ГЛАВА 14
Тем временем в комнате у Ирины разговор принял совсем неинтересный для директора поворот. Обсуждались чисто женские проблемы, обычные для пациенток клиники.
– Как только Вы будете сами себе нравиться в зеркале, считайте, что дело сделано. Не забудьте только посмотреть на себя в полный рост, да и сзади тоже, – поучала Ирина Павловна Нину.
– Зеркала здесь хорошие, и у меня в комнате висит очень правдивое. Пока я в него особенно не всматриваюсь, думаю, рано. Но через недельку, надеюсь, оно меня начнет радовать, – выразила надежду Нина. – А где Ваше зеркало? Неужели забыли повесить?
– Валентина Викторовна очень грамотно все просчитала. Молодых она размещает в комнатах с хорошими зеркалами, а старых – с плохими, –рассмеялась Ирина. – А, если серьезно, то зеркало в моей комнате – это особая история, как раз та, которую я вам хотела рассказать, а, вернее, показать. То самое свидетельство чьей-то трагедии. У Вас есть настроение сейчас это увидеть?
– Конечно! – оживилась Нина. – Сейчас мне море по колено, благодаря вашему коньяку. – Она провела пальцем по крутым бокам полупустой бутылки.
– Посмотрите – в углу за ширмой стоит зеркало в красивой раме.
Ирина поднялась с кресла и направилась вглубь комнаты, Нина последовала за ней.
– Оно почти непригодное. Когда я приехала сюда впервые, а я была одной из первых пациенток Центра, Валентина Викторовна собиралась снять раму а зеркало выбросить, но я уговорила ее не делать этого и отреставрировать раму. Этот антиквариат обладает зловеще притягательной силой и остался здесь в качестве почетного старожила. С первого взгляда кажется, что зеркало испещрено царапинами, но, когда я пригляделась, то поняла: на нем что-то написано. Догадалась замазать поверхность губной помадой, а потом протереть сухой тряпкой. Помада застряла в царапинах, и отчетливо проступили буквы. Потом пришлось вымыть всё зеркало, не оставлять же его измазанным. Не знаю, пробовал ли кто-то еще все это проделать. Хотите посмотреть?
– Еще бы! – Нина старалась унять слишком громко бьющееся сердце. – Я сейчас сбегаю за помадой.
– Не стоит. У меня их в избытке, в том числе и разжалованных. Вы когда-нибудь замечали, как трудно подобрать правильный тон? – говорила Ирина, протягивая Нине золоченый тюбик. – Это большая проблема. Одного вкуса мало, эти отделы так плохо освещаются – неземным каким-то светом. Купишь идеальную помаду под восторженное придыхание продавца, выйдешь на улицу, посмотришь в зеркальце – и сразу понимаешь, что опять промазала.
Нина, не слушая Иринину болтовню, тщательно штриховала поверхность зеркала. Руки не слушались, мягкий столбик грозил раскрошиться. Нина постаралась взять себя в руки и двигать рукой медленнее, в голове тяжело пульсировала кровь. Израсходовав весь тюбик, она остановилась, Ирина уже держала наготове салфетки. Вместе они протерли зеркало и увидели отчетливые неровные строчки. Это были стихи.
Забыв о Боге, глядя в ад,
Еще не став его частицей,
Выстраивать кошмары в ряд
Я стала лучшей мастерицей.
Вот первый: дом гудит большой,
В нем смрад и дым, огонь и мухи
На утешенье мне одной –
Забавны разрушений звуки.
Второй о сыне, он забыт
В болотной непролазной жиже,
Он стонет, плачет и кричит,
Но я его совсем не слышу.
Мне все одно: что дом, что сын.
Мой крест страшней, чем смерть любая.
Увидев гибель красоты,
Я проклинаю мирозданье.
Я - монстр, я - ведьма, вурдалак!
Что там найти в душе злодейки?
Все что моё - уйдет во мрак
И отразится в лицедейке.
Нина прочитала эти странные слова шёпотом.
– Как Вы думаете, что это значит? – тихо спросила она Ирину.
– Наверное, это крик души... Учитывая необычное место написания, можно подумать, что автор хотел, вернее, хотела, чтобы его послание обнаружили, но не очень скоро.
– Вы так считаете? – Нина задумалась. – Какое страшное послание! Прямо мороз по коже.
– Да, видимо, женщина либо сошла с ума, либо была очень близка к этому.
У меня есть на этот счёт ...
У Ирины зажурчал телефон, и Нина, поняв из её слов и выражения лица, что разговор не предназначен для посторонних ушей, помахала Ирине рукой и покинула комнату. Было ясно, что ей очень повезло – зеркало преподнесло подарок – скорее всего это и была та самая подсказка, о которой говорил Майкл.
Валентина Викторовна плохо расслышала в наушниках шёпот, но не очень этим обеспокоилась – в таких случаях можно расширить технические возможности, была бы необходимость. Первая часть разговора её заинтересовала гораздо больше.
Тем временем Нина звонила Майклу.
– Алло… – сонно раздалось в телефонной трубке.
– Вам нужно срочно приехать, – волновалась Нина, – у меня есть новости.
– Так быстро? – удивился Майкл. Потом обрадовано затараторил:
– Умница, дорогая, ты умница, я так и знал, что не зря на тебя надеялся. Что-то существенное?
– Майкл, – Нина недовольно поморщилась, – я пока не знаю, выводы делать рано – еще ничего не ясно, но лучше бы нам поговорить.
– Конечно! Я завтра же приеду. Утром и приеду.
– Буду ждать, до завтра.
Нина была очень взволнована. Дневник сам просился к ней в руки. Если поначалу дело представлялось ей даже не игрой, а, так, мелким приключением с пользой для себя, то теперь становилось всё интереснее, как в детстве, когда нужная книжка кажется скучной, а потом захватывают полностью, мешая переключиться на что-то другое.
«15 января
Сегодня приходила м-ль Ракель. Долго мяла мое лицо своими нежными пальчиками и успокаивала приторно-ласковыми французскими приемами: «Ах, мадам, какая у вас нежная кожа, как будто шелк под руками. Не беда, что есть легкая отечность и краснота, мы это непременно поправим. Вот так, ещё вот так. А под подбородком волоски стали чуть выделяться. Мы их осторожненько пинцетиком». От этих её слов мне совсем дурно стало. Что за напасть?! Еще и волоски какие-то нашлись. Захотелось прогнать притворную лгунью. Но нельзя! Во всем Петербурге таких, как она, две-три, не более, и ценятся на вес золота. Буду надеяться, что она мне поможет. А если нет?
20 января
Сходили с Лизонькой в Александринский. Театр был полон, как всегда в январское воскресенье. Давали «Плоды просвещения». Кострова вместо заболевшей Потоцкой играла Таню. Это, наверное, был один из счастливейших дней её жизни, возможно, начало взлета. Дай-то, бог!
Лизонька (что значит, внимательная и меня любит!) сразу заметила наше сходство с актрисой. «Машенька, – говорит, – точно ты на сцене стоишь». «Я, –говорю, – уже второй год за нею наблюдаю. Очень забавно: даже голос как будто одинаковый. Ждала, когда ещё кто заметит».
Вечером за чаем вспоминали и смеялись очень, когда я вдруг взялась разыгрывать сцену свидания, а Лизонька мне умело подыграла. Серж, застав нас за этим занятием, выронил газету. Посмотрел над очками и головой покачал. «Соскучились, мои девочки, – говорит, – по летним постановкам. Если желаете, так и быть, похлопочу за вас перед Комиссаржевской, пусть возьмет в труппу, будете в массовке играть». Вот так именно и сказал: «в массовке». Ну, как прикажете его понимать? Он переступает все пределы моего терпения, отталкивает меня своими непростительными шутками. Как можно?»
Нина сама не заметила, как заснула.