Евгений Гинзбург - известный советский и российский теле- и кинорежиссёр музыкальных постановок - вспоминает о своём знакомстве и опыте работы с Валерием Леонтьевым.
Моя встреча с Валерием Леонтьевым произошла на фестивале поп-музыки в Ереване, первом, по-моему, у нас в стране. На этот фестиваль меня командировали от Центрального телевидения, дали мне камеру, очень хороших оператора и звукооператора и задание: снять как бы отчёт о том, что такое фестиваль поп-музыки. Я воспринял это предложение как подарок судьбы: за границу меня не пускали, так хоть наш советский фестиваль посмотреть! Среди приехавших ансамблей и солистов оказался Валерий Леонтьев, который на ЦТ тогда был под строжайшим запретом.
Сам фестиваль проходил на территории велотрека, и вот там я впервые увидел выступление Леонтьева. Он меня тогда потряс — и своим репертуаром, очень неординарным, сразу выделяющим его из общей эстрадной массы, и своим видом — совершенно нехарактерным для советской эстрады того периода. Собственно говоря, символом нашей эстрады служили тогда несколько популярных имен, вокруг которых крутились все телевизионные интересы. Это Пугачева, Ротару, Кобзон, «Веселые ребята»... Вот и все. Да, еще Пьеха. Вот что было нам доступно. И вдруг — появление совершенно нового артиста.
На меня так подействовало его появление на сцене, что я попросил оператора отдать мне камеру и пошёл снимать Леонтьева сам (в далёком прошлом я оператор). Ощущение воздействия Леонтьева на огромную взрывную аудиторию в процессе живого концертного общения — вот что было удивительным и малознакомым. Одно дело — телевизионная студия, в которой я привык видеть эстрадных исполнителей, другое — огромное спортсооружение, заполненное ревущей толпой. Леонтьев поразил меня прежде всего своей открытой артистичностью, своим, грубо говоря, клоунским имиджем. Я снимал его с огромным удовольствием.
В моей телевизионной судьбе таких артистов, которых я снимал с удовольствием, было немного. Например, Жильбер Беко. Снимая Беко, я также, как и в случае с Леонтьевым, ощущал взаимные флюиды, которые нас творчески обогащали. Именно под их влиянием тогда родилось довольно любопытное, на мой взгляд, телевизионное зрелище, получившее название «Концерт после концерта». Примерно такое же ощущение я испытал во время выступления Леонтьева. Надо сказать, что успех он имел на том концерте совершенно обвальный.
Когда я привёз материал в Москву и показал на худсовете редакции, то запрет на эфир возник сразу. По поводу Леонтьева ни одного положительного мнения я не услышал. Я понимал, что это связано с необычностью, нестандартностью этого артиста, вступавшими в противоречие с косным, замшелым взглядом на сам жанр.
Тем не менее он стал где-то появляться, мелькать на экране. И когда родилась идея «Новогоднего аттракциона», который должен был сниматься в старом цирке на Цветном бульваре, мы, естественно, заявили Валерия как одну из «звёзд» этого шоу. Много в связи с этим пережили неприятностей, но так как к тому времени он даже появился в концерте, посвященном Дню милиции, — Щёлоков разрешил — неприятности эти уже не носили безнадежного характера.
Нам позволили включить в программу его выступление с условием, что репертуар будет продиктован телевидением. В тот период круг композиторов, писавших для Валерия, был достаточно широк. В частности, впервые тогда обратилась к нему Александра Пахмутова. Собственно, это нас и выручило. В «Аттракционе» Леонтьев исполнил две её песни.
Работа с ним на площадке — в самом цирке — была контрастной по отношению к работе с большинством других актеров. Это был человек, готовый к любой импровизации, к ломке стереотипов в области жанра. Если, например, Иосифа Кобзона трудно было убедить в том, что его выступление должно стать частью необычного по тем временем действа, то с Валерием этот разговор шел при полном взаимопонимании.
Например, Леонтьев исполнил польскую песню с великолепным русским текстом Бориса Пургалина «Разноцветные ярмарки» — она сразу стала шлягером. «Одели» мы эту песню чрезвычайно ярко: Леонтьев исполнял ее на фоне дрессированных медведей, воздушных акробатов, среди танцующей массовки — и был удивительно органичен в этой ситуации.
Очень интересен он был в песне о диск-жокее. Мы его поднимали под купол цирка на вытянутой руке. Само по себе ново и необычно: эстрадный артист вдруг начинал действовать как цирковой. На зрителей это производило огромное впечатление.
До того, как предложить Валерию такую схему номера, я сам проделал подъём наверх на вытянутой руке. Было и больно, и страшно. И я не испытывал уверенности, что он согласится. Но Валерий пошёл на это — практически без всяких средств страховки. Просто вытянул руку, на неё — незабинтованную — надели петлю, и Леонтьев взлетел под купол. Причём во время исполнения номера он не знал, когда его поднимут, и мог только догадываться, в какой момент его опустят. Но эффект, повторяю, был невероятный!
Мы с ним работали на трех «Аттракционах». Он всегда поражал меня своей удивительной открытостью, готовностью искать новые, еще неиспользованные выразительные средства. Применяли мы и специфические цирковые средства: он ходил по канату, делал колесо, ездил вместе с Аллой Пугачевой на маленьком автомобильчике. Работа с ним была радостной и свободной. Часто актеру мешает раскрепоститься внутренняя запрограммированность, заданность: он не может стать естественным, превратиться в ребенка. Для Валерия это не проблема.
Из интервью журналисту Александру Юрикову