Часть третья или Зачем ведьмам репродукции Босха
Деревенский праздник был в самом разгаре. Самогон на маленькой площади перед статуей Владимира Ильича Ленина лился рекой. Буквально, потому что бочка, в которой скотник дед Панас, а по совместительству - местный алкогольный алхимик - прикатил свое душистое творение, оказалась криво заклепанной, и драгоценная влага сочилась прямо под гранитный постамент вождя мирового пролетариата. Что по-своему было весьма символично. Однако дед Панас свой восторг по поводу символизма выражал крепкими тумаками и отборнейшей руганью в адрес сварщика дяди Еремея. Именно кривым волосатым рукам дядьки народное собрание было обязано наличием четырехведерной бочки с самогоном. Оный орошал землю, а рядом - горбатый нос сварщика вскапывал грунт при непосредственной помощи крепких кулаков скотника. Наверное, для лучшей впитываемости алкоголя.
Довершала праздничную картину бодрая толпа селян, наряженных по случаю Дня деревни в свои лучшие костюмы. Вот среди восхищенных зрителей жена председателя Воровайко, Настасья Тимофеевна, бодро утаптывает чернозем выходными алыми лаковыми чеботами под льющийся из хрипящих динамиков хит Верки Сердючки. А подле нее, радостно размахивая жареной куриной ножкой, дает гопака сам председатель, Антип Воровайко. Брызги мясного сока от курочки не менее радостно вытирают с лиц уже упомянутая Авдотья Никитична и местный агротехник Игнат Прокопьич, вприсядку выкидывающий замысловатые коленца.
Запахи пота и духов над пляшущей толпой перемешиваются с ароматами жареных пирожков - коронного и единственного съедобного блюда поварихи и по совместительству продавщицы сельпо Агнессы Забодайкиной. К слову, для поварихи день основания Нижних Огневок всегда был часом ликования и гордости, ибо в обычные дни никого из селян даже под страхом смерти нельзя было заставить испробовать ее кулинарные шедевры.
Елька, как новенькая в селе, мало обращала внимания на вакханалию вокруг. Девушку больше занимала мысль, как бы незаметнее проклясть двух изрядно выпивших трактористов - Толика и Вована. Эти милые молодые люди уже полчаса докучали ведьме с предложением сходить на сеновал и испить "чистой, что твоя слеза, зуб даю!" ежевичной браги. Елька томно вздыхала, мягко отстраняла пахнущие машинным маслом руки и тихо скрипела зубами. Донцова, как назло, осталась лежать в другой сумочке дома...
Вдруг завывания "Хорошо, все будет хорошо" резко оборвались. Колонка с печальным звяком брызнула во все стороны пластмассой. Люди остановились и как один возмущенно посмотрели в сторону виновника. И тут же отпрянули – возле разбитой аппаратуры, нелепо переступая культями, выходил из сумерек самый настоящий зомби. Истлевшее лицо пришельца было испачкано землей и хвоей, костлявые пальцы словно скрючены артритом, а одежда, или то, что от нее осталось, волочилась за мертвецом и клоками осыпалась прямо в самогонную лужу.
Тут бабы закричали, и, будто дожидались этой команды – нежить повалила из кустов на площадь, как картошка из дырявого мешка. Оскаленные зубы, клоки истлевших волос, торчащие кости и голодные пасти – вот что отразилось в глазах обалдевших людей. Зомби ревели и бежали, плелись и ползли…
Первым опомнился дед Панас:
- А –а-а-а-а, сука, наших бии-и-ить!..
Удивительно легко для человека в возрасте скотник ухватил несчастную бочку и широким броском отправил ее в толпу мертвяков. Да, не зря хвалился дед Панас – самогон оказался действительно убойным. Четырехведерная железная бочка сразу снесла три ходячих трупа, прокатилась по площади и придавила еще двоих. В довершение боевого пути жестянка лопнула и облила содержимым мертвяка и Настасью Тимофеевну, которая лупила оного суровым алым чеботом. Видя такой беспредел, трактористы тут же забыли о Ельке и присоединились к другим деревенским мужикам. Возмущенные испорченным праздником, те готовились как следует потрепать нежить. Дядя Еремей, еще обозленный на свою криворукость, успел сбегать в сарай и принес мужчинам лопаты и тяпки.
Елька же вместе с женской половиной деревни бежала к домам и вопила. Правда, вопила больше для вида, лихорадочно размышляя – с чего бы мирным в обычное время трупам ходить на праздники и нападать на селян? Вроде и истлеть давно должны были - слишком старое кладбище, да и некромантией сама не баловалась уже года три как…
- Это все Зорька моя, проклятушшшая! – заголосила на бегу Авдотья Никитична. – Она, сссобака рогатая, кефир дает! Вона, ишшо захотели-и-и-и! Говорила мне мамка – не бросай мусору возле кладбишшша-а-а-а!
С криками доярка влетела в свой дом и захлопнула дверь, а ведьма остановилась как вкопанная. Кефир? Что за нелепость? Причем здесь корова Зорька? И вдруг поняла – Кефирная магия. Бабуля еще заставляла ее, маленькую, пить эту несусветную кислую дрянь и говорила, будто напиток волшебный. А бабуля фигни не скажет, особенно ведьма.
С устроенной скоростью Елька припустила к дому. Теперь она знала, как разобраться с проблемой. Где-то среди магического хлама в коробках завалялись репродукции ее любимого Иеронима Босха. Они-то и должны стать смертоносным оружием против нежити…
Елька заперла дверь, для верности подперла колченогим стулом и заткнула окна подушками. Затем запустила газовую горелку под закопченным котелком (уже подарок мамули) и вылила в него банку молока. Когда молоко покрылось пенкой, ведьма сунула туда воронью лапку и маленькую сухую мышь, отметив про себя, что надо будет пополнить запасы, и стала размешивать варево веточкой полыни. Убавив огонь, Елька кинулась к коробке с книжками и выудила оттуда качественные распечатки «Страшного суда» и «Сада земных наслаждений». Последняя была самой дорогой сердцу ведьмы и она с большим сожалением разорвала картину на мелкие кусочки. Обрывки отправила в молоко и трижды три раза прочитала Черное заклятие. От горшка повалил сизый дым, и Елька с ужасом уставилась на огромную паучью ногу, показавшуюся из молочной пены. Лапа и еще восемь таких же были приделаны к виноградине, увенчанной кошачьей головой с петушиным клювом. Чудовище выползло на край котла, остановилось и кукарекнуло.
Продолжение следует.