Большая любовь, как и большая дружба, это редкий дар от Бога.
Они, с годами, не слабеют, а только крепнут.
(мысли Автора).
Маленькая, сибирская деревня. Время послевоенное, скудное, горькое. Радость и печаль, всё смешалось. Радость у тех, кто дождался мужчин своих, печаль и завидки у тех, кому похоронки пришли. Много их пришло, почти половина фронтовиков полегла, а те, что вернулись, то инвалид, то «искаженный», то есть головой мается. Война долгая была, ох как трудно в мирной жизни себя найти.
Раннее, летнее утро. Солнце только первыми лучами о себе заявило. Петухи подают голоса, коровы взмыкивают, звякают ведра в тех дворах, где есть молочная кормилица.
Коровушек выгнали рано, чтобы по росе, да по холодку раннего утра, основной травки пощипали. Пастух проскакал на лошади к околице, там железка на столбе висит, побил, что есть мочи, мол, пора, гоните в стадо. Потянулись счастливые обладатели Буренок, Чернавок, Шалуний. Если есть коровка во дворе, голодать в этом доме никто и никогда не будет.
Не все сохранили кормилиц, без хозяина. Трудно, зима в Сибири долгая, морозная, сена надобно много запасать, а еще в колхозе работать, не у всех хозяек силёнок хватало на всё. Детям помирать соседи не давали, нет, нет, да молочком и попоят.
Пока суть, да дело, за околицей, на выгоне, собирался народ, прям сходка была. Ходили на людей посмотреть, себя показать, погоревать, коли помер кто, порадоваться, если родился или женился. Где еще все новости узнавать? Посплетничать, мужикам «глазки построить», глядишь, на ночь заглянет к молодой вдове или к девке бедовой. Баб много: девки молодые, вдовы, девки-перестарки, которые перед войной только заневестились, а женихи, теперь, в сырой земле лежат.
Собрались, беседуют, вдруг, в утренней тишине, в начале вдалеке, пение раздалось. Голос красивый, мужской, в каждую щёлочку души пробирается. Всё ближе, ближе и вот, сам хозяин голоса показался. Молодой мужчина, не красавец, а всё при нем.
Загудела женская часть сходки: «Отрада, Отрада, у, мерзавец, опять от своей красотки из соседней деревни идет! Нагулялся, жеребец, будто своих мало».
«Да хороша, эта Верка, так и у нас такие есть и даже лучше!».
Отрадой не зря прозвали парня. Песенник знатный, а любимая: «Живет моя Отрада…». Крепко прилепилось прозвище, уж больно подошло: Отрада, да и все тут. Веселый, работящий, женолюб, правда теоретически, потому как не гулящий. Вот одна глянулась, к ней и ходит. А бабам завидно и досадно: вот уйдет к ней, в соседнюю деревню, и не будет Отрады.
А парень смеётся: «Не, в примаки не пойду! Вот дом приведу в порядок, печку сложу, печника нашёл уже, баньку подправлю и приведу молодую хозяйку в дом».
Утешил, а каждая бабёнка себя этой хозяйкой мнит. А вдруг?
Время идет, Отрада с войны вернулся один, батя и брат полегли. Мать ждала его, коровку сохранила, да сама недолго пожила. Похоронил её Отрада, петь перестал, смурной ходил, да жизнь взяла своё.
Однажды, понадобилась Отраде, для работы по дому, ножовка, вспомнил, что у тётеньки должна быть. Двоюродная тётка рядом жила, иногда помогала по хозяйству. Дядька, муж её, хозяйственный был, инвентарь домашний сам собирал, чтобы по соседям не просить, да на войне сгинул.
Пошел Отрада к тётке, как всегда, напевая что-то, открыл калитку и замер: на крыльце сидит молодая девица, тоненькая, хрупкая. Глянула на Отраду, а глаза огромные, в пол-лица, серые с прозеленью.
Всё, пропал Отрада, сердце остановилось, потом торкнулось и затарахтело, как мотор в танке.
Девушка, наблюдая за парнем, стала смеяться, звонко так, по-детски. Вышла тётенька, познакомила: «Вот, из города племянницу мужа привезли, на свежий воздух, да на молочко. Елизаветой зовут».
И только тут Отрада заметил, что родственница тётеньки в коляске инвалидной сидит. Подумал: «С ногами что-то». А тётенька прямо ему сказала: «Под бомбёжку попала она, жива осталась, а калека на всю жизнь вот». В деревне всегда всё прямо говорят.
Присел Отрада рядом, на ступеньки, стал с Елизаветой разговоры разговаривать, забыл зачем пришел. Долго беседовали они, и с тех пор зачастил парень к тётеньке, как свободная минутка, так туда. Песни ей поет, её слушает, она книгочея оказалась, много интересного рассказывала.
Загудела деревня: «Эка напасть! Верка хоть и чужая, да здоровая и красивая, а эта, залётная, ни рожи, ни кожи, ещё и инвалид. Приговорила, околдовала!».
Правда, перестал Отрада к Верке ходить, бабы сплетничали: «Верка то к нему пришла, объяснились видать, она белая от него вышла, аж не в ту сторону пошла, ополоумела. Потом вернулась, платок закусила и побрела домой, спотыкаясь на ровном месте».
Некоторые «умные» деревенские пытались отговорить Отраду от Елизаветы, он только смеялся: «Отстаньте, люба она мне!»
Смирились все, только одинокие бабы и девки плакали, да и судьба у них такая после войны: одиночество и тоска.
Ближе к осени перевёз Отрада Елизавету к себе в дом. На руках нёс, песни пел, а она смеялась звонко, по-детски. Весной поехал он в район и взял направление своей Елизавете на операцию. Главный врач районной больницы адрес дал в большой город, где работал его друг, однополчанин, сказал, что тот чудеса с пациентами творит. Продали тёлочку, деньжат подсобрали и поехали, тётенька их до станции отвезла на лошади, а сама на хозяйстве осталась.
Через два месяца вернулись. Слух пошел по деревне, дескать на своих двоих Елизавета приехала, про коляску и забыла. Всей деревней ходили. Смотрели, ахали, радовались. Так уж война всю душу бедами выела, что хотелось счастьем, пусть и чужим, насладиться.
Вскоре Елизавета понесла, Отрада всё песни пел, летал, а не ходил. Родилась девочка, назвали Елизаветой, как маму. Так в семье появилась Лизанька, имя всем понравилось. Теперь в их подворье два детских смеха звучали: мамин, да дочки, да песни хозяин пел. Хорошо поётся, когда жизнь в радость, а не в тягость.
Время шло, Лизанька подрастала и надо же было так уродиться – копия маменька. Да меркнуть счастье стало… Приметил Отрада, что Елизавета задумчивая частенько сидит и глаза нет-нет заплаканы. Расспросил, она и призналась, что не ладно с ней. Силы тают, боли пришли, былая травма о себе напоминать стала. Отрада встревожился, по больницам ненаглядную, по травницам возил, а тает жёнка, прямо на глазах. Лизоньке три года было, как ушла мама ее, тихо, только вздохнула.
О похоронах и говорить нечего, Отрада шёл за гробом чёрный, с сухими глазами, прижимая к себе дочь. Все утешали, как могли, да как тут утешишь то…
После этого перестал петь Отрада, все силы на дочку положил, нет, не баловал, но в большой любви ростил.
Девочка росла умная, добрая, со всеми приветливая и с каждым годом, все больше на маму похожей становилась. А Отрада, между тем, каждый день на кладбище ходил, к ненаглядной своей, со временем отмяк, на дочку глядя, опять песни петь стал. Тётенька уговаривать стала: «Женись, женись, вон сколько добрых девок пропадает!». Тот в отказ: «Не будет у Лизоньки мачехи!».
Время шло. Как-то вечером влетел Отрада к тётеньке вихрем, упал на лавку и зарыдал: «Всё, всё, теперь только в удавку!». Та ужаснулась: мужик плачет в голос, светопреставление наступило, не иначе. Неужто с Лизанькой чего?! Подождала, пока успокоится, за руку взяла, говори, мол, уже, напугал. Отрада заговорил: «Ты же знаешь, тётя, я живой человек, я пытался, хороших женщин много, но я Елизавету люблю, она одна мне мила, только её хочу. Понимаешь?!». Помолчал немного. «А сегодня, смотрю на Лизоньку и передо мной Елизавета! Как морок какой! Кровь ударила в голову и не только в голову… Я понял, что хочу её. Тётя! Но она ведь дочь мне! Выскочил прочь, в лес, в поле, вот к тебе прибежал. Я себя боюсь…».
Долго молчали. Потом тётя заговорила: «В горе своём ты, как в болоте погряз. Вот чернота и пошла. Душу закоптила. Не кори себя, ведь совладал с собой. Отпусти Лизоньку в город, учиться. А сам, встряхнись уже, женись, молодой ещё, может и детей родишь. Жизнь другим боком повернётся».
Уехала Лизонька, Отрада весточки от неё получал, на каникулы ждал. Она приедет, песни вместе поют, складно. Прошёл морок…
У Лизоньки в городе своя жизнь наладилась, замуж вышла, двоих деток родила. Отраде радость великая. А сам он на кладбище так и ходил, только с песнями теперь, туда идёт – поёт, обратно идёт – поёт.
Со временем, сердце у мужчины отмякло, присмотрел девушку одну. Когда женатым ходил, подростком была, да вот выросла, заневестилась. Ладненькая девочка. Поженились. Только Отрада на кладбище не перестал ходить. Люди в деревне его жене говорили: «Ты чего это его на свиданку с Елизаветой отпускаешь?». Она отмахивалась: «Уж совсем грех к покойнице то ревновать. Любит он её и любить будет. А я живая, вот я, рядом, мне его хватает, знала, что так будет».
Так и стояла она у калитки каждый вечер и ждала, когда за околицей песня зазвучит:
«Живет моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет хода никому…»
Конец.