— Как ты думаешь, кто мы? — она задумчиво подцепляла палкой буро-желтую листву, будто ища что-то под золотыми ладошками листьев.
— Что значит — «кто»?
— Ну… внутри. По своей сути… Кто мы такие?.. Почему мы такие?
— Ты еще спроси: «Для чего», — он улыбнулся.
Когда он улыбался, то делал это неловко, застенчиво, будто боялся, что кто-то увидит.
Когда она видела его улыбку, то что-то трогательное и милое просыпалось внутри нее. Ее ответная улыбка была ободряющей и спокойной.
— Я думаю, что мы — энергия… Ну… как сгусток света. А тело — одежда. Роль.
— Я не люблю роли — ответил он, запустив в листву всю руку. Неожиданно и напористо взрыхлив ее в абсолютно творческий беспорядок.
— Тебе в них тесно?
— Всегда…
— В чьих ролях ты жил? — спросила она осторожно, сдерживая желание сразу окунуться в него, увидеть его изнутри, найти то, что болит, понянчить — полелеять, рассказать ему все о нем, а также и о том, что теперь все будет хорошо — и все это сразу, одновременно. Ах, как иногда ей хотелось «причинить» кому-нибудь счастье, решить проблему, дать, наконец, пинка и сказать: «Живи! Двигайся! Иди вперед! Жизнь так коротка и стремительна!»
— Как и все мы…
— Ты говоришь про всех, но у каждого было все равно по-своему. Расскажи про себя. — Цепко перехваченный, даже выхваченный мяч разговора. («Ты не так кидаешь. Попробуй еще раз. Кинь его именно мне»). И — возврат обратно.
— Смысл мало изменится, если я буду говорить о себе… Роли начинаются с семьи, где все ждут от ребенка чего-то. Ждут, чтобы он был здоровым, послушным, умным, отличником, воспитанным, «оправдал надежды», «не расстраивал маму и папу». Ребенку нельзя просто быть. Категорически нельзя. Его роль прописана еще до рождения. Есть роль «удержать мужа», есть «спаситель от женского одиночества», есть «вложение инвестиций»…
Она удивленно хмыкнула.
— Да, да, не смейся! У меня есть знакомый, который все время об этом твердит: «Дети — это мое лучшее капиталовложение». И он искренне верит, что когда они вырастут, то будут приносить ему прибыль: ухаживать за ним, помогать ему, он будет ими гордиться, они будут его питать морально и материально также, как он сейчас питает их.
Она поежилась. А он заметно повеселел, будто вошел в раж:
— Есть роль «исполнитель мечт».
Тут она уже не выдержала и рассмеялась. Он говорил с воодушевлением, задиристо, весело, загораясь еще больше от ее широко распахнутых глаз.
— Ты напрасно смеешься, — продолжал он деланно — серьезным голосом, но так, что смотреть без смеха на него уже было невозможно. — Это самая главная роль. О! Она очень трудна — его голос интонировал, как у сказочника («И вот, в самой чаще леса…"). Ребенку нужно выполнить или реализовать все те мечты, о которых мечтал его родитель, но которые он так и не осуществил. «Я всю жизнь хотела поступить в Лесотехническую Академию, но мне пришлось работать. Ты обязательно должен туда поступить».
Он уже показывал целую пантомиму в лицах, держась за голову, картинно охая, как излишне заботливая мать.
Она весело и задорно смеялась.
Неловко, может чересчур резко и быстро она сделала еще один шаг:
— Какая роль была у тебя? — спросила сквозь смех.
Он не испугался. Он нашел форму, с помощью которой можно говорить о неприятном, о спрятанном, о том, что болит. С деланной усмешкой, пополам с юмором, смеясь над миром, самим собой, всем, что было.
— О! У меня тоже была очень интересная роль. Он говорил заговорщицким голосом, полуприщурив глаза и улыбаясь. — Я должен был быть другом своего отца… Должен был гонять с ним мяч во дворе, ходить на рыбалку, мастерить в гараже какую-нибудь фигню из досок и познавать устройство автомобильного двигателя. В общем, знаешь… я должен был, видимо, быть пацаном.- Теперь он засмеялся нервно. — Таким маленьким мужчиной…
— А ты им не был?..
— А мне это было не интересно. — Дерзко и как вызов. — Просто не интересно. (Оголенный нерв).- Мне нравились книги. Потом я стал рисовать… А отец остался без друга… Он просто не любит читать… — буркнул почти под нос. Как ребенок. (На грани… Почти на грани…)
Она хотела поймать, чтобы он не упал. Или вернее упал — к ней, в нее. Но он устоял:
— Я хочу меняться. (Теперь его подача! Ему явно нравилась эта игра!) — Озорно вскинул глаза и посмотрел на нее. — Какая роль была у тебя?
Она в том же порыве, в котором кинулась ловить его, стала поспешно отвечать:
— Знаешь, у меня не было роли прямо с рождения. Она появилась чуть позже и называлась «больной ребенок». Со мной надо было возиться, иногда стыдиться, иногда печально сожалеть, что так не повезло… Но я расскажу тебе не об этом. — Она будто спохватилась (Пропустила мяч, хотя совсем этого не хотела. Не была готова открываться, быть уязвимой). — Я обожала сколачивать в гараже всякие деревяхи. — Теперь она говорила заговорщицки — озорно. — А еще — ходить с отцом на рыбалку. — Ей нравилось смотреть, как удивление растет на его лице, смешиваясь с непонятной радостью.
Они, как дети, делились своими игрушками. Он показывал свои, она — свои.
— Да, да, да! — Она хотела еще больше раззадорить его. — А еще отец научил меня паять и печатать фотографии! — Ликующее торжество. Да! Он был сражен.
— Ты тоже была вне роли! — Он смеялся. — Девочкам положено играть в куклы!
Она подхватила руками охапку листьев и кинула в его сторону.
— А мне не ха-те-лось!
Озорно вскочила, раскрасневшись.
— Ах тааак! — Он схватил охапку еще больше и осыпал ее листьями с ног до головы.
— Золотой дождь, — подняв к небу глаза и подставив ладони листьям, — прошептала она.
Начало здесь