Найти тему
Околокнижная жизнь

За что травили автора первой антиутопии, Евгения Замятина?

Оглавление

Его книгу ругали, и называли ложью еще до того, как она вышла в печать. Максим Горький писал о ней: «Вещь отчаянно плохая. Усмешка — холодна и суха, это — усмешка старой девы». Критика травила роман и его автора, к 1924 году стало ясно, что в России "Мы" напечатать не удастся.

Первое издание книги вышло в 1924 году, в Нью-Йорке
Первое издание книги вышло в 1924 году, в Нью-Йорке

Книгу уже успели напечатать на английском, чешском и французском языках, прежде чем она добралась до читателя из России. Интересно, что в нашей стране "Мы" появилась в печати в обратном переводе с чешского языка. Это было сделано без согласия и ведома автора, в пражском журнале "Воля России" (Одним из редакторов был Миша Слоним, друг Марины Цветаевой. В этом журнале в основном печатали эмигрантскую и советскую литературу).

Право на шторы

— Я бы так хотела сегодня прийти к вам, опустить шторы. Именно сегодня, сейчас... — робко подняла на меня О круглые, сине-хрустальные глаза.
Иллюстрации Кита Расслела
Иллюстрации Кита Расслела

"Милая O" - так называет главный герой свою подругу. В этом государстве нет имен, люди здесь больше не люди, они "нумера". Женский нумер O-90 - она не очень умна, но, видимо в ней есть особенная прелесть. К тому же у нее есть "право на шторы" с главным героем.

Вообще, эта милая О... как бы сказать... у ней неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уж никак не наоборот.

Что это за право такое?

Это право у нас — только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен — мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга.

Таким интересным образом Замятин описывает быт среднестатистического жителя этого мира: полное отсутствие приватности. Люди (простите, нумера) живут друг у друга на виду. И лишь на один час (заранее отдав дежурному розовый билет) они могут себе позволить закрыться от окружающего мира ради отношений по расписанию. Кстати, у милой O есть розовые билеты и к другим нумерам. А почему бы и нет? В мире без приватности это кажется довольно логичным.

«Ночью — нумера обязаны спать; это обязанность — такая же, как работа днем. Это необходимо, чтобы работать днем. Не спать ночью — преступно...»
«Ночью — нумера обязаны спать; это обязанность — такая же, как работа днем. Это необходимо, чтобы работать днем. Не спать ночью — преступно...»

Любовь и голод владеют миром

Все было просто и понятно. Дружба с О. Работа на благо Единого Государства. Но на свою беду (или счастье?) в его жизни появилась I.

Этот женский нумер I-330 оказался героиней подпольного сопротивления. Ее главной целью было принести в мир тотального контроля и уравнения хаос, вернуть людей к природе. Герой меняется под ее влиянием.

Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь — земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от вас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо — вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О.

Что же плохого в том, что наш герой влюбился?

«Lex sexualis» гласит: «Всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер».

Единое государство создало механизм, при котором страсть, ревность и любовь отбраковывались, как атавизмы. Замятин очень точно отразил в романе настроения эпохи. Советская власть в первые свои годы была заинтересована в личном влиянии на семью, воспитание детей и даже на регуляцию интимной жизни. Хотя, будем честны - идея о "гигиенических публичных домах" - для безопасного удовлетворения потребностей была не нова.

Желтый билет - медицинская книжка. Уже в конце XVIII — начале XIX веков появилась потребность остановить рост специфических в этой отрасли заболеваний. Девушки с такими книжками могли подтвердить свое здоровье, а значит заниматься "любимым" делом легально.
Желтый билет - медицинская книжка. Уже в конце XVIII — начале XIX веков появилась потребность остановить рост специфических в этой отрасли заболеваний. Девушки с такими книжками могли подтвердить свое здоровье, а значит заниматься "любимым" делом легально.

Что было дальше?

Замятин писал, что лучше соотечественников его понял Джордж Оруэлл:

«Вполне вероятно, однако, что Замятин вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры. <…> Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем нам грозит машинная цивилизация».

«Мы» — это история уничтожения личности человека массовой идеологией конвейера. В век машин происходит разрыв человека с природой. Сам автор относил свою антиутопию к американскому фордизму ⁠.

И тем не менее, в 1929 году в прессе началась травля Замятина, по официальной версии "за факт зарубежной публикации".

«впервые с самого начала русской письменности русские писатели не только признали полезным существование цензуры, но осудили попытку уклонения от неё путём заграничных изданий»

Замятину закрыли путь в литературу и вынудили покинуть пост председателя Ленинградского отделения Всероссийского союза писателей.

В 1931 году Замятин написал письмо Сталину:

«Для меня как писателя… смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году всё усиливающейся травли».

Благодаря заступничеству Горького, Замятина услышали, и разрешили ему выезд заграницу.

Роман "Мы" породил целый жанр, став первым в ряду невероятных антиутопий — таких как «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли, «1984» Оруэлла и «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери.

Нам же скрывать или стыдиться нечего: мы празднуем выборы открыто, честно, днём. Я вижу, как голосуют за Благодетеля все; все видят, как голосую за Благодетеля я -- и может ли быть иначе, раз "все" и "я" -- это единое "Мы". ... Потом: насколько это целесообразней. Ведь если даже предположить невозможное, то есть какой-нибудь диссонанс в обычной монофонии, так ведь незримые Хранители здесь же, в наших рядах: они тотчас могут установить нумера впавших в заблуждение и спасти их от дальнейших ложных шагов, а Единое Государство - от них самих.
Нам же скрывать или стыдиться нечего: мы празднуем выборы открыто, честно, днём. Я вижу, как голосуют за Благодетеля все; все видят, как голосую за Благодетеля я -- и может ли быть иначе, раз "все" и "я" -- это единое "Мы". ... Потом: насколько это целесообразней. Ведь если даже предположить невозможное, то есть какой-нибудь диссонанс в обычной монофонии, так ведь незримые Хранители здесь же, в наших рядах: они тотчас могут установить нумера впавших в заблуждение и спасти их от дальнейших ложных шагов, а Единое Государство - от них самих.