, как и вся ротовая полость – совершенно сухой. К тому же, Валя его почти не ощущал и поэтому так и не понял, коснулся язык растрескавшихся губ или нет. Да и вообще, все нервные окончания, связывающие его с внешним миром, были отключены сейчас от мозга. В пронзенном болью сознании, осталось только – он задыхается, и его руки и ноги намертво скованны.
Валентину Сорокину казалось, что каждая клетка его организма натянута, как струна. Что эти клетки находятся на таком пределе, что вот-вот разом все лопнут, и его тело разлетится на куски, подобно арбузу, нечаянно оброненному на асфальт. Хотя и «данный момент» в его сознании был весьма условен: боль и окружающая его тьма стерли чувство времени и пространства. Он сейчас не осознавал, что лежит прямо на пружинах старой кровати, привязанный вафельными полотенцами к быльцам. Он даже не помнил, что с ним произошло несколько часов назад. А произошло с ним вот что.
Примерно за пару недель до этого Валентин узнал, что под Екатеринбургом есть реабилитационный центр для наркоманов. Что вроде как он принадлежит местным браткам, и, что вроде как помогает завязать с этим делом раз и навсегда. Положа руку на сердце, Валентину было уже все равно куда ехать и к кому – лишь бы бросить.
За его плечами уже были всевозможные больницы этого профиля. Были наркологи, психологи с психиатрами различных степеней учености, медицинские и христианские реабилитационные центры, чародеи и знахари всех мастей, и даже индийская йога не обошла его стороной. Но все тщетно. Каждый раз Валя возвращался к наркотикам. И если уж быть до конца откровенным, то он так задолбался в этой своей борьбе с зависимостью, что, не задумываясь, съел бы любое дерьмо, если б сказали, что это поможет. Не важно какое – хоть человеческое, хоть какого-нибудь ползучего гада. Лишь бы только сказали – это на сто процентов поможет. Но нет, никто ничего подобного не говорил, все были заняты лишь тем, чтоб отжать как можно больше денег у погибающего человека.
Валентин знал, что в этом центре все очень жестко: железная дисциплина, работа с утра до вечера, скудное питание и даже телесные наказания. «Пусть так, – думал он, – раз ничего не помогает, раз я по хорошему не понимаю. Может, эта трудотерапия, эта муштра, что-то переключат в моих мозгах.»
Сев с такой установкой в поезд «Ростов-на-Дону – Екатеринбург», Валя исправно продолжил колоть метадон*. Вот уже как второй год по совету одного «друга», он пересел с героина на это зелье. Тот ему рассказал, что на нем можно соскочить с иглы. Но этот соскок закончилась тем, чем в принципе и должен был – он подсел на этот наркотик. Хотя, возможно, Валя не поехал бы на этом злополучном поезде, если б в наркологическую больницу брали тех, кто употребляет метадон.
Врач свой отказ обосновывал тем, что они не располагают необходимыми препаратами, которые бы смогли снять абстиненцию от этого наркотика. Поэтому ему пока нужно поколоться героином, чтоб за эти три недели это синтетическое зелье вышло из организма. А уж с героиновой ломкой они легко справятся – только дай,… во всех смыслах.
Конечно, Валентин слышал, что метадоновая абстиненция намного сильнее героиновой, что она сопровождается не только полным отсутствием сна в течении нескольких недель, но и страшной физической болью. Ему кто-то говорил, что даже рвутся сухожилия – такие сильные судороги возникают при этой абстиненции. А один утверждал, что были случаи, когда ломались позвоночники и лопались кости рук и ног от нечеловеческих спазмов мышц. Но в сломанные позвоночники и руки он слабо верил. И уж совсем не верил, что нечто подобное может произойти с ним.
Не верил Валя в эти россказни, потому как сам десятки раз переламывался с героина. Даже, бывало, с огромных доз спрыгивал без всяких медикаментов – и ничего.
«Да, бессонница; да, руки, ноги, поясницу так выворачивает, что скрипишь зубами от боли; да, понос, так что с очка не слазишь сутки напролет; да, трясет от озноба день и ночь; да, крышу сносит напрочь и мало что соображаешь; да, депрессия такая, что хочется реветь белугой… Но сломанный позвоночник, треснутые кости – это перебор.»
Так под стук колес думал Валентин, грустно смотря в окно на пролетающие мимо него какие-то деревни, полустанки, леса, бескрайние поля, причудливо расчерченные сельскими дорогами. То, что ему придется переламываться в этом реабилитационном центре без медикаментов, он уже знал на все сто. Знал он так же, что оттуда не сбежишь. Не получится уйти, как из других центров, где никто никого силой не держит. Тут заехал – и все, все равно, что на зону. Но в этот раз в сердце Валентина жила надежда. Ведь он едет к черту на кулички и, по сути, добровольно садится на зону, где устраивают беспредел какие-то отмороженные братки. Он думал: «Не может такая жертва закончится банальной очередной перекумаркой. Что должно помочь, должно…».
В Екатеринбурге, на вокзале, его встретили довольно спортивного телосложения парни, из бывших, и, осведомившись, как у него дела, посадили в «девятку». По дороге в реабилитационный центр они предупредили, что будет тяжело, но пройти этот путь необходимо – не он первый, не он последний. Все это утверждалось в какой-то безапелляционной форме, и Валя понял, что всё, что уже и из машины его никто не выпустит.
Первые два дня, пока действовал оставшийся в крови метадон, было еще ничего. Все эти построения, утренние пробежки по пересеченной местности, когда исхудалые, обессиленные от наркотиков тела, задыхаясь и отхаркиваясь, пытались держать темп по извилистым, лесным тропинкам. Все эти работы, каши, сваренные непонятно из чего, вечерние разборы полетов, на которых показательно наказывались залетчики. Всё это напоминало Валентину армейскую учебку, и он каждый раз вторил себе:
«Ничего, ничего, не я первый, не я последний. Да и эти наказания в виде отжиманий и приседаний – это чистые понты для приезжих. Такого дерьма я в учебке насмотрелся по самое не хочу. Там и похуже бывало. Правда, вчера видел, как помощники старшего довольно лихо метелили кого-то на кухне. Так кто его знает, что там произошло. Ведь почти сорок мужиков живут одной кучей. Это издержки производства, рабочие так сказать моменты. Ничего, ничего. Надо пройти через это дерьмо…».
Но на третий день, когда Валя уже начал думать, что уже не будет никакой абстиненции, что все это, оказывается, страшилки о жуткой ломках, ему вдруг стало очень нехорошо. Все началось с того, что на работах, когда они таскали какие-то кирпичи, его стошнило, и весь завтрак вылился на землю. Но помощник старшего не отпустил его в расположение, и он продолжил носить эти самые кирпичи, периодически выблевывая остатки непереваренной пищи. К полудню, когда шли в центр, Валя уже делал отметки на земле чистой желчью, и его уже существенно потряхивало.
На обед он, конечно же, не пошел, и, трясясь от озноба, быстрым шагом маневрировал между кроватями, боясь не только прилечь, но и присесть. Он как-то чувствовал, что приближается неизбежное, что это только начало, и его скоро накроет, придавит многотонной плитой боли и депрессии. Валентину почему-то стало казаться, что выход из этого положения где-то рядом, и его глаза лихорадочно шарили по закоулком комнаты. Он понятия не имел, что ищет, и от этого неосознанная тревога охватила все его сознание. Но выхода не было и быть не могло.
Войдя в офис реабилитационного центра, Валя срывающимся, дрожащим голосом спросил старшего:
- Сергей, можно я после обеда не пойду на работу? Что-то мне очень хреново.
Тот, быстро взглянув на него, осведомился:
- Что употреблял?
- Мёд*.
Возникла небольшая пауза, в течение которой старший центра поджимал нижней губой верхнюю, из-за чего его лицо становилось очень комичным. Но Валентину было не до смеху, к этому моменту тревога уже стала перерастать в неосознанный, животный страх.
- Ладно. Сделаю исключение. Думаю Васильевич (так называли авторитета) не прогневается на меня. Иди, ложись на свой шконарь и не гу-гу. Не заставляй меня лишний раз нервничать.
Когда Валя шел в свою комнату, то уже обдумывал план побега. Охвативший его страх не оставил ему шансов мирно лечь на кровать. Он с каждой минутой возрастал в геометрической прогрессии, и в голове Валентина периодически всплывал его результат: «Если я не вмажусь, то слечу с катушек напрочь».
Эта навязчивая мысль чередовалась с немногим подобием логики: «Так, – думал он, – в Екатеринбурге наркоты, что грязи, на каждом углу. Бабки и паспорт в сейфе, у старшего. Сейф плюшевый, как консервная банка, так что вскрыть его при помощи топора, что лежит на кухне, – раз плюнуть».
Как только топор из кухни коснулся сейфа, в это же мгновение прилетел такой смачный пинок сзади, что Валя буквально впечатался в этот железный ящик. Не успел он толком обернуться, чтоб увидеть, кто это его так приголубил, как тут же выхватил чем-то между глаз – белые искры в бесчисленном количестве посыпались в разные стороны, и его падение сопроводил злобный окрик:
- Я же тебя просил не заставлять меня нервничать!
После этих белых искр, Валя уже не чувствовал, что его еще довольно долго пинали, что отнесли в специальную для этих случаев комнату. Что уложили на кровать без матраса и подушки; что намертво привязали к ней руки и ноги вафельными полотенцами; что выключили и так тускло горящую лампочку, закрыли дверь на замок и ушли.
Очнувшись примерно через полчаса, Валя оказался в кромешной тьме. Он даже вначале и не понял, пришел он в себя или нет.
«Что происходит? Где я? Что со мной? – начал он задавать себе вопросы. – Что с моими руками и ногами? – и он попробовал освободиться. Но тщетно, что-то мертвой хваткой вцепилось в них. – Хрен знает, что происходит. Лицо и тело болят, будто по ним трактор проехал… Вот блин, как мне вообще хреново, да к тому же нос совсем не дышит и одеревенел, зараза... И сушняк… Откуда такой жуткий сушняк?».
Так он и лежал в полной тьме и тишине, абсолютно потерявшись в своих домыслах, времени и пространстве, пока первая судорога не схватила икроножную мышцу на левой ноге.
- Ааааа!!! – от неожиданности и боли закричал он. Вообще, у Вали никогда в жизни не было судорог. И эта боль, эти новые ощущения ошеломили его. Тут же эстафету приняла правая икроножная мышца, и он уже не закричал, а зарычал:
- Ммммм!!!
Не давая ему опомниться, правое предплечье последовало примеру ног, и тьму разверз душераздирающий крик:
- Помогите!!! Ааааааа!!! Помогите!!!... – Но он растаял, растворился во мраке, и ответом ему была полная тишина, такая же полная, как и окружающая тьма.
Потом пошла какая-то дьявольская свистопляска, и судорога хватала всевозможные мышцы то поочередно, то все скопом. Хотя Валентин особо уже и не различал, какая часть его тела покрывалась спастическими буграми – нестерпимая боль овладела всем его сознанием. К тому же, прибавилось чувство, что он задыхается. После безуспешной попытки смочить губы слюной, он попытался короткими и резкими выдохами пробить образовавшиеся пробки в носу. Но тщетно. Не знал он, что у него сломан нос, и запекшаяся кровь забила обе пазухи намертво. Поэтому результатом этих коротких, резких выдохов стали до боли заложенные уши.
В какой-то миг, когда он судорожно хватал пересохшим ртом воздух, когда его тело звенело как струна от предельно натянутых мышц, когда оно превратилось в одну сплошную боль, вдруг все померкло. Словно чья-то невидимая рука нажала на клавишу «выкл» в мозгу…
Примерно через час Валя вновь очнулся и открыл глаза – тусклый желтый свет окружал его. «Что это такое было во тьме? – тут же задал он себе вопрос. – Может все это мне померещилось или приснилось?» – Во всем своем теле он чувствовал невероятную слабость, и очень сильно звенело в ушах.
- Ну что, козел? Хотел общаковые бабки подмотать? На лохов, думаешь, нарвался? – неожиданно донеслось сквозь монотонный звон. – Васильевич дал команду неделю тебя на вязках подержать, чтоб было время подумать.
В эту же секунду Валя сообразил, что все это ему не померещилось, что все было на самом деле, и что, по-видимому, это только начало.
- Вы что, охренели? Я сдохну здесь за неделю, – совсем слабым и почему-то хрипящим голосом возразил он.
- Не сдохнешь. Помнишь, что я говорил: не ты первый, не ты последний. Через эту «профилактику» не один десяток прошел. Знаешь, как помогает? Как шелковые выходят из этой комнаты. На вот, попей, – и голос, оказавшийся старшим реабилитационного центра, поднес к лицу Валентина кружку с водой. Валя с невероятным трудом смог оторвать голову от покрытых ржавчиной пружин кровати. С большой жадностью он принялся пить воду, и ему казалось, что она даже не смачивает пересохший рот и какими-то комками опускается вниз по пищеводу.
- Поить тебя будут три раза в день, а вот хлеб…, – далее Валентин ничего не слышал. В этот момент он очень ясно представил свои перспективы, и все его мысли занимал только один вопрос: Как, как он вляпался в эту наркоту? Ведь раньше, когда еще не употреблял, он искренне ненавидел и презирал всех этих торчков. Как так получилось, что он стал одним из них?
…так что давай, не шали, – донеслось до сознания Валентина. – Как ты догадываешься свет я выключу, но это только для твоего блага. В темноте оно очень хорошо думается – ничего не отвлекает. – С этими словами старший центра направился к выходу.
Тут свет погас и тьма, заполнившая комнату, автоматически закрыла Вали глаза, и его сознание устремилось в детство. Несмотря на свое состояние и положение, он с каким-то упоением начал вспоминать далекое прошлое…
* * *
Они с братом, Иваном, были погодки. Разница в возрасте между ними составляла без малого год, так что свои дни рождения они праздновали всегда в один день. Может это обстоятельство послужило тому, что их назвали так созвучно – Ваня и Валя. Внешне они тоже были очень похожи. К тому же Валентин догнал по росту Ивана, когда пошел в первый класс, а потом они росли ноздря в ноздрю. И когда любопытный прохожий, завидя их, с улыбкой спрашивал:
- Близняшки? – то на правах главного, Ваня отвечал:
- Мы погодки.
С самого раннего детства, Валентин принял этот постулат, что в их тандеме Иван – главный. Главный по той простой причине, что он старше. Да к тому же, этому всегда учили родители.
Семья Сорокиных жила почти на окраине маленького городка Семикаракорск, который находился недалеко от Ростова, на левом берегу реки Дон. Таких маленьких, ничем не примечательных городков в тогдашнем Советском Союзе было хоть пруд пруди, и таких семей тоже. Отец у Вали работал трактористом в местном колхозе, а мать учительницей начальных классов. В те времена Сорокины звезд с неба не хватали, поэтому они жили в небольшом частном доме, из трех комнат, которые с трудом вмещали семью из четырех человек. У обоих братьев до самого совершеннолетия была не только одна комната на двоих, но и одна кровать в виде раскладывающегося дивана.
Так что с самого раннего детства, насколько помнил себя Валентин, они с Иваном, часто в обнимку, спали на одном диване. Ходили вместе в одну школу; вместе делали уроки; вместе убирали в доме и пололи грядки; вместе играли с пацанами на улице; а летом, с самого раннего утра до позднего вечера вместе пропадали с удочками на Дону.
Но сейчас Валентин видел не это, и не это вызвало на его пересохших губах улыбку. Он в тысячный раз увидел тот летний ливень, который неизвестно почему врезался в его память до самых мельчайших подробностей...
Этот ливень застал их на рыбалке. Совершенно неожиданно, подымая клубы пыли, налетел ветер. Ваня, оторвавшись от поплавка, взглянул вверх, и завидя черные, грозные тучи почти вскрикнул:
- Валька! Сматываемся! Сейчас дождь жахнет!
- А может, пронесет? – с надеждой ответил тот. – Блин, такой клёв.
- Я тебе говорю, бежим, – и Иван вытащил свою удочку из воды.
В клубах пыли, с раздувшимися рубахами в пузыри, братья быстро смотали удочки и, схватив почти полный бидончик с карасями, бросились со всех ног домой. Но не успели они отбежать и двадцати метров, как крупные капли летнего ливня начали врезаться в темно-серую пыль грунтовой дороги. Еще через минуту, Валя обернулся, и, уже не увидел своего заветного места – дождь стоял стеной.
Валентин и Иван неслись, что было духу поочередно обгоняя друг друга. Под босыми ногами вместо пыли уже были довольно внушительные лужи, которые росли прямо на глазах. Вначале они, испуганные грозой, лишь молча убегали поминутно озираясь на сверкнувшие молнии, а раскаты грома заставляли их прятать головы в плечи. Но минут через десять Валька, поскользнувшись на раскисшей дороге, грохнулся ничком на землю, при этом нелепо раскинув руки в разные стороны. И когда он, вставая, посмотрел своим перепачканным грязью лицом на Ивана, то тот, тыча в него пальцем, залился звонким, детским смехом.
Этот смех заразил и Валентина, и он, хохоча, вскочил на ноги и понёсся дальше. Иван, еле отдышавшись, но все еще смеясь, побежал вслед за братом. И неожиданно это летнее светопреставление, сотканное из струй дождя, ветра, молний и грома, вместо страха в совсем еще детских сердцах вызвало бурю радости.
Добежав до своей калитки, они, бросив возле забора удочки и бидончик с карасями, тут же что-то крича принялись играть в догонялки. Братья бегали друг за другом, скользя по грязи, и восторг наполнял их души. В какой-то момент Валя вновь не удержался и бухнулся в огромную, темно-серую лужу. Его тело мгновенно исчезло под мутным, теплым слоем воды. На какое-то мгновение испуг застыл в глазах Ивана… Но когда Валя, смеясь, вынырнул с другой стороны этого болотца, то тот, не мешкая, с разгону, тоже плюхнулся в него.
После этого догонялки автоматически перешли в грязную лужу, в которой и воды то было чуть выше колена. Уже гроза громыхала где-то в стороне, когда пацаны зашли домой совершенно чумазые. Мать, увидев своих сыновей, похожих на чертиков, вместо того, чтоб начать журить их, тоже не удержалась и стала хохотать…
Пока эта маленькая история из детства прокручивалась в голове Валентина, улыбка не сходила с его лица. Но тут она вдруг исчезла, и его пересохшие и растрескавшиеся губы сомкнулись в тонкую, ровную линию. Его память стала воспроизводить другую историю из детства, в которой уже не было той непосредственной, чистой радости…
Через два дома от них, жила семья Новиковых. Обычные работяги, у которых был сын Олег. Он был старше Ивана на целых семь лет, не говоря уже о Валентине, и тем не менее, дружил с ними. Что связывало этого подростка с совсем еще детьми, осталось не ясным для Вали даже тогда, когда он совсем вырос. Может, то обстоятельство, что сверстники его недолюбливали. А может, ему просто нравилось верховодить в их компании, кто знает?
Вообще, Олег, конечно, был хулиганистым парнем, и благодаря ему, Валя с Иваном научились курить. Научились они и лазить ночами по чужим огородам, обрывая все, что можно было съесть. Научились из рогаток бить окна и лампочки на столбах. Под его руководством научились трусить мелочь в парке у более слабых мальчишек. В общем, неизвестно, сколько бы еще сеял Новиков в неокрепшие умы братьев «разумное, доброе, вечное», если б не произошел тот случай.
Конечно же, Валя с Ваней иногда дрались. Поводом для драки могло быть все что угодно, от спора, кому мыть посуду, до – кто сильней, Леонид Жаботинский или Юрий Власов…
В кромешной тьме Валентин сильно ослабшими руками попробовал еще раз освободиться от вязок. Сделав пару резких и в тоже время крутящих движений, он понял, что его попытки ничего не дадут. Потом, негромко вздохнув, он принялся вспоминать, все же из-за чего они тогда повздорили с братом. Но его усилия, как и с вязками – ни к чему не привели. К тому же его опять сильно стало тошнить, и организм, сделав несколько конвульсивных движений, выдавил последние остатки желчи. Валентин, поперхнувшись, закашлялся, и выплюнув отвратительно-горькую жидкость изо рта, позволил своему сознанию свободно парить в гигабайтах памяти…
В голове у него пролетела лишь короткая стычка с братом и то, что он пошел гулять один на улицу. Почему-то Олег более благоволил к нему, и когда узнал, что он подрался с Иваном, назидательным тоном сказал:
- Правильно. Не давай спуску своему братцу. Ну и что, что он старший. Ладно, пойдем с рогаток лягушек стрелять, – и они направились к небольшому пруду, который находился совсем рядом. Буквально через полчаса на другой стороне пруда появился Иван с рогаткой, и тоже принялся палить по лягушкам.
- Эй! Давай, вали отсюда! – закричал на него Олег, – не видишь, что мы тут стреляем.
- Сами валите! – огрызнулся Ваня и продолжил огонь.
- Ни хрена себе, – искренне удивился Олег и тут же добавил. – А ну, пойдем, разберемся с твоим братцем, – и они быстрым шагом направились в сторону Ивана.
Подойдя к нему, Олег зло бросил:
- Ты что, салабон, охренел? Давай, вали, пока по башке не получил.
- А это что, ваш пруд? Хочу – стреляю, хочу – нет.
- Твой братец явно охренел, – сказал Олег, оборачиваясь к Вале,– будем учить. – И он сходу ударил в лицо Ивана. Тот грохнулся от неожиданности на землю, но тут же вскочил и попытался дать сдачи. Он явно уступал Олегу не только в силе, но и в росте, и поэтому его кулаки не достигли цели. Зато Новиков не сплоховал, и Ваня вновь выхватил довольно увесистую оплеуху. В этот раз он лишь покачнулся, но уже не стал предпринимать попытку дать сдачи, а взглянув на Валентина каким-то растерянным взглядом, заплакал и пошел в сторону дома… Валя застыл, смотря на уходящего брата расширенным глазами. Этот растерянный взгляд просто жег ему сердце.
- Ну вот, – удовлетворенно сказал Олег, смотря, как удаляется плачущий Иван, – будет следующий раз знать, как мне пере…, – и последнее слово оборвалось у него от неожиданно нанесенного ему бокового удара в ухо. Он обернулся к Валентину, – глаза его лезли из орбит от недоумения и неожиданности. – Ты что? – удивленно и в тоже время возмущенно спросил он. Но вместо ответа тут же получил в подбородок. Этот, второй удар, вывел его из ступора и Олег с остервенением врезал в ответ Валентину.
- Ах ты, сука! Я, значит, из-за него Ваньку побил, а этот козел на меня с кулаками лезет! – негодовал он.
Удар был настолько силен для малолетнего Вали, что у него поплыли круги перед глазами и его закачало в разные стороны. В каком-то тумане он вновь бросился с кулаками на обидчика брата. Второй, короткий хук, мгновенно сбил его с ног. Оказавшись на земле Валентин тут же поднялся и, шатаясь как пьяный вновь пошел в атаку. Очередной удар опрокинул его навзничь. Полежав с минуту, он попытался опять встать, но мир вокруг него дрогнул, и, Валя упал так толком и не поднявшись. Через несколько секунд он предпринял еще одну попытку, но вновь потерпел фиаско. В бессильно злобе он закричал:
- Аааааа! Убью, сукаааа!
Олег с нескрываемым недоумением и опаской смотрел, как кувыркается на земле младший брат, и решив, что лучше уйти бросил:
- Придурки, – и не спеша пошел прочь.
Валя предпринял еще одну попытку встать и уже почти поднялся, как вдруг его потянуло куда-то в бок и он побежал пытаясь сохранить равновесие, но снова не удержался на ногах и… упал. Оказавшись на земля он заплакал. Валя плакал не из-за того, что ему было больно, хотя было больно. А из-за того, что ему было обидно и досадно, что он так и не смог отомстить за брата.
С тех пор дружба братьев Сорокиных с подростком Олегом Новиковым прекратилась. Может быть, в дальнейшем их отношения и наладились бы, но Олег загремел на малолетку, из которой впоследствии попал на зону, и уж более никогда не вернулся в маленький, особо ничем неприметный город Семикаракорск.
Потом сознание Валентина включило «ускоренное воспроизведение», и в его голове полетели сцены из прошлой жизни…
Он увидел себя и брата в пионерском лагере. Увидел, как они никому не позволяли обижать их, как стояли друг за друга стеной, и в конце концов их тандема стали побаиваться мальчишки из старших отрядов. Много было этих пионерских лагерей, да и в школе все знали, что если тронуть одного из братьев, то обязательно примчится другой на разборки. Так они и шли плечом к плечу по своей юности.
Но время неумолимо шло, и Иван поехал поступать в Новочеркасский политехнический институт. Первый раз в жизни Валентин надолго расстался с братом. Вначале он не мог понять, что с ним происходит. Почему ни с того ни с сего в его душе поселилась тихая грусть? Все вроде бы по-старому: он ходит в школу, в десятый класс; вечером гульки в парке или на дискотеке; потом он, как всегда, задержится допоздна у своей Наташки. Но ничто его не радует: ни шутки друзей, ни дискотека, наполненная шумом молодости и огнями, и даже Наташа, со своею красотой и звонким смехом, не могла разогнать его печаль.
Как-то вечером, когда Валя смотрел дома кино, он поймал себя на том, что смотрит сквозь телевизор, что его мысли на рыбалке, на их с братом любимом месте. И тут он понял, что сильно тоскует о нем, что все это время ему катастрофически не хватало его присутствия, разговоров, споров и даже молчания. Ведь как классно было сидеть с Иваном в полной тишине, на утренней заре, глядя на поплавки. Сколько он раз ездил сам и с друзьями на рыбалку, но это все не то. Только они вдвоем, и их заветная заводь на реке.
Тогда он рванул в комнату, и тут же принялся писать брату. А когда писал, то улыбался во все лицо, потому как в это время он представлял радость Ивана, когда тот получит письмо.
Далее была армия, и Иван Сорокин поехал отдавать свой долг, а через год и Валя пополнил ряды вооруженных сил. Все это время их переписка не прекращалась. Только через три года разлуки они встретились в отчем доме, и их крепкие объятия уже были смочены мужской скупой слезой. А потом они спали вдвоем все на том же диване, правда, уже вольтом, т.к. плечи их стали намного шире с тех пор, когда они поочередно на призыв матери подниматься в школу отвечали:
- Ну еще одну минутку, ну, мам…
Когда Иван закончил институт, то устроиться на работу по профессии было невозможно – лихие девяностые принесли в страну жесткий кризис. Тогда он вернулся в свой провинциальный городок и целый год перебивался случайными заработками, помогая отцу на его шабашках. Этот год Валя доучивался в том же самом институте, в Новочеркасске, и по окончании оного тоже возвратился Семикаракорск.
И опять они спали на стареньком диване вместе, часто размышляя на сон грядущий о своем будущем, которое тогда ничего хорошего не сулило. В одном из таких вечерних диспутов, было принято решение поехать в сибирский город Бердск, и оттуда привезти на перепродажу магнитофоны «Весна –310».
Была занята у знакомых и не очень, по тем временам внушительная сумма, куплены билеты на поезд… и пошло-поехало: Так сложилось, что привезенные магнитофоны, во времена всеобщего дефицита быстро распродались. Потом были предприняты еще поездки, потом еще, и незаметно бизнес стал расти.
В середине девяностых Иван женился и переехал на съемную квартиру. К этому времени братья сменили род деятельности и занялись строительными материалами. Теперь они развозили товары по магазинам не только Семикаракорского района, но и всей Ростовской области. Как и положено, через год женился и Валя, и тоже съехал от родителей.
Дело братьев Сорокиных быстро расширялось, что неизбежно привело новых акционеров. Только вот «дело братьев Сорокиных» – не совсем правильное выражение: Валя уж давно заметил, что в последнее время Иван не только отстранился от него, но и потихоньку начал задвигать в сторону от управления. Новые акционеры, которые приходили, можно сказать, с улицы, почему-то по статусу были или равны Валентину, или даже выше. Конечно же, все на тех же правах старшего брата, Иван возглавил бизнес, а вот Валя остался на вторых ролях, даже не став его замом…
«Хоть бы каплю воды, – прорвалась сквозь воспоминание, и Валя коротко выругался. Он всеми силами гнал эту жажду от себя, а она все равно вылезла наружу. – Теперь буду мечтать о воде», – зло подумал он и вновь попытался переключиться на лихие девяностые. Но в эту минуту ногу начала потихоньку сводить судорога. Она не спеша, словно знала, что он никуда от нее не денется и можно насладиться его ужасом в глазах, стала сокращать четырехглавую мышцу.
Да, судорога не ошиблась, и глаза Валентина наполнились этим самым ужасом до предела. Он молниеносно вспомнил, как несколько часов назад он испытывал такую жуткую боль, о которой даже не мог и помыслить. Сердце от страха бешено заколотилось у него в груди, пульсируя в висках неожиданно всплывшим из памяти: «Ломаются позвоночники, лопаются кости рук и ног… ломаются позвоночники, лопаются…». Тут резкая, жгучая боль, как бритва полоснула по сознанию Валентина, и он, срывая голосовые связки, вновь закричал:
- Ааааааа!!! Помогите!!!... Выпустите меня отсюда!!! Ааааааа!!! Помогите!!!...
Муки длились минут десять, не больше, но для Валентина они были, как вечность. За эту бесконечную десятиминутку, он несколько раз думал, что его мозг не выдержит и закипит от боли. Но нет, серое вещество стабильно принимало бешеный поток импульсов, несущихся по спинному мозгу. Пока опять, как по какому-то зловещему сценарию, та же спасительная, невидимая рука, когда Валя уже не кричал, а хрипел пересохшим ртом, нажала в мозгу на клавишу «выкл»…
То, что Валя очнулся, он понял из того, что боль была все еще с ним рядом – ржавые пружины врезались во все его тело. «Интересно, что сейчас, день или ночь?», – подумал он, т.к. понятия не имел, сколько он пролежал без сознания, то ли несколько минут, то ли несколько часов. Затем в чуть теплившемся сознании всякая мозговая деятельность полностью прекратилась. Словно окружающая Валентина тьма после приступа судорог каким-то образом проникла в его черепную коробку и заполнила там все пространство. Так он и лежал с открытыми глазами, устремленными во мглу, – снаружи и внутри его был мрак.
Вдруг в этой кромешной тьме возникли вопросы, которые Валя задавал себе многие годы. Видно, они всплыли из-под сознания, минуя всякую мозговую деятельность: «Когда же все это началось? Когда Ванька стал его предавать? Как вообще могло все это произойти?», – и его мозг будто завелся от этих вопросов, и он уже в который раз, начал размышлять об этом…
«Понятно, что решение заниматься бизнесом вместе с Иваном пришло само собой. Да по-другому и быть не могло. Это было ясно, как божий день не только нам, братьям Сорокиным, но и всем тем, кто хоть мало-мальски знал нас. Да, Иван главный, да, касса у него, но ведь вначале мы все делали вместе. Да, это было понятно, что одному нужно заниматься административными вопросами. Опять же, было понятно, что бумагами будет заниматься Ванька. Но как так произошло, что он стал мнить себя не старшим братом, а начальником надо мной? Как за этими бумагами произошла эта метаморфоза?
Я знаю ответ – бумаги тут ни причем. Каждый раз я ищу оправдание предательству. Вот и сейчас пытаюсь к должности начальника притащить за уши какие-то психологические изменения, которые поставили его выше меня… Бабки – они и только они и есть та самая причина. Я не могу и не хочу этого принять, что Иван просто тупо продал меня. Что он променял нашу дружбу на эти вонючие тугрики.
Конечно, я все видел и все понимал. Даже люди со стороны говорили – он дурит, разводит, как лоха. Я знал – они правы на все сто. Но ответом для них было: не лезьте в наши с братом дела; вас это не касается; вы специально вбиваете клин между нами. А когда Ванька явно перегибал палку, и я, не выдержав, предъявлял ему, то всегда слышал эту мантру:
- Да все нормально, брат. Не переживай. Так надо, я поднимусь и тебя к себе подтяну. Дай срок. Дай мне твердо стать на ноги, чтоб ни одна зараза не смогла меня сдвинуть. Верь мне, все будет хорошо.
И я верил. Верил, вопреки всякому здравому смыслу. Что, что заставляло меня, несмотря на неопровержимые факты, верить явной лжи?... Лужа, та самая грязная, теплая лужа. Она и только она перевешивала всю ложь, все обиды, которые чуть ли не ежедневно сносил. Я все прощал и верил, что «все будет хорошо». Что он «встанет твердо на ноги», и тогда я буду рядом, как в детстве.
А Наташа. Сколько она мне говорила, чтоб вел хотя бы бухгалтерию. А я не вел. Из принципа не вел, потому как это противоречило моей вере. Конечно, я примерно знал оборот предприятия, но бухгалтерия – это недоверие, это повод к новым подозрениям, новым недомолвкам, новым обидам.
Когда же я все таки сказал: «Стоп, хватит»? Да, понятно, в тот майский день, когда понял, что моя доля в бизнесе и приблизительно не соответствует моим расчетам. Что у Ивана на этот счет свое мнение.
Но это всего лишь была соломинка, которая переламывает хребет верблюду. По сути я уже давно понимал, что все, больше не могу терпеть эту ложь, эти обиды, эти унижения. Было предельно ясно, что корабль братской любви, дружбы, верности давно разбился о банковские счета. Что денежный ураган порвал всякую связь между нами, что я стал для него чужим человеком, человеком с улицы.
Но все же оставалась надежда. Она была даже тогда, когда я заявил Ивану о своем уходе. Помню, как он кричал, нервничал по этому поводу. Конечно, она была хрупка, как сосуд из тончайшего хрусталя, и я гнал все эти навязчивые факты прочь, все эти домыслы, все эти разговоры, чтоб ненароком не задеть ими мою надежду. Чтоб от неосторожного прикосновения она не разбилась, не разлетелась на куски. Я лелеял её в душе, как святыню…».
Но тут случилось невероятное – Валентин уснул. Вернее даже не уснул, потому как при метадоновой абстиненции сон вообще невозможен как таковой, а провалился куда-то в бездну. А может, это тьма опять завладела его сознанием, выкинув вновь его из реальности...
Он идет открывать калитку – это первое, что увидел Валя в этой бездне. Он шел по двору навстречу брату и нервно курил. Дело в том, что после его заявления об уходе, была назначена дата, когда Иван отдаст его долю. За это время должна была собраться необходимая сумма и на этом расход. И вот, предварительно позвонив Валентину, Иван приехал. Но почему-то, как обычно не стал входить к нему во двор, а нажал на кнопку звонка. Хотя еще совсем недавно он чуть ли не с ноги открывал калитку и шел, как к себе домой, без всяких там предварительных звонков.
Выйдя на улицу, Валя столкнулся нос к носу с Иваном и, протягивая руку, как можно спокойнее спросил:
- Что не заходишь, в первый раз, что ли?
- Да некогда, спешу. На вот, твои, – пряча глаза, он протянул пакет с долларами.
- Сколько тут?
- N тысяч…
Валя ничего не ответил, он только развернул пакет и зачем-то посмотрел вовнутрь. Потом повернулся на сто восемьдесят градусов и, так же молча зашел во двор. В этот миг ему показалась, что пространство вокруг него как-то искривилось: деревья необычно закачались, дом задрожал и плитка под ногами поплыла. Его сильно начало шатать, словно он был пьяный в стельку. С трудом, как во сне, он вошел в дом, и тут же сев на стул уставился широко открытыми, невидящими глазами в стену. В этот момент, надсадно хрустнув, что-то внутри у него оборвалось, и появилась сильная, сдавливающая боль в груди. Вошедшая на кухню жена увидев пакет на столе, спросила:
- Что, Иван приезжал?
Но Валя не ответил – он её не слышал. Да и вообще, не только не слышал, но и не видел. Наташа, что-то продолжая говорить, взяла со стола пакет и принялась пересчитывать деньги, а он все так же сидел, не шелохнувшись, упершись глазами в стену.
Боль в груди все росла, к тому же она еще появилась в руках, шее, спине, и в какой-то момент ему стало трудно дышать. Валентину начало казаться, что стены принялись давить со всех сторон, и весь воздух из кухни вытеснили. Он стал усиленно хватать ртом оставшийся кислород, но все равно – его не хватало. Тогда он встал и направился в сторону двери, на улицу. Тут опять весь окружающий его мир так тряхнуло, что он чуть не упал. Пытаясь поймать равновесие, Валя схватился за стену.
- Что с тобой!? – испуганно спросила жена, бросив считать деньги. В этот раз он услышал её и сдавленным голосом ответил:
- Ничего. Пойду подышу на улицу, – и он, слегка покачиваясь, вышел. Но во дворе ему легче не стало. Здесь тоже что-то давило на него со всех сторон и воздуха по прежнему не хватало. Наташа, которая выбежала за ним, снова испуганно уже крикнула:
- Валя! Да что с тобой!?
- Да ничего, – ответил он и… побежал. Ему вдруг так ясно представилось, что на улице на него ничего не будет давить и он перестанет задыхаться. Выбежав на улицу, Валентин уже не останавливался, а продолжил свой бег дальше.
- Валя, стой! Валя, куда ты!? – донеслось сзади, но он только усилил свой бег.
Он все бежал и бежал. Перед его глазами мелькали знакомые дома, деревья, палисадники, заборы, пока все не смешалось в единое нечто. Вдруг темно-серая земля стала стремительно приближаться и в последний момент он понял, что падает… Потом, ничего…, пустота...
Когда Валентин открыл глаза, то услышал такой знакомой, такой ласкающий слух шум реки. Он повернул голову набок и увидел блестящую в солнечных лучах гладь Дона. Далее его взгляд скользнул по берегу, и он понял, что лежит на их любимом с братом рыбном месте. В эту же секунду, как ему показалась, вся Вселенная всей своей невероятной тяжестью навалилась на него. И тихую заводь Дона всколыхнул истошный крик:
- Аааааа!!!...
- Аааааа!!! – закричал пересохший рот в комнате, наполненной мраком, и Валентин вынырнул из бездны. Какое-то время жуткая боль, разрывавшая сердце на куски, не давала осмыслить реальность, но когда она постепенно стихла, а потом и вовсе ушла, Валентин вновь стал размышлять. Вернее даже не размышлять – просто у него не осталось сил вообще, образы из прошлого и мысли потекли сами собою:
«Даааа, только через много лет я узнал, что тогда инфаркт перенес на ногах… Потом пролежал в жесткой депрессии, не ставая вообще с дивана, пару недель… Как раз в это время приперся ко мне Байрам – местный авторитет. Хрен его знает откуда он узнал, что Ванька кинул меня по полной… До сих пор для меня это загадка. Впрочем, не важно… Говорит дай зеленый свет, мы его порвем… Помню, что когда сказал ему – это наши с братом дела и они останутся между мной и им, он очень удивился… Вроде кавказец, а не понял, что брат останется братом, как бы он не поступил…
А потом я встал с дивана и нажрался в дым…, и на следующий тоже, в дым, и еще на следующий, и еще, и еще… Самое интересное, что ни на секунду мне не было легче. Только, когда я без чувств, скошенный водкой, падал, когда сознание отключалось, меня отпускало. А когда открывал глаза, то первое, что я чувствовал – это была боль… Я не знал, куда мне деваться от нее, куда бежать? Не было места на этой земле, где я мог укрыться. Не было ни дня, ни часа, ни секунды, которые не были бы заполнены ею… И вот тогда, тогда в мою жизнь пришли наркотики… Я думал, что ими заглушу мою боль, но нет, это был обман… Боль ни на секунду не покидала меня, даже тогда, когда я был в полном хламе. Она и только она притащила в мою жизнь наркоту. Видно ей было недостаточна того, как я мучаюсь.
С тех самых пор боль всегда со мной, где бы я ни был. Вот и сейчас вернулась ко мне. Теперь она стала самым преданным моим другом. Все от меня уже давно отвернулись, забыли, стерли из своей жизни, но только не она. Если она не приходит ко мне несколько дней, то мне плохо и я мечусь, как дикое животное в клетке, ожидая ее. Теперь она часть меня. С ней я делю свои радости и печали, коих у меня совсем немного осталось…».
Тут Валентин ощутил, как мышцы на левом предплечье стали натягиваться, потом на спине, и его лицо исказила гримаса. Но в эту минуту над ним разверзлось небо, хотя над головой был потолок и тьма. Скорее, он это как-то почувствовал, какая-то тонкая неуловимая нить с верной подругой, дала ему это понять. И боль, размером со Вселенную, обрушилась на него своею многомиллионной массой, напрочь раздавив все физические страдания. Теперь на лице Вали отобразилось умиротворение – она пришла, она не забыла его. И он с каким-то наслаждением, предался в руки своей старой подруги…
