Граница между светом и тенью – ты.
Станислав Ежи Лец
Утром Тойво велел Берту съесть несколько кусков хлеба с солью и чуть не целой головкой чеснока.
- Это ещё зачем? – подозрительно спросил Берт.
- Для сохранения собственного энергетического баланса. И вот ещё – с собой возьмешь, не потеряй. Если почувствуешь головокружение или необычную усталость – немедленно ешь соль с чесноком. А встретишь что-то необъяснимое… ну, аномальное, - сразу закрывай глаза и попытайся уйти подальше. Ни в коем случае не смотри «в глаза» никаким странностям…
Берт, ещё с рассвета решивший ни на что не сердиться, не удивляться и не вступать в пререкания (себе дороже, да и некогда), всё же заметил не без сарказма:
- Так ведь я туда за странностями и иду, ты забыл?
- Ты так уверен, что знаешь, за чем идешь?.. Не дури. Запоминай, пригодится…
Берт подумал, что Тойво все же есть абсолютная жертва местной страсти к ненаучной фантастике, хотя и имеет высшее образование и, по слухам, не одно… Он же гляциолог, его статьи об особенностях кристаллической решетки льда, её способности фиксировать и сохранять информацию, научные журналы друг у друга чуть не из рук рвали… В какой-то момент все бросил, и диссертацию начатую, и группу свою, которую обучал. С тех пор только в экспедиции ходил, и только проводником. Может – после Зоны?..
- …Знаете, что ощущает человек, впервые попавший в аномальную местность? – спросил меня Берт. - Так я вам скажу: абсолютно ничего. Во всяком случае, в первые минуты. Я поднимался по склону, вот тому самому, у вашего брода, через поросль - тогда ещё! - дубняка, и ничего не чувствовал. И хотите честно? - это меня раздражало. Ну, не то чтобы раздражало… разочаровывало. Теперь-то я знаю, что на самом деле в глубине души все мы – дети, с настоятельной потребностью попасть в сказку. Конечно, задавленной воспитанием, образованием, опытом и общественным мнением потребностью, но всё же не исчезнувшей. Признать, что итак, всё кончилось статистиком Говядиным… Тойво мне наговорил сорок бочек арестантов, а я и губу раскатал: ни минуты не сомневался, что есть некий (пусть виртуальный) «барьер», перешагнув который, немедленно окажусь в эпицентре загадочных явлений. Детский сад, честное слово…
Я поднялся до первого более-менее ровного участка, и огляделся.
Конечно, некоторая нервозность имела место. Наверное поэтому первое проявление Зоны я уловил не сразу – а именно полную и кромешную тишину. Ничего не шуршало в кустах, не пели птицы, даже сучья под ногой похрустывали как-то глуховато, будто нехотя. И ветра не было, ни дуновения. Так в тайге не бывает, даже в том муравьином лесу наблюдалось несомненное живое движение, а тут… Я постоял-постоял, поприслушивался, и решительно двинулся дальше, потому как – что же ещё оставалось делать?..
Миновав то самое место, где теперь ваш дом, и по-прежнему ничего необычного не наблюдая, направился вверх, цепляясь за корни и стволы склона, как за ступеньки верёвочной лестницы. Лес был чистый, подлесок редкий, да и трава имела вид несколько угнетенный. В одном месте справа что-то буйно зеленело, и я полез посмотреть: увидел русло сухого ручья, поросший гигантским папоротником неестественно яркого изумрудного оттенка. Такой ядовитый цвет почему-то часто встречается в детских фломастерах… Знаете, когда смотришь на фотошоп, это иногда восхищает. Но если с тем же самым встретиться в натуре… Как вдруг увидеть ожившую куклу Барби. Бр-р-р – не дай, Господи, дожить! Кукла красива, пока она кукла, вживую её красота – тяжёлое уродство… Так что углубляться в эту нездоровую декоративность совсем не хотелось - я обошел русло стороной и поднялся на верхнее плато. Лес и тут был без бурелома, - сосны, ели, березы и дубы, с редкими купами орешника, бузины и бересклета. Мне было совершенно безразлично, в какую сторону идти, потому что в тот момент я ещё прекрасно помнил карту, так что наметил впереди каменную невысокую гряду, выступающую из зарослей можжевельника, и двинулся к ней.
Вообще вся эта местность расположена, как мы видим, на склоне, некрутом, но отчетливом. Я шел параллельно склону, и потому не сразу обратил внимание, что с какого-то момента ни справа, ни слева от меня никаких перепадов высот на расстоянии взгляда больше не наблюдается. Сзади пейзаж терялся в неясной дымке, а впереди маячила та самая гряда, но если поначалу она выглядела языком бокового водораздела, то теперь представлялась обычным холмом, такой, знаете, кочкой на ровном месте. До гряды, по моим прикидкам, было метров 300. Хотя я и не собирался терять бдительности, смотреть всё же приходилось под ноги, а не вдаль. Идти было не тяжело, нормально – обогнул куст, перешагнул упавшее дерево, перепрыгнул бочажок… Так что минут через пять я уже думал о чем угодно, только не об опасности. И так увлекся, что прошло ещё минут тридцать, наверное, прежде чем я догадался посмотреть вперед.
Сколько нужно времени, чтобы пройти 300 метров по лесу без завалов? - минут пять-десять. Ну, пятнадцать…
Гряда была на месте. И ровно на том же расстоянии от меня, что и в начале. Я глянул на часы: пересекая Реку, конечно же, засек время… С часами – механическими, походными, верой и правдой служившими мне уже столько сезонов, всё было в порядке. Только секундная стрелка неторопливо и размеренно тикала в обратную сторону.
Вот тут меня проняло наконец. Стало ясно, что шутки кончились… И всё-таки я ещё не потерял щенячьего оптимизма: нас, людей науки, голыми руками не возьмешь, подумал я, и решил действовать спокойно и методически.
- …спокойно… методически… - воздел руки Берт, - представляете?! В Зоне – спокойно и методически...
По мне, так это было очень даже логично. Любые методические занятия, даже самые глупейшие, как минимум гарантируют сохранение рассудка. И, как следствие, жизни и здоровья, без которых не только в незнакомых местах, но и дома вообще делать нечего, это уж я знала точно, о чём гостю и сообщила. И тут же поторопила рассказ:
- Так что вы делать-то стали?
- Спасибо, - кивнул он, - будем надеяться, что в тот момент я интуитивно руководствовался вашей мудростью…
Я глянула подозрительно – издевается, что ли? – но он смотрел в никуда, явно погруженный в воспоминания. Поменьше лезть надо к добрым людям со своими комментариями, - пронеслось в голове, - сиди и слушай молча, мудрая ты наша…
Оказалось, Берт, твёрдо решивший не поддаваться на мелкие провокации Зоны, просто начал двигаться от одного ближайшего ориентира до другого, заранее намечая их по линии генерального направления. От куста орешины до во-он той рябины, и дальше до вросшего в корни сосны бересклета, потом мимо кривой березы…
Поначалу всё шло хорошо. Конечно, и кусты орешника, и молодые рябинки мало чем отличаются от других таких же - но когда он очередной раз увидел всё ту же гнутую березу… И упрямая гряда всё так же оставалась метрах в трехстах от него.
Осознав, что идет уже довольно долго, и похоже что по кругу, Берт остановился и призадумался.
- …Понимаете, мэм, - говорил он, - упёршись не терять спокойствия, я первым делом проанализировал происходящее. Получалось так, будто я иду по двум огромным карусельным кругам – правой ногой по правому, левой – по левому… Только вместо лошадок, карет и драконов на этих механических кругах располагался обычный лес. Ясно, что так можно развлекаться до бесконечности, только в мои планы это никак не входило.
И тогда я сел, привалившись спиной к стволу той самой березы, и постарался ни о чём не думать, дать мозгу передышку. Я не то чтобы устал, просто нервничал, так что пришлось самому на себя прикрикнуть и запретить думать о Зоне хоть несколько минут. В какой-то момент меня всё же подхватил поток ассоциаций. Вспомнился отец – как он смеялся однажды, когда мы все вместе с матерью отправились на машине в деревню за грибами, и позорнейшим образом заблудились в трёх соснах… Я был маленький (лет 6-и, не больше), но совершенно не испугался тогда – ведь с нами был папа, бывалый походник, в отличие от матери, коренной горожанки, которая лесом почитала заросли сирени во дворе, и в состоянии была потеряться даже в тощем сквере на Центральной городской площади.
…А с чего бы, вдруг подумалось мне, мы тогда поехали в какую-то деревню?..
Да нет, услужливо подсказала память, не в какую-то, а очень даже в известную - старушка-нянька отца была деревенская, из этих самых краев… Отец о ней много рассказывал – она с ним частенько сидела, в его детстве, когда родители оказывались заняты… Это были уютные и успокаивающие воспоминания, и Берт не стал их гнать.
Отец, бывая дома (а это случалось не так часто, как хотелось бы семье), иногда читал сыну на ночь сказки. И, читая, иногда прикрывал книжку, и рассказывал о няньке: она тоже любила сказки, но читала плохо, даже расписывалась маловразумительной закорючкой; может быть поэтому все волшебные истории в её интерпретации происходили давно, конечно, но обязательно с роднёй или соседями. Золушка была двоюродной сестрой кума; Конёк-Горбунок прибегал к сыну кузнеца, жившего за ручьем; Беляночка с Розочкой были внучатыми племянницами местной повитухи, а Колобка скатали себе бездетные старики, родной дядька с женой: «…та, - смеялась няня, - чудачёные всегда были, с приглинкой…»
Так рассказывал отец.
И про домового эта бабулька всё знала, и про банника-коновяза; про сенного, печного, квашнинного, про кикимору с лешим…
«Ты, милок, - говорила она мальчику-отцу, улыбаясь печёным яблочком доброго лица, - слушай меня, ин-то пригодится… Что лишай, что леший – одна болячка. Лешаки, лешаи, – они в лесу, знашь, в самой его печёнке живут. Так ты, если вдругоглядь захотишь опёночным туманом по гриб иттить, у леса по кишкам не мездри, а по кромке, по канавке бреди да бреди себе. А тоть если часом заплетёсся, и канавку потерял, и вроде как круг себя всё хороводишься да хороводишься, и никуда ни с места… А тебе домой! И роса насухо просохла! Так ты попомни – это-ть он, поганый Лесной Хозяин мудрует. Он так и станет кругами тебя, кругами волохать, пока себя не потеряш... Чё делать, чё делать… Та уж те скажу, чё делать. Ты затагды пальту сзаду напередь переобуй, чтоб пуговы со спины были, чтоб ему, анчутке, не понять тебя, не ухватить… И ходи, ходи с пятки затылком, только сторожко ходи, чтоб не зашибиться обо что… И он отвяжется, сгинет, верно те говорю».
Отец был замечательный рассказчик. Сын смеялся, весело ужасался и безоговорочно верил всему, что «представлял» отец… Он прямо-таки видел эту бабушку, всегда в вязаной шали и длинной темной юбке, с её - чуднЫм – чУдным? - никогда не слышанным говорком, мудрыми глазами на печёном яблочке лица, и всегда припрятанном для «малёнка» гостинчиком – пряничком, кулёчком дешёвых конфет, крючком связанным лукавым зайцем…
…А ведь у отца было счастливое детство, - вдруг, как во сне, удивился Берт. Такое счастливое, что и мне досталось… Птица-Феникс и Змей-Горыныч, водившиеся за дальним лесом, гномы-соседи, великаны, с которыми (доподлинно!) вел взаимовыгодную торговлю скобяным товаром купец - нянин шурин… Надо же, думал Берт расслабленно, а потом ещё удивлялись, откуда у меня тяга к дальним странствиям и приключениям. С таким воспитанием просто обязан был не позже как лет в 10 сбежать из дому юнгой на парусник. И забавно было бы поглядеть, кто и как взялся бы мне объяснить, что на парусниках уже лет сто, как никто не плавает. То есть, не ходит, конечно.
- …И вот тут, мэм, я вдруг как очнулся. Передых явно пошел на пользу: я опять был собран, серьёзен и начеку. И понимал, что полусонный поток сознания имеет непосредственное отношение к происходящему здесь и сейчас. Как шестым чувством ощущал и верил в неслучайность промелькнувших мыслей… Короче, уже точно зная, что должен сделать, я сбросил рюкзак и куртку, переодел задом наперёд, и двинулся, не мешкая, спиной вперед, и даже глаза прикрыл для верности. Ни секунды не думал о том, как это всё выглядит со стороны. Перед кем там было выглядеть?! Ясно же, что я тут остался один на один с кем-то или чем-то, кому даром не сдались все копеечные рефлексии, тщеславия и дурацкие представления о том, «как положено»… Нет, я не торопился – говорю же, серьёзное отношение к происходящему вернулась, как будто кто дал своевременный необидный, освежающий мозги подзатыльник. Натыкался, понятно, спиной на всё, что мог, пару раз споткнулся, один раз грохнулся… Но всё же шел увереннее и быстрее, чем предполагал. Потому что где-то минут через двадцать (по внутренним часам, конечно, других… другие куролесили, как дурные), заплёлся ногами в густом низкорослом можжевельнике, и ощутимо приложился затылком о камни намеченной гряды.
И знаете, удивительное дело: когда переоделся обратно, перевесил рюкзак на спину, понял, что отлично отдохнул. Тело было, как хорошо выспавшееся, и прямо-таки требовало работы. Простое перераспределение груза, мобилизация отдыхающих мышц – и такой эффект, надо же...
Тем не менее, я для начала просто осмотрелся. Оказалось, что проведенное в вынужденной слепоте время здорово повлияло на пейзаж: лес – отдельное ему спасибо! - оставался лесом, но теперь вокруг меня клубился туман.
Гость вздохнул, встал из-за стола, явно просто для того, чтобы размять засидевшиеся ноги; однако собаки любое не чётко обоснованное движение всегда трактуют, как стремление немедленно и самозабвенно их гладить, и потому забили хвостами, как дикари в тамтамы. Берт обернулся удивленно, но тут же понял, что от него ждут, присел на край дивана и зарылся руками в густую разномастную цигейку моих бездельников.
- Красавцы, - приговаривал он под тихое, почти кошачье удовлетворённое урчанье, - здоровенные, ласковые… умные, хорошие мои…
Собаки, толкаясь, подставляли требующие особой глажки места, и пребывали на седьмом небе, я умилялась… Тут Булька, неосторожно извернувшись, сверзился – холкой вниз – с узкого дивана, и ужасно смутился; Катька тревожно свесила морду – не ушибся ли придурок… Берт спросил:
- Они вообще защитить-то смогут, если что?
- Легко, - ответила я, – просто мы с ними как-то проскочили мимо знаковых систем традиционной дрессуры. То есть, чтобы они начали меня защищать, надо, как минимум, чтобы на меня сначала кто-то напал. Проверять будем?
Берт расхохотался, и дал понять, что верит на слово. И предложил сварить кофе.
- Давайте, я сварю? – спросил он несколько неуверенно, - я знаю, что не всякий хозяин позволит постороннему хозяйничать на своей кухне, но… Я действительно умею варить хороший кофе. По-венски, хотите?
- Очень, - искренне ответила я.
…Туманы бывают разные. Фронтальные и внутримассивные, а последние - радиационные и адвективные. Все они различаются условиями возникновения – навалившийся откуда-то тёплый воздух, павший на холодную почву, или на теплые приземные слои атмосферы; пришедшие с залетным циклоном или внезапным потеплением, они могут появляться вечером или по утрам, в теплое время года или холодное. И вообще когда хотят; сильные, умеренные, слабые, привязанные к месту возникновения или подвижные – они, как правило, живут своей особой жизнью и даже умеют влиять на окружающую их органическую жизнь.
Например, в зонах частого возникновения туманов – нам, жителям Города, это хорошо известно, - лучше развиваются почти все растения, обильнее доятся яки, охотнее плодятся кролики и происходит меньше ссор: туман поглощает агрессию, а беспросветную тоску превращает в тихую печаль. Он меняет векторы человеческой активности, так как селение или город, погруженные в туман, оказываются выключенными из беличьего колеса современной цивилизации; он позволяет человеку оказаться наедине с самим собой, заблудившись в двух шагах от дома, потому что лишает навязший в зубах маршрут его опостылевшего однообразия. В тумане человеку не на что опереться, кроме самого себя, и не на что от себя отвлечься. В тумане ты обречен, приговорён и вынужден думать только о главном, и, может быть, только так и выяснить, что же и есть для тебя – главное, и что же есть на самом деле – ты сам.
- …Туман, окруживший меня, был низовым, - продолжал рассказ гость, - обычно такие называют пятнистым туманом. Он рябью стелется под ногами, а кое-где клочья группируются в плотную завесу, имеющую рваную структуру, так что сквозь неё хорошо просматриваются дальние ориентиры – зато всё близлежащее тоже приобретает вид рваный и ненадёжный.
Кроме того, этот туман двигался и перемещался, нарушая все известные человечеству законы возникновения и существования туманов и дымок. Его сгущения и разреживания происходили на глазах, и более того, каким-то образом имели четкую зависимость от моих действий. Или это мои действия вскоре начали зависеть от капризов тумана: просто ничего не оставалось, как идти туда, где возможно оказывалось разглядеть хоть что-то. Я и шел… К тому моменту я уже окончательно перестал сомневаться в объективности Тойво: действительно, в тех местах, куда не распространялся туман, видимость всё равно была понижена; какая-то непонятная размытость очертаний, больше смахивающая на прогрессирующую близорукость, отдаляла и камуфлировала и вертикальную, и горизонтальную перспективу.
- …Чувствовал я себя тревожно, но бодро, - задумчиво продолжил Берт, - в конце концов, опыт с рачьим шагом оказался успешен. Отчего бы не надеяться, что и со всем остальным я справлюсь?!
Он подлил себе кофе, глотнул и сказал:
- Если б ещё можно было хоть как-то предположить, с чем на самом деле придётся справляться. Потому что хорошо было потихонечку двигаться в причудливых волнах тумана, не сильно мешавшего ходьбе. И хорошо было говорить Тойво там, с той стороны Реки – «если встретишься с необъяснимым, немедленно повернись к нему спиной, закрой глаза и чеши оттуда»… А если необъяснимое смотрит на тебя через прицел автомата?!
Ну, не автомата, конечно – такого понятия, как автомат, в реальности не существует… Но вполне себе реальной штурмовой винтовки М-16.
…Берт замер. Дуло смотрело ему в голову, неумолимо, холодно и точно. За дулом и всем к нему полагающимся прослеживался крепкий мужик в военном камуфляже, нюансы которого - погоны, нашивки, - в данный момент рассмотреть не представлялось возможным.
- Руки, - скучно сказал незнакомец, - вверх, чтоб я видел.
У Берта в собственных средствах защиты и нападения имелся охотничий нож, сапёрная лопатка и, где-то на дне рюкзака, баллончик репеллента, так что он послушно поднял руки и, стиснув зубы, стал ждать, что будет дальше.
Так они стояли некоторое время, каждый по свою сторону клокастой поляны, с редкими лохмами понурого ивняка и сиротской порослью то ли хилых березок, то ли рахитичной осины.
Берту, если честно, ещё ни разу в жизни не случалось стоять под прицелом. Во всяком случае, под прицелом чего-нибудь, реально стреляющего. Он абсолютно не представлял, как надо себя вести в подобной ситуации - всё, с чем приходилось до сих пор сталкиваться здесь, в Стране, и всё, о чём так таинственно умалчивал Тойво, никак не предполагало наличия активно-враждебного человеческого фактора. Да и профессия его, если разобраться, никакой воинственностью на самом деле не была чревата - что может быть более мирным, чем одинокий картограф?! Одинокий пастух?.. Вторая скрипка столичного оркестра?.. Первое, что пришло в голову Берту, было – все меня поздравляем, воистину великая удача: притащиться сюда для того только, чтобы столкнуться с залетным вольным старателем, которого леший занес в Зону.
- Что за форма на тебе? – требовательно спросил хозяин винтовки, - ты кто? Часть, звание?..
От этих вопросов Берт совсем перестал понимать, что происходит. Не имея ни малейшего представления о том, какую ещё, ёлки-палки, игру предлагает ему Зона, он на всякий случай ответил правду:
- Я картограф.
Дуло чуть помедлило, как будто борясь со внутренними сомнениями, и решительно опустилось к земле. Теперь за ним уже вполне можно было разглядеть крепкого невысокого мужика, с замотанным грязноватой ветошью предплечьем левой руки, с капитанскими нашивками на потрепанной десантной куртке. Нашивки были юнийские.
«Однако», - мелькнуло в голове у Берта. А мужик сказал, закидывая винтовку за спину:
- Вольно… Нет, надо же – ещё ничего не завоевали, а штабные вас уже засылают карты чертить. Шкуру неубитого медведя отображаешь, картограф?..
- Моё дело маленькое, - пробормотал Берт, решивший на всякий случай не выпендриваться, и делать вид, что всё идёт, как… как идет.
- Ну понятно, - легко согласился мужик. Держался он бодро, но Берт видел, что перевязанную руку он прижимает к боку как-то неестественно, иногда морщится, как от сильной боли, и цвет лица у него сероватый, больной, да и глаза блестят лихорадочно.
- Слушай, капитан, - сказал Берт, приглядевшись, - дай-ка, я руку твою посмотрю.
- Да?.. А ты что в этом понимаешь?
- Фельдшерские курсы при клинике полевой хирургии, - ответил Берт, опять-таки чистую правду.
Мужик немного подумал, но потом всё-таки протянул руку. Бинты, явно нарезанные из нательного белья, пропитались гноем и кровью, и пахли отвратительно.
- Ясно, - сказал Берт, - давай воду искать. Без воды тут делать нечего…
Туман куда-то делся, но в остальном лес по-прежнему не казался приветливым. Бочажок нашли скоро, и - Берт поначалу обрадовался: хоть какое-то движение! – возле журчал ручей; но подойдя ближе, тут же отпрянул: прозрачная струя весело и непринужденно прыгала из бочажка на камни, и текла по ним вверх, быстро теряясь в лесу.
- Что? – спросил, подходя, капитан.
- А, ерунда, - ответил Берт, отворачиваясь. Никакой другой воды в окрестностях не наблюдалось, а небрежение законами всемирного тяготения вряд ли могли превратить воду в яд. Пахла она обычно, - Берт осторожно зачерпнул ладонью, поднес к губам, попробовал… Вода как вода.
Это потом он удивился, что капитан вроде бы ничего необычного и не заметил.
Разожгли костерок, вскипятили котелок, нашедшийся у капитана. Берт аккуратно отмочил присохшие бинты.
Ранение было пустячное – "…да какое там ранение, - сказал, морщась, капитан, - так, веткой хлестнуло…». Однако ниже и выше глубокой ссадины с рваными краями рука опухла, вид имела нехороший, и явно причиняла нешуточную боль.
- Так, - сказал Берт, вытаскивая из рюкзака походную аптечку, - ничего непоправимого, мне кажется. Запущено, конечно…
Капитан молча, но с большим удивлением следил, как Берт заправляет антибиотиком одноразовый пластиковый шприц, даже поднял и долго разглядывал разломанную ампулу. Берт насторожился, но потом вспомнил, что Страна покупает медикаменты обычно в Юне, и успокоился. Капитан, видимо, тоже.
Сделав укол, Берт велел больному промывать рану тёплой водой, а сам отправился по окрестностям: «Сейчас вернусь, погоди, а то моих припасов надолго не хватит…». Фельдшерские курсы действительно имели место, но кроме того, Берт несколько лет ходил с местными (с тем же Тойво), так что многому успел научиться. Теперь он искал ильм, чтобы надрать с него луба (незаменимую вещь при лечении запущенных ран, особенно если смешать с пихтовой живицей), и сфагнум, белые заплатки которого он точно видел, пока скитался по Зоне. Это был отличный перевязочный материал, способствующий заживлению, с такими сильными антибактериальными свойствами, что местные жители - до знакомства с холодильниками - заворачивали в этот мох мясо и рыбу для длительного хранения.
После укола и перевязки его пациента потянуло в сон, и Берт, который усталости пока не чувствовал, взялся поддерживать костер. Вряд ли капитан был склонен доверять случайному спутнику так уж безоговорочно, но с другой стороны – куда им обоим было деваться?!
Так у Берта возникла возможность перевести дух и обдумать происходящее.
…Ну, и что мы имеем, уныло думал он. Мы имеем нештатную ситуацию, которая в среде профессионалов имеет рабочее название «тьфу, пропасть». Тойво, - если вернусь, я ему ещё припомню! – пугал-пугал, навертел турусов на колёсах, чесноком кормил, задурил голову… А тут вон что.
Ладно.
Ну, и кто этот дядька? Старатель, который в Город спускается раз в год? Среди них встречались весьма экзотические персонажи, не обязательно местные, просто выжившие и вросшие в Страну, как застарелая мозоль… Может, он просто тут, в Зоне, с ума сошел? - про штаб какой-то нёс… Говорит по-юнийски (Берт, оказывается, тоже мгновенно перешёл на родной язык, даже не сразу заметив), оружие старое… Да мало ли, какое оружие пользуют вольные старатели! Но если честно, то больше всего он похож на классического недобитка с той Войны, хотя это уж точно невозможно: старше меня, хоть и ненамного, просто выглядит неважно от усталости и ранения. Даже если капитанский мундир сохранился непонятным образом сквозь годы… во времена войны я-то был мальчишкой, а он самого что ни на есть активного возраста… тогда капитанские нашивки понятны, хотя…
Чувствуя, что размышления заводят его в какие-то совсем уже бредовые дебри, Берт встал и начал заваривать чай. Раненый спал беспокойно, его явно познабливало, но серая бледность лица сменилась хоть и лихорадочным, но всё же румянцем. Ещё несколько инъекций, нормальные перевязки – и будет как новенький… Только вот кто же он такой, забодай его комар?!
По прикидкам, давно уже было пора наступить ночи, но её и в помине не было. Как и предупреждал Тойво (нет, зря всё-таки я на него бочку катил), ровный полусумрак висел в лесу, как приклеили его. Ручеек всё так же резво взбегал по каменистому ложу, часы на руке всё так же неумолимо двигались в обратную сторону. Берт поколебался¸ но решил считать эти чудеса скорее положительным обстоятельством, так как из них можно было заключить, что жизнь каким-то образом всё-таки течет. В конце-концов, - подумал он философски, - кто сказал, что наше понятие о времени единственно правильное? Шут его знает, в самом деле, куда оно должно течь, куда оно хочет течь, да и кто вообще устанавливал все эти правила… Пока будем радоваться, что оно вообще соизволяет двигаться. А уж куда… Может, это вообще не имеет никакого значения.
Берт подбросил в огонь поленьев и устроился поудобнее.
…Если стрик Эйнштейн прав, и всё в мире относительно, то, стало быть, и время тоже. Недаром же мы иногда говорим – ох, как день пролетел, и не заметил!.. А иногда тянется, тянется, уже и не веришь, что вечер придет… То есть, один и тот же день для разных людей течёт неодинаково, кому – летит, кому – ковыляет. Из чего можно заключить, что время – не постоянная величина, оно поливариантно, а все часовые механизмы, равно как и календари, придуманы исключительно для того, чтобы люди могли хоть как-то встречаться в этих хроноджунглях… Приходи за деньгами вчера – вот как-то так… Не вспомню, где-то читал, что некоторые учёные полагают - время на самом деле есть разумная энергия, с которой можно и нужно сотрудничать…
Берт проснулся от запаха еды. Как опытный походник, он мгновенно вернулся в реальность, которая на этот раз, видимо для разнообразия, радовала: капитан, явственно повеселевший, ловко, одной рукой, разогревал на костре тушенку. А иногда и другой рукой себе помогал, из чего можно было заключить, что лечение пошло на пользу.
- Привет, - сказал Берт, - здорово, вы уже и рукой…
- Ладно тебе выкать, наука, - добродушно отозвался капитан, - мы, конечно, люди простые, сапоги армейские, и тебе не ровня, но давай упростим диалог. Идёт?
- Да без проблем, – улыбнулся Берт.
Он умылся в бочажке, потянул носом сытный мясной дух из греющейся на костре банки, и решил внести свой вклад в завтрак.
- Погоди, - сказал он, - я тут кое-что видел, сейчас поедим от души…
Минут за 20 он набрал по округе дикого лука, камнеломки, и молодые побеги стелющейся ивы. Всё это можно и нужно было покрошить в мясо, добавив в рацион к белкам ещё и клетчатку с концентрированными витаминами.
Да и вкусно получалось – обалдеть!
Капитан оценил пищевую добавку, даже глянул уважительно:
- А ты спец, картограф, надо же… Я-то думал – наслали из Штаба белых воротничков, а оказывается – ты тут здорово ориентируешься…
Берт с тоской подумал: по всему получается - точно, недобиток, и осторожно поинтересовался:
- Слушай, а что ты здесь делаешь? Меня ведь предупреждали, что места пустынные, нет тут никого… Я вон даже без оружия…
- Что ты без оружия, – отчеканил капитан, мгновенно посуровев, - так это безусловная и ничем не оправданная халатность Штаба. Разве здесь нам можно куда-то без оружия?!
Берт, хоть и понимал умом, что не в этом месте, не в этом времени и не с этим человеком дискутировать о Стране, которую он успел полюбить всем сердцем, - но удержаться не смог:
- Ну почему… Между прочим, в этой Стране даже не воруют. И уж точно не убивают ни за что. Тебя сюда… нас сюда кто, собственно, звал, с оружием? Местные жители, или всё-таки Юнийский Парламент?!
И тут же подумал: ну, хана тебе, идиот. Сейчас влепят пломбу промежду глаз, и будет полный «конец пути»… Интересно, а в Зоне умирают?..
Но реакция на рискованное замечание оказалась неожиданной: капитан вдруг усмехнулся, подлил себе чаю с травами из котелка, и сказал:
- Вот теперь совсем понятно, чего тебя без оружия наладили мерить шут-те чего, шут-те зачем… Ты ведь, наверное, специалист классный, нет?
- Да, неплохой, - несколько растерянно отозвался Берт, - а причем тут…
- Расслабься, старик - я не из самых тупых, да и навидался здесь. В конце концов, нас тут двое, свидетелей нет, так что настучать на тебя мне не удастся. Да и задачи такой не стоит, если честно. Не дёргайся, я ведь знаю, что ты, скорее всего, прав…
Берт смотрел на него во все глаза. А капитан продолжил, задумчиво глядя на огонь:
- Вернусь – выйду в отставку, гори оно всё огнем… Ты мне вот что скажи: что-то я давно канонады не слышу, что - перемирие, или договорились наконец? Не знаешь, как там?
Берт осторожно сказал:
- Да вроде – выводят войска…
Капитан сплюнул, глядя в сторону. Помолчал, одним глотком допил чай и спросил:
- А ты тогда что здесь?..
- По обмену.
- Значит, договорились как-то… Как пить дать – объегорили наши местных, на кривой козе объехали… Ладно, не моё дело. Как говорится, пулями пробито днище котелка, маркитантка юная убита. - Он тяжело вздохнул и замолчал. Берт тоже молчал, лихорадочно размышляя: этот человек уверен, что война продолжается. Он здесь с той войны, он явно не заметил всех прошедших лет… Зона… Попытаться объяснить?.. Но что тот готов будет услышать? – понять бы, что за игра идет, по каким правилам в неё играть… Да и какая, к шутам, игра, глянуть только на его руку…
- Пропади оно всё пропадом, - вдруг сказал капитан с большим чувством, - у меня, между прочим, дома семья, сын растет… Такой пацан самостоятельный, Бертом зовут.
- А сколько?.. – спросил Берт мгновенно занемевшими губами.
- 13 лет. Понимаешь, отличный возраст, самый такой… чуткий, въедливый. Именно в этом возрасте понимаешь, как огромен мир, и сколько в нём неизведанного... Я-то дома редко бываю, а так классно было с ним заново всё это переживать! Да ещё война эта… Раньше я как-то спокойно относился, а теперь всё думаю – черт, как там они с матерью, он же горячий, увлекающийся. Путешественником мечтает сделаться, негодяй…
И тут у Берта как пелена с глаз упала. Даже удивительно показалось – слепой, что ли?! - как сразу-то не догадался, ведь фотография отца стояла дома на камине, а уезжая в Страну, сын взял с собой маленький снимок – в форме, на удостоверение… И вот теперь Берт стремительно обалдел, оглох и выпал в осадок. Понадобилось какое-то время, чтоб ощущения вернулись, и первое, что Берт увидел, было встревоженное лицо капитана:
- Эй… эй, картограф, да что с тобой?.. Ты меня слышишь?!
- Слышу… - пробормотал Берт непослушным языком, - погоди, я сейчас… голова что-то закружилась… водички дай…
Он выхлебал полную кружку, всё ещё ужасаясь догадке, – и тут внезапно по неподвижному лесу прокатился клубящийся прошлогодней листвой и палыми ветками вихрь, а за ним, возникнув из ниоткуда, зловеще засиял¸ шипя и плюясь искрами, здоровенный огненный шар.
- Я такое тут уже видел, - сказал капитан, нахмурившись, - теперь сиди на попе ровно, и ради Бога, не дергайся!
Шар, как будто издеваясь, приостановился около бочажка, потрескивая и приплясывая, - и стремительно унёсся куда-то влево, а за ним, махом завалив костерок палой мокрой листвой, бросился ветер, как папарацци за капризной примадонной. Где-то выше, в дебрях хребта, грохнул оглушительный гром, раскатился многоэтажным эхом, и снова в стороне сверкнуло ослепительно, и снова грохнуло, и пошло, пошло блистать и рокотать безостановочно… А потом сразу стеной упал ливень. Буквально стеной – дождь со всех сторон окружил полянку, но её саму с чего-то обошёл по периметру. Казалось, что они с капитаном сидят под Буквально стеной – дождь со всех сторон окружил полянку, но её саму с чего-то обошёл по периметру. Казалось, что они с капитаном сидят под невидимой крышей, которую чья-то заботливая рука соорудила над бочажком… Несмотря на то, что за периметром поляны лило, булькало и заливало, внутри было сухо и до странности спокойно - как в детстве под одеялом.
- Здесь такое бывает, - повторил капитан, - неужели не видел ни разу?
- Нет, такого – никогда…
- А у тебя дети есть? – спросил вдруг капитан.
- Пока нет, - ответил Берт, - я… я после этого похода собираюсь жениться.
- Вот это хорошее дело. А девушка-то стоящая?
- Самая лучшая, - твердо ответил Берт, и неожиданно для себя добавил: - мог бы – с отцом познакомил обязательно.
- А что мешает?
- Так… - Берт замолчал, не зная, как продолжить. Но продолжил – через сопротивление неизвестно чего, как во сне, когда в простой, ничем не примечательной ситуации отчего-то не можешь ни языком, ни рукой пошевелить, - отец военный, пропал без вести. Здесь, в Стране…
- Поня-я-атно, - протянул капитан, пристально глядя на Берта, - так вон ты чего тут…
- Ну… Получается, так.
На короткое время канонада грома сделала разговор невозможным; окружающая реальность тряслась, как припадочная, и гостеприимная полянка тоже дрожала, правда, не очень сильно, вроде бы просто для порядка, чтоб не ломать компанию. Капитан смотрел на потоки за периметром равнодушно, безо всякого удивления. Берт глянул на него раз, другой, а потом осторожно спросил:
- А что ж ты-то к своим не выходишь? Сам же говорил – сын… Или ты заблудился?
- Я?! – очень удивился капитан, а потом вдруг шибко почесал в затылке: - Ну, не так чтобы… Хотя… Понимаешь, наука, я тут не один. Со мной люди, полвзвода, все, кто уцелел.
- Уцелел?.. – переспросил Берт, не понимая.
- Да, нас здорово потрепали на той стороне высоты, я никак не думал, что там такая сильная оборона! Мы отступили, кто остался жив, и двинулись в обход. Потом даже не знаю, что произошло – заночевали, выставили дозор… А проснулся уже один. С вечера туман наполз, густой, знаешь, как молоко, мы по нему шли, в нём и заночевали… Утром ни костра, ни ребят, я уж искал-искал, орал даже, как дурак – как же такое, думаю, чертовщина какая-то… Вот теперь хожу, ищу. Найду – вместе и будем к своим пробираться.
- Долго ходишь? – спросил Берт.
- Да уж больше недели, наверное. Часы разбил, когда с рукой… И небо висит непонятное – ни дня, ни ночи…
…Больше недели, - думал Берт. Он ходит тут уже больше недели, чтобы я нашел его через 17 лет. По сколько там лет получается на один день? – где-то по семь… по восемь?..
Хроноаномалия.
Какая-то линза времени…
Может, Зона эта оттого и крутилась, что отец кругами ходил, своих искал?..
- Эй, - окликнул капитан, - что примолк опять? Страшно?
- Вообще-то жуть, - отозвался Берт от всей души. - Может, костер разжечь?
- Ты что, какой костер! Сиди, не дергайся, а то вдарит молнией… Я же говорю – давно тут лазаю. Такого насмотрелся, расскажи кому, не поверят… Погоди, скоро кончится.
По бушующей за «стенами» поляны буре никак нельзя было сказать, что она собирается заканчиваться. Молнии сверкали хоть и вдалеке, но с немедленным, в землю вбивающим громом, и лес содрогался от завываний урагана, треска ломаемых деревьев, грохота водяных потоков, ворочавших камни склона.
- Кончится этот конец света, - сказал Берт наконец, - надо нам пробираться назад.
В голове его уже зрела сумасшедшая, искрящаяся восторгом идея – как вот он с отцом возвращается в Город… Почему, почему нет?! Ну и сумасшествие, ну и плевать, потому что…
- Конечно, - покладисто кивнул капитан, - ты иди. Только мне без своих нельзя - мальчишки же, второгодки, вляпаются без меня куда-нибудь, как пить дать…
Они уже вляпались по самое никуда, мрачно подумалось Берту, здесь уже им всем ничто и никто помочь не сможет, хоть убейся, - как же мне тебя убедить-то, а…
Было такое впечатление, что последние слова он произнес вслух, потому что капитан тут же откликнулся:
- Не получится, не старайся. Я своих не брошу.
- Да они, если живы, уже давно вышли! Где ты станешь их искать – Река ещё не опала с паводка, кругом тайга, чаща, горы, - как твои второгодки могли здесь выжить?!
- Не ори на старшего по званию, - ухмыльнулся капитан, - смотри, вроде унимается буря-то…
Берт и не заметил в нервах, что дождь действительно поутих, и капает уже не с неба, а с листвы; да и ветер не ревёт, не ломает лес, а уныло шарится в кронах.
- Надо идти, - сказала капитан, поднимаясь от бочажка, – к сожалению, в разные стороны. У тебя своя работа, у меня своя забота…
- Я иду с тобой, - твердо сказал Берт.
Капитан внимательно поглядел на него, помолчал, потом покачал головой:
- Я знаю, что ты думаешь…
«Ну да, как же, - подумал Берт, - посмотрел бы я на тебя, если б и в самом деле знал…»
А капитан продолжил:
- Да не волнуйся за меня, наука, я не пропаду, и рука уже в порядке. Ты иди по своему делу… Ребята-то живы, я точно знаю. Пару раз голоса слышал, да найти не смог, а мой голос, видимо, в сторону сносило…
- Я с тобой, - упрямо повторил Берт, которому дико подумать было – расстаться с отцом, хотя он не имел ни малейшего представления, что станет со всем этим делать, - вместе ребят поищем. Я места неплохо знаю, помогу искать… У меня же сроки не ограничены, время есть…
Капитан опять долго и с непонятным выражением смотрел на него, потом кивнул:
- Ну, может и к лучшему. Спасибо…
Подхватил оружие, рюкзак, и двинулся к краю поляны.
Они шли вместе довольно долго, как показалось Берту. Во всяком случае, по дороге успело приключиться немало всякого: то вдруг внезапно пала непроглядная тьма, и, чтобы не угробиться в какой-нибудь расщелине, не утонуть и не потеряться, пришлось сделать привал. Огонь разжечь удалось, но освещал он только склонившиеся над ним лица, а кипятить воду и вовсе отказался; напились холодной из ручья, поели галет с чуть тёплой тушенкой, и немного, по очереди, поспали. В Бертову стражу вроде бы послышался сквозь толщу темноты чей-то крик, но очень далеко, не разобрать; он долго вслушивался в ватную тишину, но крик не повторился, и отцу Берт ничего говорить не стал. Когда костерок начал гаснуть, оказалось, темнота вроде редеет, кое-где стали выступать, как отдельные личности из толпы, стволы деревьев, валуны-останцы, купы скомканных кустов, а потом и серебристо-серое неживое небо.
Потом пришлось перебираться через узкое и глубокое ущелье с чистым каменным ложем, без единого сухого листа, без случайно обломанной ветки: как будто нависший сверху ольшаник находился в другом измерении, и весь мусор его – сучки, листва, семена и шелуха коры, - сыпались в какое-то другое ущелье, в другом, параллельном мире. А здесь, в почти стерильной, без единой соринки, мрачной глубине как резцом отполированного камня чудовищное эхо даже усталое дыхание делало оглушительным и так долго каталось от одной стенки к другой, что выбравшись, пришлось долго отдуваться на поросшем земляникой склоне, ожидая, пока перестанет гудеть в ушах.
…Потом вышли вроде бы на опушку, а впереди, курясь и выбулькивая газы, лежало громаднейшее болото, дальние границы которого терялись в дымке. Ничего подобного в окрестностях, как знал Берт, быть просто не могло, но не верить глазам тоже было невозможно: между вихрастых кочек и занавешенных сизым лишайником редких осин открывались черные, как ртуть, глаза топи. От греха подальше начали обходить болото с востока, залезли в бурелом, заросший таким густым мхом, что нога тонула по бедро; пока выбрались на более-менее чистое место, болото исчезло, как не было его.
Ещё через некоторое время опять появился туман, но уже низовой, плотный до вязкости; поднялся сначала до колена, потом до пояса. Он едва заметно колыхался, как, бывает, колышется озеро с шугой; Берт остановился.
- Надо переждать, - предложил он, - земли совсем не видно, не пораниться бы…
- А, в таком тумане как раз руку-то и подрал, - отозвался капитан, - только вот не знаю, удастся ли костер наладить.
Затея с костром не увенчалась успехом. Сухих веток наломали с деревьев выше линии тумана, но попав в него, дрова мгновенно и фатально отсыревали, как и спички с зажигалками. Побившись так и этак, уже не зная, что ещё можно придумать, плюнули и улеглись, укрывшись лапником и прижавшись спиной к спине.
…Проснулся Берт от холода. Он был мокр с ног до головы, но зато туман исчез бесследно – к его ужасу, вместе с отцом, ничего не оставив после себя, ни вмятины на лежбище, ни окурка, ни забытой вещи. Только груда елового лапника, которую Берт, вскочив, сбросил с себя, будто подросла вдвое.
Осознав произошедшее, Берт на какое-то время просто потерял разум; он кричал, звал, шарахаясь по лесу в оглушительной тоске, уже совершенно не понимая, не только где находится, но и когда. Лес молчал, камни безмолвствовали; то мхи, то хвоя, то невысокая лесная трава покорно подавались под ногой, и тут же снова поднимались, в своём, им одним известном порядке. Наконец, споткнувшись о горбатый корень, Берт грянулся лицом в едва прикрытую прошлогодней листвой и веревочными корешками зеленчука каменистую проплешину; хорошенько приложившись головой, так что из глаз искры посыпались, он наконец опомнился. Сел, держась за лоб; подтянул рюкзак, нащупал на поясе флягу, плеснул на голову… Засевшая в месте ушиба ноющая боль как будто даже успокаивала, отвлекая от ощущения невосполнимой потери. В опустевшую голову потихоньку, крадучись, как домочадцы после пьяного дебоша хозяина, стали возвращаться мысли. Поэтому хозяин головы не сразу осознал, что ко внутреннему её гулу примешивается некий внешний гул, негромкий, но угрожающий.
Берт огляделся и прислушался. Гул то нарастал, то затихал до неясного бормотания; земля, кажется, слегка дрожала. Достаточно было прожить в Стране год, чтобы научиться распознавать землетрясения. Они непредсказуемы, и потому смертельно опасны: далекий гул мог в равной степени означать и то, что эпицентр трясет хребет где-то далеко, на поднебесных кручах, и то, что на самом деле эпицентр рядом, и тогда едва заметное дрожание земли рано или поздно перейдет в толчки, и тогда уже мало никому не покажется.
Берт вскочил и нервно огляделся. За время бестолкового метания по округе он, кажется, умудрился почти вернуться к Реке; во всяком случае, места были вполне узнаваемы: высокий скалистый сброс с севера, отчетливо уваливающий на юг склон сосново-пихтового леса, а там, невидимая за деревьями, - Река… Сверху, с горы, нарастал уже не просто гул: в нём отчётливо слышались скрежет сминаемого дикой силой камня, рокот расходящихся трещин, треск ломающихся деревьев… Берт задрал голову и увидел, как далеко наверху, захватывая кромкой верхнюю границу древостоя, проседает и плющится мелкофракционный склон, зажёвывая края галечника и валунного останца, и валит, валит вверх пыльный столб… Оттуда шла лавина. Тогда он повернулся и побежал, так быстро, как только мог - к Реке. Лавина шла ещё не основная, похоже, где-то там, в вышине, землетрясение раскололо один из отрогов, и он валился вниз, дымясь и набирая скорость. Берт вполне мог успеть добежать до брода, пока основная масса тела лавины рухнет на лесной уступ, если все пойдет удачно.
Но удачно не пошло. Он выскочил на берег много выше брода, совсем забыв, что берег обрывист и ненадёжен – и едва успел затормозить, когда буквально под ногой юную поросль папоротника прорезала трещина, и большой кусок обрыва, тяжко повернувшись в рвущихся, ещё пытающихся удержать его корнях прибрежных деревьев, рухнул вниз. Земля дрогнула так, что Берт потерял опору и заскользил по склону, туда, в оборванные и переломанные руки корней под обрывом. Он отчаянно пытался задержаться, хватаясь за кусты, но земля тряслась и кренилась, казалось – она сама катится куда-то, в какую-то окончательно смертельную бездну… И тут кто-то, ухватив за лямки рюкзака, остановил скольжение и вздёрнул на ноги. Голос капитана проревел:
- За мной! Бросай оружие, снаряжение… К реке!
Берт, оказавшись вздёрнут из почти уже небытия внезапно пришедшей помощью, от неожиданной команды рванулся было вперед… Но он уже задыхался и кашлял от опускавшейся сверху каменной взвеси, щурился и отплёвывался; оглянувшись, увидел отца, который двигается параллельно, между ним и склоном горы, тренированным размеренным шагом прыгая уже чуть не по гребню настигавшей их осыпи, - а за ним, неизвестно откуда взявшись, бегут люди в потрёпанной юнийской военной форме, бегут бесшумно и молча, но очень профессионально. И ещё Берт увидел, что им не успеть. Стена лавины догоняла и уже почти настигала их, неукротимая, стремительная, асфальтово-чёрная, с вкраплениями охристо-желтого, выстреливающая упреждающими глыбами белого известняка, пыльными тёмными минами и галечными снарядами.
«…и всё» - мелькнуло в голове. Он уже не бежал, а стоял, дыша предобморочно, и всё выглядывал среди этих бегущих людей - отца. Но тут кто-то мощным пинком дослал его вперед и влево, и он покатился, почти оглушенный, через бровку обрыва по склону к Реке, и услышал откуда-то, то ли изнутри себя, то ли снаружи:
- Должен выжить, сын.
- …Нашел меня Тойво, - продолжил Берт, по-прежнему стоя у книжных полок и всё так же постукивая пальцами по корешкам, - много ниже брода, у самой стремнины: я запутался в прибрежных кустах и был без сознания. У меня оказалась сломана рука и ключица, ну и так, по мелочам – ушибы, ссадины… Тойво наложил шину, сделал укол, и тут я пришел в себя. И спросил, когда именно он меня нашел. Оказалось – утром этого дня. Конечно, я тут же потребовал вернуться – откапывать людей из-под лавины.
- Какой лавины? – спросил Тойво, внимательно глядя мне в глаза…
…Ну, то есть, понятно, да? - я рвался бежать назад, а Тойво снова и снова объяснял мне, что не было никакой лавины, и людей никаких не было, пока я, озверев, не сорвался:
- Это тебя там не было! Это ты, кажется, оттуда «не вернулся»?! – ну, так они должны вернуться!..
Тогда Тойво сдался и повел меня, минуя лагерь, к броду, к зоне отложения лавины. Извините… мне даже сейчас нелегко рассказывать. Я ожидал увидеть груды камня, бурелом, вспученную воду… ничего этого не было: только каменный перекат, и валуны на щебневой косе. И камни мхом поросли многолетним.
…Однако, когда вернулись домой (я, кажется, так всю дорогу и промолчал, только всё твердил и твердил про себя, как заклинание: хроноаномалия, хроноаномалия…), в Управлении я доложил, что в таком-то квадрате, там-то и там-то, под старой осыпью, скорее всего, не захороненные люди, ещё с войны. Ну, вы знаете, как у нас относятся к таким вещам. Тут же снарядили народ, и действительно нашли, как потом мне сказали – группа юнийских экспедиционеров с командиром. Захоронили, как положено, на нашем кладбище… А вскоре выяснилось, что Зона исчезла.
- Кстати, - Берт усмехнулся, - когда мы с Тойво доковыляли до лагеря, уже глухой ночью, Козлотур нас чуть не пристрелил со страху, и долго отказывался вылезать из палатки… Бедняга, пока ждал, обалдел от ужаса, клялся, что слышал гул обвала, и крики. А когда выяснилось, что всё в порядке, все живы, и лавины не было, анекдот очередной рассказал:
Недоступная высокогорная область Страны. Занесенная снегом, недоступная простому человеку заимка. Сидит за столом ведьмак, слушает радио.
Стук в дверь, и голос:
- Открывай, это я, тарк…
Ведьмак:
- А на фига ты там закрылся?!
- ...Тойво сказал, что меня не было всего три дня, - сказал Берт, помолчав, - и я так никогда и никому, кроме жены, не рассказал, что на самом деле случилось со мной в Зоне. Вот когда я понял Тойво!..
А теперь вот думаю – да чего, собственно, было скрывать?.. Уже в Городе, когда я только шел докладываться, в коридоре столкнулся опять с Козлотуром. Мне было достаточно тошно от произошедшего, говорить ни с кем совершенно не хотелось… Но он остановил меня очень решительно, и сказал:
- Начальник, чего вы там забыли в той Зоне – не мое дело, но ты знай: ежели что подтвердить понадобиться, то я как штык, понял?.. Потому что был обвал. Был, я слышал… А Тойво как хочет…
Представляете? – тихоня наш Козлотур! Он же никогда ни в какие дела не лез, а тут… Испугался за меня, что не поверят, и готов был плечом к плечу отстаивать правду, хотя его самого, если землетрясение действительно было, эта правда никак не красила. За трусость мог и вылететь из Департамента… Ну, я его успокоил как-то… Впрочем, он мне, кажется, не поверил.
Берт опять помолчал, а потом договорил негромко:
- Меня и в Департаменте долго трясли, и ребята… Ну, им я напридумывал чего-то, мол, ходил-бродил, ничего не видел, кроме тумана, полагал – несколько часов, оказалось – три дня… Боялся, что не поверят? – да нет… хотя и это тоже… Беда в том, что я сам себе не верил, не доверял – не то чтобы собственной памяти, хуже того – Дороге. Хотя Страна подготовила меня к пониманию массы удивительных вещей: случись подобное в Юне – помчался бы сдаваться психотерапевту…
(продолжение следует)