Здраствуйте все, я инвалид 1 группы. Сегодня я продолжаю публиковать повесть деда Петрова Андрея Дмитриевича с разрешения Петрова Михаила Андреевича.
4.
Наступление второго батальона началось ровно в девять часов утра. После тридцатиминутной артподготовки. В небо взвилась зеленая ракета. Этот сигнал для атаки, который подал комбат.
-В пере-е-е-д!!!- раздалась команда командиров рот.
-В пере-е-е-д!!!- закричали младшие командиры.
Пехотинцы дружно вываливали из траншеи, и бегом устремлялись в сторону плато, которое возвышалось в метрах в 300 от траншеи батальона. А когда пехотинцы оторвались метров на пятьдесят от своей траншеи, по ней ударили немецкие минометы и пушки. С каким-то сухим и оглушительным треском, вздыбливая мерзлую землю, мины и снаряды начали рваться то недолетая, то перелетая ее. Комья земли и фонтаны пыли, смешанные с черным дымом разрывов, взлетали в воздух, и плотной завесой окутали траншею. Пространство вокруг потемнело, удаляющиеся пехотинцы становились еле различимыми, вновь вернулась ночь на землю.
У майора в голове появились смелые мысли. Опустившись на дно окопа, он присел на правое колено, а на левом поддерживал свою толстую записную тетрадь, и что-то быстро-быстро записывал в нее. На его кругловатом лице блондина появилась улыбка. Сначала она была робкой, еле заметной, но чем дольше он писал, улыбка становилась более определенной и, в конечном итоге доходила до веселой и становилась даже озорной.
"Идет такой бой, а он улыбается,-думал Сергей осуждая поведение майора.- Ему весело в этом аду, а мне какого? Но что это он все пишет? Как только попадаем в кромешный ад разрывов, он всегда что-то пишет. Но что это он пишет? Может роман? Может он записывает свои ощущения которые возникают у него под воздействием разрывов и близкой смерти? А может он стихи сочиняет? Но какие стихи можно сочинять, когда кругом свирепствует смерть? В жилах кровь застывает, и голова становится словно задавленной, всякая мысль замерзает, а у него происходит все наоборот он мыслит, и ему весело, он пишет. Интересно бы узнать, что он все пишет?"
Хотя подобное поведение Ярошевского Сергей видел много раз, но спросить и узнать суть этих записей он стеснялся. Сергей считал, что задавать вопросы и распрашивать своего начальника, с его стороны было бы нескромным, не по уставу. Может быть, такого желания у Сергея и не появилось бы, если бы свои записи майор вел в обычных условиях, ну, скажем, сидя в землянке или в другом каком-нибудь тихом местечке. А то ведь получалось так: чем опаснее обстановка, особенно когда они попадали под шквальный артилерийско-минометный огонь противника, у Ярошевского всегда появлялось желание записывать. Но что можно записывать в такой обстановке, когда все мысли в голове паралезуются, глохнут, кроме тех, которые относятся к инстинкту самосохранения. Вот это и не давало покоя Сергею. "Рано или позно я все-таки узнаю, что это он все записывает. Наберусь смелости спрошу майора."- решил он.
В первые минуты атаки огневой налет наступающим пехотинцам не причинял урона-мины и снаряды рвались позади их. Вскоре немецкие артилеристы заметили это, и огонь перенесли на середину нейтральной полосы. Снаряды и мины стали рваться в цепи наступающих. А с вершины плато-из немецкой траншеи,- фрицы открыли ураганный огонь из ручного огнестрельного оружия: пулеметов, автоматов и винтовок. Ровная открытая месность присыпанная неглубоким снежком, не могла защитить наступающих. Среди наших солдат пояаились убитые и раненые.
Наша пехота оказалась в критическом положении, потому что каждому угрожала смерть. Пехотинцы продвигались вперед не взирая на губительный огонь противника. Теперь они продвигались короткими перебежками; то бежали, то падали и ползли по-пластунски, то вновь поднимались и чуть сгорбившись, бежали дальше, вперед, снова падали и ползли... Наконец, разрывы перестали поражать их- они рвались уже позади. Переносить огонь вторично немцы уже немогли, так как по-близости находилась их оборона. А по своим они стрелять не станут. Пули немецких пулеметчиков и автоматчиков так же перестали касатся наших пехотинцев, потому что летели выше их.
У наших пехотинцев появился просвет, облегчение. Это каждый из них понял не только разумом, но и почуствовал инстинктивно. Оказалось, и в такой сложной обстановке, которая по-началу казалась безысходной смертельно опасной, появилась надежда выжить.
Оставшиеся в живых, достигли подножия плато, где оказались в мертвом пространстве: пули летели выше, не принося урона пехотинцам. Здесь, под "носом" противника более двадцати- двацати пяти метров.
Некоторые из фрицев начали запускать гранаты, но и они не приносили поражения нашим: то рвались в переди, то позади. Вскоре немцы прекратили и эту затею. Наступила тишина.
Трудно поднять пехоту, если она заляжет вот так, рядом с обороной противника, потому что никому из них, даже самым храбрым, не хочется умирать. И старания командиров, призывающих поднятся и ринуться вперед, не имели успеха: призывы их повисали в воздухе и оказались бессильными. Никто из солдат не только не поднялся в атаку, а наоборот, плотнее прижимался к земле.
Атака второго батальона захлебнулась. Намеченная комдичом задача- отбить у немцев плато- о талось не выполненой. Потери в живой силе оказались огромными. Второй батальон потерял убитыми и ранеными не менее половины личного состава.
Таков плачевный итог боя, который прошел этим утром.
От начала атаки и до той минуты, когда она захлебнулась прошло не более получаса. Когда дым и земляная пыль, поднятая разрывами, рассеялась, стало видно убитых и тяжелораненых, которые самастоятельно не всилах выползти с нейтральной. Им помогали две девушки-санитарки в белых полушубках.
-Сержант, похоже наша разведка на этот раз не состоится-уныло сказал майор.-Нам пора возвращатся.
И только что они отправились по траншее в направлении к ходу сообщения, ведущего в наш тыл, их догнал пехотинец, принимавший непосредственное участие в этом бою. Правой, испачканной кровью рукой, он прикрывал левый глаз, а левой придерживал на плече винтовку. Увидев Сергея он еще издали крикнул:
-Кореш, скрути цигарку, страсть как курить охота.
-Я бы рад уважить, но у меня нет курева,- ответил Сергей.
-Вот, бери у меня,- сказал пехотинец, подставляя карман своих брюк.
Сергей скрутил папироску и вложил ему в рот. Чиркнув зажигалкой, подал прикурить.Раненый несколько раз глубоко и с наслождением затянулся махорочным дымом и уж намеривался продолжить свой путь, но тут он вроде бы о чем-то вспомнил. Повернувшись к Сергею, он хвастливо сказал:
-Во, смотри!
Он отнял правую руку, которой прикрывал левый глаз, и глаз вывалился ему на грудь. Глазное яблоко удерживалось на каких-то белых и тонких жилках, испачканых кровью и грязью. Не скрывая улыбки, он смотрел то на Сергея, то на майора. При этом казалось, он хотел спросить их:" Ну, как вы находите мою рану?" Увидев это, Сергей в ужасе отшатнулся, словно это был его собственный глаз, вывалившийся из глазницы. А майор Ярошевский с прискорбием сказал:
-Голубчик, тебе, наверное, очень плохо. Поскорее иди в санбат, там тебе помогут.
Раненый понял, что его выходка произвела жуткое впечатление на этих двух незнакомых ему военных и остался доволен собой. Он подвел ладонь правой руки под глазное яблоко и, слегка покачивая, вставил все это в пустую глазницу. Видно было, что он успел неоднократно проделать это упражнение, так как движение его руки при этом оказалось столь точным, что через какое-то мгновение глаз был на месте. На его грязном испачканном кровью лице расплылась самодовольная улыбка.
-Нет, начальничек, мне очень хорошо! Я-отвоевался,- ответил он так лихо и гордо, словно этим он совершил какой-то великий подвиг. Однако у разведчиков он оставил неприятный осадок. В глазах Сергея солдат оказался порядочной сволочью, потому что радовался тому, что отвоевался. Сергей так не думал, когда его ранило, он жалел что ему приходится покинуть передовую и своих товарищей, которые будут продолжать воевать без него с фашистами. А майор даже расстроился от его слов. На него сильно подействовало слово "начальничек". Из уст этого пехотинца он впервые услышал это презрительное слово. Никто из солдат не назвал майора Ярошевского таким обидным словом.
" Встретился в первые и - на тебе! "Начальничек". Что я сделал для него плохого? Не я же посылал его в бой и не я виноват, что ему выбило глаз,"- грусно размышлял он.
Свое душевное расстройство майор Ярошевский не мог скрыть от Сергея, так как против его воли эти чувства отразились на лице его: губы плотно сжались, а левый глаз чуть прищурился и подрагивал веком.
-Да не обращайте на него внимание! Этот пехотинец рад-радешенек, что остался жив. Наверное, если бы ему и голову оторвало, то и тогда он радовался бы. Да и вообще, он какой-то ненормальный. У него и лексикон-то странный-"кореш", "цигарка".- Сергей не сказал "начальничек", потому что не хотел усугублять неприятное чуство, вызванное этим словом.-Кажется мне-это лексикон заключенных.
-Пожалуй, вы правы, сержант. В этом батальоне много штрафников. Десять лет заключения им заменяли фронтом.
-Если так, то зачем понапрасну расстраиваться?
-Ну-ну, ладно, сержант,замнем для ясности,- ответил майор.
-Вот и правильно. Лучше забыть о нем.
В сложившейся на переднем крае обстановке немцы чувствовали себя превосходно. После боя в их траншее царило заметное оживление. Они собирались небольшими группками, курили сигареты, дым от которых поднимался над траншеей и был заметен даже издали. Они громко разговаривали, смеялись и о чем-то спорили. Некоторые из них выпячивались по грудь из траншеи, указывали в нашу сторону и что-то бормотали. Вскоре они до того обнаглели, что перешли на "ты".
-Рус, сдавайс!- кричал один из них.
-Рус капут! Гитлер гуд, сдавайс!- кричал другой.
-Сталин капут, Гитлер гуд-сдавайс!- кричал третий.
Подобное повторялось неоднократно, но с какими-либо немудренными вариациями. В некоторых группках запищали губные гармошки, наигрывая веселые мотивчики.
Наши пехотинцы лежали под " носом" торжествующих фрицев. Они чувствовали себя так плохо, что хуже, казалось, и придумать невозможно. Поэтому ни один из наших не изъявил желания вступить в перепалку с немцами. Будь у наших хотя бы малость получше обстановка разве бы они утерпели? Да никогда в жизни! На фрицовскую болтавню тут же посыпались бы сплошным потоком трехсаженные язвительные прибаутки в перемешку с пятиэтажными матами. Куда уж фрицам тягаться с нашими в острословии и речистости! А вод ведь, пришлось терпеть, выслушивать обидную, даже очень обидную их болтавню. О, если бы была получше обстановка у наших, наговорили бы этим нахалам-фрицам до чертиков!
Обстановка у наших пехотинцев сложилась такая, что лучше было бы отойти на свои старые рубежи, где в теплых землянках можно было и выспаться, и хорошо отдохнуть. Там была настоящая благодать. Но как отойдешь, если каждый из них мог оказаться на мушке пулеметчика или снайпера: они ведь не остануться равнодушными к отходу наших. Отходить в дневное время не представлялось возможным. Если уж придется отходить, то только ночью. А до того времени нашим солдатам прдется валятся в снегу здесь, у подножия этого плато под "носом" у противника.
Однако, и в ночное время самовольно комбат не имел права отводить батальон. Для этого нужна была команда свыше. Но будет ли дана такая команда, никто из солдат, да и из командиров рот второго батальона, не исключая и самого комбата, не знал. Самовольно же отходить не имели права.
Разведка химиков сорвалась, потому что немцы не были выбиты из своей обороны. Начхим Ярошевский с сержантом Коноплевым вынуждены возвращатся ни с чем.
-Ну, сержант, идемте, больше нам здесь делать нечего,- уныло сказал майор и зашагал по траншее к ходу сообщения, чтобы по нему выйти в наш ближайший тыл. Сергей брел следом.
Продолжение следует.
Оглавление:
Глава первая.
1.
2.
3.
Спасибо за прочтение, если понравилось ставте лайки и подписывайтесь на мой канал. Фотография взята из личного архива.
