А ему уже перевалило за тридцать, и сейчас ему не до ваших глупых сплетен, он страшно занят. Надо успеть кончить начатое, когда сотни новых замыслов уже томятся в нём. Он стал матёрым писакой и увидел необходимость борьбы за чистоту и правдивость творчества писателей, против легкомысленного словотяпства примазавшихся «законодателей» моды, развращающей читателя или пошлейшей эротикой, либо туповатым богословием. Он стал знаменит, молодёжь боготворит его. Новые работы ожидаются с нетерпением. Здесь остро чувствуют и почти понимают его. Луч мысли его отзовётся в них восторгом пробуждения веры в чистоту и справедливость жизни. По нему они начнут учиться думать и даже зачастую станут спорить с ним. Так однажды пятнадцатилетняя девочка придёт к нему домой учить его жизни, и потом, ещё и слегка пожалеет его, а он ей напишет чудесное стихотворение, на которое она обидится по гроб жизни – как он её не понял. Дитятко, а вы пробовали понять его глубже, чем он Вам сам себя разжевал? Но для него такие встречи были всё – же большой удачей, - ведь в них он лицом к лицу видел тех, для кого писал.
Так пройдёт несколько лет, пускай очень трудных, но тогда он хоть изредка мог отчуждаться от рутины быта, не вслушиваться в чьё – то шипение и сладострастный шёпот: ”Ах, как он жену свою сумасбродствами измучил. Ну не зверь ли. Ладно, хоть люди ей помогают. Такая красавица, и как в свете блистает. А он? Правда говорят, что она... Да так ему дураку и надо". Глупцы и завистники всегда шли с ним рядом, и зачастую даже его собственной дорогой. Он привык к ним, и временами пробовал забыть про их существование, но могли ли они ему это позволить? Так у его жены появился новый искатель. Он был молод, красив, ласкаем дамами "света", фаворит властителей, пылко и правильно умел объясняться в любви... Словом полностью соответствовал образу совершенного возлюбленного. Сердце редкой женщины не затрепетало бы сладко при появлении с ней рядом такого подлеца. Составила ли Она исключение, я определённо не знаю, хотя и очень хотел бы этого. Нет, она не станет его любовницей, и даже будет гнать его от себя, но при этом позволит себе всё – же немного пожалеть его и даже слегка утешить, - так по домашнему, по тихому; правда за спиной у мужа, но ведь этому ревнивцу и не обязательно всё - то знать. Но только вот честные доброжелатели его сразу же уведомят об этом и даже больше. Трагедия разовьётся быстро, но всё – же и тогда не сломает в нём Человека.
А потом ему будет сорок. Говорят, что в это время у мужиков начинается кризис, что-то в их основе ломается. Вот Поэт и заболел. Одиночество, душевная боль слилась в нём с болезнью тела. Накопленная ранее усталость сказывалась на всём. Поэт сломался, и никого не оказалось с ним рядом, кто хотя бы попытался остановить это его разрушение. Мудрые друзья, вы пытались учить его не пить, вести себя прилично и не приставать к вашим жёнам. Конечно, вы были правы, но как он мог объяснить вам ту боль, что тогда разрывала его, разве не имел он права даже на короткое время забыть про неё? Нельзя же непрерывно мучиться от одиночества и непонятости, подобно выброшенному за ненадобностью псу. Ведь смерть уже пришла за ним, и он, хотя пока ещё и не верил в неё, но написал сам себе две взаимоисключающие и чудненько дополняющие друг друга эпитафии.
Рассказывают, что в ту ночь Поэт умер. Неправда, он живёт и сейчас. Правда он очень устал, немного ленится, и забыл про полено под подушкой. А может быть, я про него просто даже ничего и не знаю. Моя ли в том вина, что на моём чердаке слишком редко бывает свежий ветер, появляются интересные или остроумные мнения, а через плохо вымытые стёкла иногда так трудно наблюдать бегущую мимо жизнь.
Август,1985