От редактора:
Это заключительная часть документальной книги "Вира якорь!", автор которой - мой папа, Егоров Владимир Николаевич - штурман дальнего плавания, капитан-лейтенант запаса, в советское время ходивший на Кубу, в Индию, Африку, Сирию и многие другие страны, переживший такие приключения, по которым можно снимать блокбастеры, спасший за годы своей работы множество жизней и неоднократно спасавшийся сам.
Средиземное море. Часть 19
Юрий Иванович сообщил мне, что «Красноводск» стоит под погрузкой в Севастополе. Капитан Савин уже возвращен на родное судно. Перед возвращением ему задали хорошую трёпку в парткоме пароходства и пообещали в случае повторения этих ошибок молодости выгнать из партии и из капитанов тоже. Савин клятвенно заверил и поехал на судно исправляться.
«На „Красноводск“ нужен второй помощник, а со вторыми напряженка, — заметил Афанасьев. — Пойдешь вторым в рейс?» — «Я экзамены на второго до отхода судна не успею сдать». — «Ничего сдавать не надо. Ты фактически уже занимался работой грузового помощника. В службе мореплавания тебе подпишут весь зачетный лист без сдачи. А главное, где я сейчас возьму второго помощника? Нужно срочно решать». — «Хорошо, пойду вторым».
Я приехал в Севастополь, вышел с катера в Инкермане на причал топливной базы ЧФ, и пошел с чемоданчиком к трапу танкера. Я знал, что старый наш экипаж уже почти весь на борту, кроме разбежавшихся членов ревкома и утраченного в борьбе начальника рации. Федор Романович был вновь разжалован в третьи помощники и брошен в ссылку на виновозы (были в пароходстве такие маленькие танкера, которые возили вино из Алжира). Остальные члены рассеялись по необъятным просторам нашей Родины.
И только третий механик Маслов упорствовал в своём желании остаться советским моряком. Он шел со своим чемоданчиком по причалу к трапу парохода немного впереди меня.
И вдруг, откуда-то сверху, с борта судна, раздаётся хорошо знакомый громовой голос капитана Савина: «Маслов! Вы куда идёте!?». Маслов уронил чемоданчик на причал, втянул голову в плечи и пропищал: «Юрий Сергеевич, меня вот отдел кадров к вам опять направил… Вот направление…».
Савин стоял, выпрямившись во весь свой двухметровый рост, величественно вытянул правую руку по направлению к проходной порта и рявкнул на весь севастопольский рейд: «В-о-о-н отсюда!». В этот момент он был похож одновременно на морского бога Нептуна и на статую адмирала Нельсона, которую я однажды видел в Ливерпуле.
Маслов не стал спорить, поднял с причала чемоданчик и уныло побрёл под палящим солнцем в обратном направлении. Больше его никто не видел.
Савин же изменил позу Нептуна на обычную и уже нормальным человеческим голосом сказал: «Владимир Николаевич, здравствуйте. Поднимитесь, пожалуйста, ко мне в каюту».
Моряки, все из старой команды, которые оказались свидетелями этой сцены, одобрительно загалдели. Кто-то подхватил мой чемодан, я на ходу поздоровался с моряками и пошел к капитану.
Савин выглядел на удивление трезвым, но злым. Встретил он меня сдержано. Сказал, что рад меня видеть снова на судне. Уверен, что я хорошо справлюсь с работой второго помощника. Потом произнёс такую фразу: «Владимир Николаевич, я знаю, чем я вам обязан. Спасибо вам». Я не стал развивать эту тему, просто сказал, что мы действовали по Уставу. Больше мы с ним на эту тему не говорили.
Капитан Савин стал почти трезвенником. Видимо, его очень строго предупредили в парткоме пароходства и отделе кадров. Но от этого нам легче не стало. Без любимого напитка ему было тяжело, поэтому его характер заметно испортился. Если раньше он, в основном, лежал в каюте и никому не мешал, то теперь лез куда надо и не надо. Придирался к командирам по мелочам. У него появилось нехорошее чувство, что все командиры, включая старпома и первого помощника, его предали, скисли перед Кузьминым и его ревкомом.
Меня он не трогал. То ли опасался, зная мой характер, то ли понимал, что это мне практически в одиночку пришлось противостоять ревкому и тем самым косвенно спасать его.
Особенно от него доставалось вновь прибывшему четвертому помощнику Ткаченко Юре и третьему механику по фамилии, если не ошибаюсь, Адаменко. Капитан придирался к ним по любому поводу. Юра Ткаченко ещё как-то терпел за счет своего чувства юмора. А третий механик Адаменко был человек замкнутый, молча терпел нападки капитана и молчал. Старался не встречаться с капитаном за столом в кают-компании. Нам, командирам, противно было смотреть на это издевательство, но сделать что-либо было трудно. Четвертого помощника я как-то поддерживал морально, а вот с третьим механиком было хуже. Он молчал, и никто не знал, что зреет у него в душе. Когда человека оскорбляют, а он молчит — это опасно. А капитан по своей молодости этого не знал, за что впоследствии и поплатился.
Когда я уже был вторым (грузовым) помощником, случилась у нас на «Красноводске» такая история.
На моей дневной ходовой вахте поднимается к нам на мостик старпом Анатолий Андреевич Трымбач и говорит мне осторожно: «Володя, тут такой случай, я не знаю, что делать! Гурам Киркитадзе довёл нашего боцмана до истерики. Боюсь, что Никоныч в порыве отчаяния может его убить».
Был у нас такой матрос, Гурам Киркитадзе. Закончил судоводительский факультет Батумской мореходки. Штурманом его даже не пытались пробовать. Вообще, кто ему посмел выдать диплом штурман, непонятно. Знания по всем предметам у него были где-то на уровне троечника-пятиклассника. Он, например, свято верил, что площадь прямоугольника равна сумме длин его сторон. А чем площадь отличается от объёма, вообще не представлял. Кроме того, Гурам отличался замечательной природной ленью, слабым знанием русского языка (или притворялся, что не понимает русский язык). Если к этому прибавить кавказский менталитет и худосочную внешность, то получится полная картина.
Штурмана все отказались стоять с ним вахту. Послал его старпом в боцманскую команду на палубные работы. Там он своими кавказскими понтами довёл боцмана до нервного истощения. Так, например, он мог часами сидеть на палубе и целый день обивать кирочкой от ржавчины один квадратный дюйм железа.
Старпом просящим голосом предложил мне: «Володя, ради бога, возьми его на свою вахту матросом. Ты последняя инстанция. У тебя нервы крепкие. Может быть ты сможешь с ним что-нибудь сделать. В противном случае придётся выбросить его за борт. Другого выхода нет. Всё равно его боцман убьёт».
Мой матрос Иван Романович, услышав от мужественного старпома этот плач Ярославны, вмешался в разговор: «Николаич, попробуй. Жалко ведь боцмана! Пусть он с тобой вахты постоит, ты выдержишь. А я пойду поработаю для разнообразия в боцманской команде, отдохну от ночных вахт».
«Ладно, — говорю старпому, — давай попробуем. Но если я ему рожу набью — я не виноват». Толик Трымбач прочувственно потряс мою руку: «Вот спасибо. Ты всех выручил. Не забуду!».
На следующий день мы бункеровали военную плавбазу. Я пошел на корабль оформлять грузовые документы, а Гураму дал инструкцию: «Стой на крыле мостика и следи за сигналами с плавбазы. Как только оттуда крикнут, чтобы остановить погрузку, включай на палубу трансляцию и подай команду донкерману Уткину: говорит мостик, стоп перекачку топлива на плавбазу!».
В каюте старшего механика на плавбазе оформляю документы и вдруг слышу через открытый иллюминатор как по громкой связи раздаётся команда Гурама с сильным грузинским акцентом: «На па-лу-бе… Ут-т-т-ка-а-а! Стоп дизэ-э-лка-а-база! Мо-у-стык». Матросы боцманской команды на палубе грохнули от смеха.
Как-то на ходовой вахте Гурам зашёл в штурманскую рубку, долго смотрел, как я прокладываю пеленги на карте и и ставлю точку положения судна. Потом спрашивает: «Я вот всё думаю, как параллели всё время пересекаются с меридианами? Как это?». Мне даже не стало смешно. Говорю ему: «Ты, Гурам, не думай об этом. Тебе не надо».
Один раз пришёл Гурам на вахту с брошюрой в руке. Сборник рацпредложений по Новороссийскому морскому пароходству. Бестолковая, никому не нужная книжонка. Я всё-таки поинтересовался, зачем он взял эту макулатуру в судовой библиотеке. И услышал глубокомысленный ответ: «Я после вахты спать ложусь. Книгу эту беру и чита-а-ю — чита-а-ю… В голове у меня эти мысли начинают крутиться- крутиться… и я за-сы-па-а-ю…».
По работе ему ничего нельзя было поручать. Всё сделает наоборот, а потом скажет, что плохо понимает по-русски.
Так промучался я с Гурамом несколько дней. Потом решил посоветоваться с товарищами по несчастью. Были у нас на судне два хороших парня: один — грузин, электромеханик Лева Бараташвили. Второй — русский, но окончил Батумскую мореходку, женат на грузинке и, между прочим, отлично знает грузинский язык и историю Грузии.
Взял я у артельщика две бутылки вина, пригласил этих ребят к себе в каюту на совещание и спросил у них совета, как можно наладить работу с грузином.
Грузинские хлопцы призадумались, взгрустнули вроде даже. Поначалу им эта задача показалась неразрешимой. Но, выпив по бутылке вина, они воспряли и уверенно заявили мне, что выход только один — мне нужно быстро и тайно выучить грузинский язык! Тогда Гурам проникнется ко мне и хилять от работы не сможет.
Я засомневался. Такого ещё не было в истории мореплавания: чтобы заставить матроса работать, помощник капитана должен выучить чуждый ему грузинский язык! Не проще ли, действительно, выбросить Гурама за борт? Да я и букв грузинских не знаю.
Юра Ткаченко успокоил меня: «Володя, это пустяк! Тебе алфавит не нужно знать. Мы напишем тебе основные фразы русскими буквами и одновременно наговорим тебе всё это на твой портативный магнитофон. Начнём, например, с такой фразы: шэн ра, русули эна арици, чатлахо!? Что означает: ты что, по русски не понимаешь, скотина!? В общем, всё необходимое для общения с Гурамом ты через две недели будешь знать. И Гураму жизнь сохраним, и в какой-то степени расширим твои знания иностранных языков».
Я понял, что ребята правы. Другого выхода я тоже не видел.
Мы вскоре зашли в Гибралтар, где я купил большую общую тетрадь в черно-желто-зелёную полоску. Расчертил страницы пополам. На левой стороне написал выражения, необходимые, по моему мнению, в общении с Гурамом. Правую колонку заполнял Юра Ткаченко на грузинском русскими буквами и он же диктовал все это с выражением на чистом грузинском языке в мой японский магнитофон. При этом иногда не мог закончить фразу и начинал смеяться, как ребёнок. Потом брал себя в руки и повторял уже серьёзным голосом.
В четыре утра, сменившись с вахты, я ложился отдыхать с тетрадкой и магнитофоном. С полчаса вникал в это кавказское наречие и так засыпал. Надо сказать, что этот метод изучения языка очень эффективен.
Через несколько недель произошёл случай, который в корне изменил жизнь Гурама на нашем судне.
Мы, стоя на якоре, бункеровали какой-то корабль. По мере выдачи груза на корабль, один из бортовых танков пустел и появлялся крен на противоположный борт. Нужно было выровнять крен, перепустив самотеком груз из одного танка в другой.
Я подробно разъяснил Гураму, какие клапана и в каком порядке открывать и закрывать, и он пошёл на грузовую палубу выполнять. И, конечно, как обычно, стал всё делать наоборот. Я понял, что настал момент пустить в ход последнее средство — грузинский язык. Вот тут Гурама и настиг неожиданный удар судьбы.
Включаю «Берёзку» (громкоговорящую связь) на грузовую палубу. Беру микрофон и кричу на чистом грузинском языке: «Гурам! Ты что мне голову морочишь! По русски что-ли не понимаешь? Я тебе что сказал делать? Из третьего левого в четвертый правый перепустить! А ты что делаешь?».
Гурама как молнией ударило. Он подпрыгнул на месте, потом пригнулся и замер статуей в позе Дискобола древнего скульптора Поликлета, глядя с раскрытым ртом на мостик. Через минуту, не раньше, ожил и побежал крутить нужные клапана.
Когда всё сделал, сел на палубу, прислонился спиной к фальшборту и так сидел, обхватив руками голову. Вид у него был жалкий, как у пленного румына.
Моряки, которые работали в это время на палубе, тоже сначала не поняли, что случилось. А Лева Бараташвили, испугался, что с Гурамом случится припадок, подошёл к нему и сказал, что, мол, не пугайся, с головой у тебя всё нормально. Просто это второй помощник, странный такой парень, начал учить грузинский. Он вообще увлекается языками.
Это немного успокоило Гурама. Он дрожащими руками закурил, но ещё с полчаса сидел на голой палубе, пока я ему по громкой связи не сказал дружески, опять же на грузинском: «Гурам, кончай курить. Иди на мостик, давай чаю попьём».
Гурам взял себя в руки и поднялся на мостик. Какое-то время молча делал чай, потом говорит на хорошем русском языке: «Николаевич, а ты оказывается грузинский язык изучаешь! Ты молодец, это очень хорошо. А я, ты знаешь, сначала подумал, что сошёл с ума». — «Да, Гурам, изучаю. Ты мне поможешь в этом деле?» — «Конечно, дорогой!».
После этого случая Гурам сильно изменился в лучшую сторону. И наши с ним отношения в корне изменились. Когда я к нолю часов поднимался на мостик, чтобы заступить на вахту, то меня уже ожидал крепкий чай или кофе с бутербродами. Гурам на грузинском приветствовал меня и уговаривал попить чайку и закусить что-нибудь. Когда позволяла обстановка, грузин отпрашивался с мостика минут за 20 до конца вахты, шел на корму на камбуз и жарил нам картошку. Я даже стал опасаться как бы не растолстеть от такой заботы. Грузинский язык я с его помощью осваивал. Даже сейчас, спустя много лет, за столом в компании могу поговорить на грузинском на общие темы. Алфавит я, правда, так и не освоил.
Неплохим парнем оказался Гурам Киркитадзе. Я думаю, он просто очень тосковал по Кавказским горам и родной грузинской речи. Ностальгия это называется.