– Николай, еще один человек, «любимый» тобой, давал интервью некоторое время назад: Михаил Швыдкой. Я, конечно, не мог не спросить его про тебя и про ту ситуацию, которая случилась с тобой. Хотя он говорит, что он в принципе лично не очень причастен.
– Да что ты? Сколько гадости он вылил на меня в прессе. Если просто у кого-то есть интерес – взять и набрать эти две фамилии и посмотреть, как он меня поливает, то конечно.
– Давай услышим мнение Швыдкого.
– Случился такой период, когда был уволен с поста генерального директора Большого театра Владимир Васильев. Ну, это произошло не очень красиво, скажем так. Я сейчас не говорю о том – справедливо это или несправедливо, но я переживаю до сих пор.
– Я сейчас вспоминаю историю Цискаридзе, это тоже ваше правление?
– Цискаридзе не был тогда.
-– Не был тогда, когда его уволили из театра из Большого?
– А его не увольняли из театра. Там случилась травма. Там были целые... Как раз с Николай Максимычем, когда с ним случилась травма, мы все помогали ему. Но у нас с ним отношения неровные, скажем так. Он считает, что я поступил глубоко неправильно, не назначив его руководителем балета или еще на более высокий пост. Но это не ко мне вопрос, не хочу это обсуждать. Он был выдающимся танцовщиком.
– Вот мнение из первых уст Михаила Швыдкого.
– Из первых уст. Хочу сказать, что Михал Ефимыч вообще никак не мог повлиять на мое назначение, кроме тех гадостей, которые он позволял себе сказать по средствам массовой информации, потому что министром культуры он не являлся с 2004 года. А вся ситуация со мной происходила в 2013 году. И в 2013 году как раз он был абсолютно причастен к огромному количеству плохих слов, сказанных в мой адрес.
– За что он тебя так невзлюбил?
– За то, что я всегда указывал на всех тех, кого он пытался похвалить, о ком он говорил достаточно...
– В преувеличенной степени...
– Да. В преувеличенной степени, а я просто опять-таки... Понимаешь, я же ничего не говорю никогда бездоказательно, я же сразу могу сказать – вот пожалуйста...
– Я никогда не забуду, как ты ходишь по Большому театру и отколупываешь там чего-то...
– Нет, я не отколупывал, я просто им показывал – посмотрите. Понимаешь, в чем дело. Ведь гигантское количество, уже в интернете можно прочитать, отзывов, как люди пишут: а Цискаридзе-то прав был.
И очень смешно еще, пришли брать у меня интервью в репетиционный зал, можно в интернете посмотреть, где я веду урок, а сзади меня такая трещина. Огромная трещина, в которую руку можно просунуть. Но не я же их привел в этот зал. Есть пресс-служба, они приводили в зал, в котором я вел репетицию. Не я виновен в этой трещине, не я виновен, что привели на репетицию ко мне прессу. И эта трещина есть. И ее регулярно приходили заделывали, а трещина все расходилась. Она и по сей день там есть.
– Не отремонтировали?
– Нет, конечно, потому что проседает почва. Плывуны в Москве, и здание, к сожалению, в достаточно сложном состоянии. И я почему говорил, хозяина нет в этом театре. В театре нет хозяина. Они не понимают даже, как управлять.
Швыдкой один из тех, кто тогда кричал и обвинял, что я же не руководитель, я же не хозяйственник...
Слушайте, я семь лет занимаюсь стройками, потому сейчас со мной очень опасно вообще дискутировать, потому что у меня есть результаты, когда я непосредственно строил здания, с нуля делал капремонты и так далее. И все проходило отлично.
– Ты знаешь, что-то мне подсказывает, что передо мной, напротив меня сейчас сидит будущий хозяин Большого театра.
– Как говорят грузины – посмотрим.
– Ты допускаешь это?
– Мама мне все время говорила в детстве, это ее любимое было: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Я вообще не люблю ни сослагательного наклонения, ни мечтаний. Я конкретный человек, и мы с тобой с этого начали. Вот для меня стакан никогда не бывает наполовину полон. Я всегда знаю, что надо долить. Вот у меня такой характер. Почему я тебе говорю. Вот будет, я приду, отработаю, сделаю.
– Опять без удовольствия это сделаю, как обычно, знаешь, бывает...
– Потому что там разруха. Потому что если мы сейчас с тобой встанем и поедем в Большой театр, зайдем, я тебе покажу огромное количество мест, где стоят ведра, где течет с крыши, где протекает все, где плесень...
– Подожди, только отремонтировали. Столько вбухано в этот театр. Все разворовано?
– Не знаю. Я не хочу об этом говорить. Я буду говорить об этом конкретно, когда я буду заниматься документацией, тендерами и так далее. Но я не могу не видеть, как сгнило все, как разрушается лестница, по которой ходишь каждый день...
Я был в Мураново, великолепный музей. Если кто-то не был, обязательно съездите. И меня водил директор, он замечательный экскурсовод и директор музея, со мной был рядом. А что прекрасно в этом музее, что это настоящий памятник архитектуры. Там все настоящее. Это имение, в котором жили и Белинские, и Тютчевы, и связано с огромным количеством действительно выдающихся людей.
– А что ты там увидел такого?
– И вот мы заходим... Я говорю, я как хозяйственник, первым делом в каждом зале смотрю не на экспозицию, а на то, как проложена проводка, где стоят огнетушители и как сделано видеонаблюдение. Понимаешь, я не могу от этого отойти. Потому что я такое количество проверок Роспотребнадзора, Рособрнадзора прошел, что я знаю, что это.
Поэтому, входя в Большой театр на спектакль, я первым делом вижу грязные унитазы. Чудовищно вообще убрано все. Как все неправильно сделано!
Я пришел в один театр Москвы, не буду его сейчас называть, потому что его надо закрыть просто. Я был в шоке от разрухи.
– Так пусть закроют, пусть услышат, что надо заниматься делом...
– Директора этого театра все время хвалили, мало того, дали ему еще повышение. А это преступление, просто по тому, как проводка проложена, потому что если, не дай бог, коротнет, там половина зала даже не выбежит.
– Это большое какое-то здание?
– Ну да.
– Это государственный театр?
– Это государственный театр... Но опять-таки, если бы у меня не было такого колоссального опыта в хозяйстве, я бы не знал, что это такое. А моя работа в десятки раз сложнее, чем в Большом театре. И я объясню, почему, потому что у меня несовершеннолетние дети – и общежитие и обучение.
В Большом театре что хорошо, нет несовершеннолетних, делай что хочешь. У тебя послабление и это уже не памятник архитектуры. Конечно, потому что там нет ничего исторического. А у меня памятник архитектуры и несовершеннолетние дети. Поэтому я знаю, что такое хозяйство.