Информ-досье в литературном клубе «Прикосновение» к 155 - летию со дня рождения всемирно известного художника, сценографа и модельера (1866-1924)
В начале ХХ века Леон Бакст (1866-1924) буквально взорвал Европу своими декорациями и костюмами для «Русских сезонов» Дягилева. Его признали гениальным сценографом и самым модным модельером. Вскоре слава шагнула и через Атлантику.
Сегодня эскиз или картина художника на аукционах Christie’s и Sotheby’s может стоить несколько миллионов долларов. А в Гродно, где Бакст родился, нет даже музея его имени. Да и большинству из нас это имя мало что говорит.
12 мая 2021 года в литературном клубе «Прикосновение» библиотеки «Фолиант», прошло информ-досье, посвященное 155 - летию со дня рождения всемирно известного художника, сценографа и модельера.
Читатели посмотрели документальный фильм «Лев Бакст. Мастер линии», снятый Олегом Лукашевичемв 2014-м году, полистали книги о художнике, внимательно рассмотрели репродукции его картин, узнали историю их создания. А заодно расширили свой кругозор, чуть ближе прикоснувшись к забытой биографии.
Горькая свобода
В 2010-м году Лев Самойлович Бакст сидел за письменным столом в своей парижской квартире и разбирал почту. В один день и сразу полдюжины приглашений: из США, Италии, Англии, Франции. Миланский театр «Ла Скала» ждет синьора Леона Бакста к началу января. Американский импресарио зовет за океан, обещая познакомить с богатыми клиентами, которые наперебой жаждут заказать ему портреты и фасоны новых туалетов. Хозяин известнейшего в Париже ателье Поль Пуаре справляется, обдумал ли мосье Бакст его предложение: двенадцать тысяч франков за двенадцать моделей - по три на каждый сезон следующего 1911 года.
Если так пойдет, он сможет диктовать заказчикам любые условия и браться только за ту работу, которую сам пожелает. У кого из художников дух не захватит от таких перспектив? В былые, совсем недавние, казалось, времена за любое из этих писем на восхитительной бумаге он бы отдал полжизни. И вот теперь они ненужной шелухой громоздятся на столе, потому что было еще одно письмо. И вот оно то, как гирей, придавило все остальные... И тяжкой тоской, затопившей сердце.
Весь последний год он надеялся, надеялся до последнего. Узнав, что Синод отклонил ходатайство Любови Павловны Гриценко о разводе, несколько недель ходил как именинник, уверенный, что теперь-то она оставит свою блажь. Но не таков у его жены был характер, чтобы отступаться. И вот цель достигнута: прошение, поданное ею на высочайшее имя, удовлетворено - брак с Львом Самойловичем Бакстом расторгнут.
Что ж, значит, в свои сорок четыре года он вновь свободен. К тому же известен и даже, может, скоро будет богат. Успех истинный, такой, о каком мечтал долгие годы, пенится вокруг как шампанское в хрустальном бокале. Заказы плывут в руки, один выгоднее другого. Вот только счастье, которое, казалось, неизбежно должно прийти вместе с известностью и деньгами, вдруг предательски ускользнуло прочь. Теперь уж, наверное, навсегда.
Он вдруг громко выругался на идиш. И сам удивился тому, что еще помнит слова, слышанные в далеком детстве на улицах родного города, где на идиш говорила едва ли не половина жителей. Помнит, несмотря на целую вечность, прожитую в другом мире. Несмотря на новое имя, на новую веру, в которую обратился ради любви... Любови Павловны, Любы, Любочки. Той, что больше его не любит.
Изгой
Город Гродно, где появился на свет в 1866 году под именем Лейбы Хаима Розенберга, Лев Самойлович помнил смутно. Единственное, что навеки впечаталось в память, это гибель семилетней сестренки, опрокинувшей на себя кипящий самовар. После этого он остался старшим среди четверых детей.
В гимназию пошел уже в Петербурге, куда семью выписал из Гродно отец матери, еврей по фамилии Бакстер. Хитроумными путями он добыл себе не только право проживать в столице, но и вполне безбедное существование. Дед торговал сукном и содержал модное ателье.
Маленькому Лейбу дед нравился чрезвычайно. Его квартира на Невском проспекте была полна красивых вещей, приятных запахов и приглушенных коврами таинственных звуков. Одевался дед изящно, носил на шее в качестве кашне огромные шелковые платки. Образ мысли имел широкий, а круг знакомств разнообразный.
Когда Бакстер стал замечать за старшим внуком обычно не поощряемую в иудейских семьях склонность к рисованию, воспользовавшись связями, отослал его рисунки Марку Антокольскому, которому вера предков не помешала стать прекрасным скульптором. Ответ был таков: у мальчика явный талант и зарывать его в землю неразумно. Родители смирились, и семнадцатилетний Лейб Розенберг к своему восторгу стал вольнослушателем Академии художеств: о зачислении в разряд студентов ему, иудею, не стоило и мечтать.
Как же это было давно! Он уже почти не помнит себя тогдашнего. И немудрено: много лет упорно открещивался от того огненно-рыжего еврейского юнца, мучительно красневшего от любой сальной шуточки сокурсников. Тогда он стеснялся своего слишком певучего произношения, упрямо просачивавшегося в безупречно освоенную русскую речь из родного идиш.
Но кровь предков, видно, не обманешь. И его экзаменационное полотно «Оплакивание Христа», за которое наивно рассчитывал получить большую серебряную медаль, комиссия не случайно перечеркнула демонстративным крестом: слишком уж похожа его Богоматерь на простую еврейку из какого-нибудь Гродно... По мнению мэтров - сходство кощунственное. Спасибо хоть за то, что покинуть академию дали под вполне благовидным предлогом: прогрессирующая болезнь глаз. Могли ведь и исключить с позором!
Никогда ему не стать своим в этом таинственном христианском мире. Сколько бы ни дружил с золотой петербургской молодежью и ни роднился с коренными московскими семьями, на всю жизнь он останется для них еврейским мальчиком из провинциального Гродно... Чужаком.
И Люба, плоть от плоти чужого ему мира, не могла об этом не догадываться. Потому, наверное, и ушла.
Богатая невеста
Они познакомились в конце 1902 года. К тому времени имя Лейба Розенберга, ставшего Львом Бакстом, было уже неплохо известно в обеих столицах. Знали его посетители художественных выставок, которые устраивал «Мир искусства», объединивший молодых и талантливых российских живописцев.
Знаком он был и читателям одноименного журнала, самого популярного и роскошного художественного издания в России тех лет. Оценили работу Бакста-декоратора на сцене Эрмитажного театра и «Александринки» и театралы. Он оформил две постановки - мимическую драму «Сердце маркизы» и трагедию «Ипполит». Да так удачно, что тут же получил заказ на балет «Фея кукол», который должен был идти сначала на сцене придворного Эрмитажного театра, а потом в Мариинском.
Отлично знала Бакста и Александра Павловна - супруга медика, коллекционера, верного соратника мирискусников Сергея Сергеевича Боткина и старшая сестра Любы, чью невеселую историю Лев знал от Боткиных задолго до личного знакомства.
Александра Боткина и Любовь Гриценко были дочерями мецената Павла Михайловича Третьякова. И хотя отец с детства твердил им, что наследницам русского купца должно и в мужья себе выбрать купца, причем непременно русского, наказу следовать не стали.
Их старшая сестра Вера вышла замуж за пианиста Александра Зилоти. Люба же выбрала в супруги художника-мариниста Николая Гриценко. Впрочем, Павел Михайлович против ее выбора не возражал: Гриценко был ему симпатичен.
Выходец из купеческой среды, сибиряк, морской офицер, подтянутый, выдержанный, серьезный. Николай Николаевич окончил курс в кронштадтском Техническом училище морского ведомства и в Академии художеств, участвовал в дальних путешествиях, в том числе в кругосветке и морском путешествии цесаревича в Японию, во время которого состоял штатным художником Морского министерства. И хотя некоторые злые языки утверждали, что Гриценко, ездивший за казенный счет учиться живописи в Европу, слишком увлекается подражанием французским художникам, Павел Михайлович находил его полотна вполне достойными, даже купил несколько для своей галереи.
Жених был четырнадцатью годами старше невесты, но родителей это устраивало: характер у Любаши непростой и муж ей нужен мудрый. А замуж было уже пора - как-никак двадцать пятый год.
В начале июня 1894 года Люба и Николай обвенчались в селе Болшево, поблизости от которого Третьяковы много лет снимали на лето дом, и вскоре после свадьбы уехали в Европу, где и прожили почти безвыездно несколько лет. В конце 1900-го сорокачетырехлетний Николай умер от чахотки, оставив свою тридцатилетнюю жену вдовой на середине беременности. С божьей помощью Люба благополучно родила, и теперь маленькая Маринушка - ее самая большая радость: девочка растет здоровой.
Материально Люба, получившая после смерти родителей значительное наследство, вполне устроена. Вот только откуда тоска в ее глазах? Откуда эти медленные, будто замороженные движения? Ей всего тридцать три, а на взгляд меньше сорока не дашь.
Любовь без любви... Какой грустный каламбур. Знала ли она вообще это удивительное чувство? Или вышла замуж только затем, чтобы не коротать затянувшееся девичество в доме строгого отца? Когда Любе исполнилось 17, умер ее младший брат. И характер папеньки после смерти любимого сына стал еще суровее.
В Петербург Любовь Павловна приехала на открытие посмертной выставки картин своего покойного мужа. Там она и познакомилась с Бакстом. У художника тут же возникло горячее желание вернуть этой женщине лукавую улыбку и блеск глаз. Уж он-то знал, что за могучая сила - любовь.
Сумасбродная первая любовь
Первое большое чувство накрыло его в двадцать пять, когда Бакст встретил Марсель Жоссе, актрису французской труппы, выступавшей на сцене петербургского Михайловского театра. Несмотря на ее далеко не первую молодость, молва по-прежнему приписывала этой даме самых влиятельных и знатных покровителей, среди которых числились даже отпрыски императорской фамилии.
Но влюбившийся с первого взгляда Левушка отважился претендовать на место среди избранных. И на свою беду преуспел.Неизвестно, чем он смог приворожить искушенную диву, вдруг не на шутку увлекшуюся молодым восторженным поклонником. Впрочем, длилось ее своевольное чувство недолго и закончилось куда быстрее, чем Левушкино, становившееся, напротив, день ото дня все отчаяннее.
По законам жанра начались бесконечные сцены ревности, разрывы, примирения и слезы. Время от времени Марсель, начинавшая тосковать по стремительно уходящей молодости, вновь приближала к себе Бакста, но лишь затем, чтобы потом с еще большим пафосом разыграть новое расставание. Когда же, проведя без сна очередную одинокую ночь, порвать решал он, трогательно изображала покинутую.
Особенно тяжко приходилось Льву, когда у Марсель не случалось ангажемента и он назначался главным зрителем в том фантастическом театре, в который она превратила свою жизнь.
До поры до времени знакомые наблюдали за этой драмой со снисходительной усмешкой. Но когда он заявил, что уезжает за Жоссе во Францию, оставляя с таким трудом добытое место преподавателя рисования в семействе великого князя Владимира Александровича, стало ясно: дело плохо. Отговорить от сумасбродства пытались наперебой и друзья, и родные, после развода родителей и смерти отца считавшие Льва главой семьи. И все же он уехал.
Ох, как же непохожа была его тогдашняя парижская жизнь на нынешнюю. Вместо роскошного отеля «Метрополитен» - дешевые меблирашки, вместо сыплющихся заманчивых предложений - унизительные поиски работы и пропитания. Если бы не заказы на большую батальную картину, а после на императорский портрет, полученные придворными друзьями, пришлось бы голодать.
Но он, казалось, и к этому был готов. По крайней мере, пока в сердце оставалась хоть тень надежды, что Марсель все еще его любит. Финал драмы получился водевильно-пошлым: он просто застал ее с другим.
Тогда Лев и дал себе зарок: если полюбит еще раз, то только женщину, которая будет этой любви достойна. И вот, извольте, сдержал обещание - прекрасно воспитанная, знающая языки и обожающая музыку, сама чудесно играющая на фортепьяно, Люба Гриценко так непохожа на порочную истеричную Марсель. Даже сейчас он абсолютно уверен: несмотря ни на что, Любочка все еще верна ему. Но почему же сердце опять сжимает тоска, напоминающая ту давнюю, мучительную, глодавшую его после расставания с первой любовью?
Кометы из разных галактик
Роман, вспыхнувший в начале 1903 года, развивался стремительно. Очень скоро они с Любой стали любовниками, и Лев, переполненный новым чувством, был готов на безумства. Чего стоила одна только выходка с портретом любимой, которым он, как флагом, украсил декорации «Феи кукол».
Спектакль, в котором блистали едва ли не все звезды тогдашней балетной сцены - Матильда Кшесинская, Анна Павлова, Агриппина Ваганова, Михаил Фокин - был весь пропитан свежестью и счастьем, которые так и рвались наружу из его души, и стал истинным триумфом Бакста-декоратора. Зрители с восторгом приняли даже затею с портретом. А он уже мечтал, как летом возьмется писать Любу всерьез. И конечно, обязательно в белом, как невесту.
Предложение сделал чуть ли не в первые же дни романа. Но несмотря на то, что оба были свободны, ждать свадьбы пришлось почти год. Льву прежде надлежало перейти в христианство, а дело это оказалось небыстрое и нелегкое. Чтобы не дразнить гусей, решили до свадьбы не съезжаться и даже летом, отдыхая во французской Ментоне, поселились на разных виллах.
Впрочем - сплетен не избежали. Знакомые семейства Третьяковых художники Константин Маковский и Николай Неврев открыто осуждали Любин выбор, многие вслух говорили, что хитрый еврей стремится к браку исключительно из корысти. Но Лев лишь смеялся над глупыми сплетниками.
В ноябре 1903 года они обвенчались и зажили наконец-то вместе в Любиной петербургской квартире на Спасской улице. Как тогда казалось Льву, веселой и дружной семьей, которой для абсолютного счастья не хватало только одного - общего ребенка. Несмотря на горячую привязанность к падчерице, он с первых же дней семейной жизни мечтал о сыне.
Ждать пришлось не один год: Люба забеременела лишь в начале 1907 года, к этому времени их брак уже трещал по всем швам. Еще в конце 1905-го они попытались разъехаться, долго дулись друг на друга, но до развода не дошло. И вот теперь Люба все же ушла. А он до сих пор не понимает почему.
Потому ли, что в отличие от ее достопочтенного батюшки не желал ходить в одной шубе десятилетиями и глаза его неизменно загорались восторгом при виде изящного костюма или яркого галстука? Или причина в том, что в свои немолодые уже годы все еще по-юношески пылок и иногда не может отказать себе в удовольствии невинно пококетничать с хорошенькими девушками? А может, дело вовсе не в этих смешных мелочах, а в том, что они оказались двумя кометами из разных галактик?
Люба не захотела стать мужу опорой и соратницей. Не поняла желания Льва Самойловича, с семнадцати лет живущего только своим заработком, отдохнуть от утомительного заказного портретирования, от уроков в живописной школе Званцевой и поработать для себя.
После возвращения из Греции он был полон планов и идей, хотел засесть за новое эпическое полотно. Но первую же просьбу мужа о помощи, всего лишь о каких-то жалких восьмистах рублях, Люба приняла за попытку подъехать к ее деньгам. Слово-то какое выбрала: «подъехать». И куда только делось ее европейское воспитание, так ведь только купцы в лабазах выражаются!
Интересно, что сказала бы теперь, узнав, что восемьсот рублей Баксту готовы платить за одну-единственную акварель? Хотя, собственно, какое ему теперь дело до того, что скажет Люба? Лишь бы Андрюша не слышал от нее плохого об отце. Но, кажется, в этом на Любу можно положиться: все-таки порядочность - фамильная черта Третьяковых.
Смысл жизни
Отныне сын для Бакста - единственный смысл жизни. Жениться Лев Самойлович больше ни за какие коврижки не станет. В третий раз ставить на кон свое сердце не рискнет.
Он рассортировал письма, отобрав те, ответить на которые нужно непременно сегодня. Потом взял в руки маленькую серебряную рамочку, куда несколько недель назад вставил новое фото и теперь всюду носил с собой. Как удачно, что Любаша увлеклась фотографией и чуть не в каждом письме присылает новые карточки Марины и Андрюшеньки.
Вглядываясь в улыбающуюся мордашку сына, он еще раз поразился тому, как угадывались в детском лице черты обоих родителей. Вспомнил, как писал свояченице Александре Павловне Боткиной о своих первых отцовских радостях: «Когда спит — похож на меня, откроет глаза - ну совсем Люба».
Неужели это было когда-то? Волшебный 1907 год, поездка в божественную Грецию с другом Валентином Серовым, первая Андрюшина улыбка…Эх, бросить бы сейчас все, кинуться на вокзал. Четыре дня пути - и вот он в тишайшем Хаапсале, пьет на веранде парное молоко из глиняной кружки, нянчится с Андрюшей, рисует Марине в альбомчик кукол. Пусть не мужем, но хоть отцом побудет недолго...
Но только все это мечты. Оторваться от работы сейчас, когда заказчики буквально рвут его на части, безумие. А мечтать о том, что Люба сама привезет детей в Париж повидаться с отцом, и вовсе бессмысленно. Она и раньше-то никогда не любила с ним кочевать, а теперь и подавно.
Долгожданный успех
Хорошо, по крайней мере, что пока еще много вокруг дорогих московских и петербургских лиц. Все эти бесчисленные приглашения на завтраки, обеды, светские рауты, что градом сыплются на Бакста после бешеного успеха балета «Шехеразада», ничто по сравнению с несколькими уютными часами, которые можно провести в привычном кругу: Валентин Серов, Шура Бенуа, Сережа Дягилев.
Но скоро все начнут разъезжаться... Гастроли русского балета, так взволновавшие Париж летом 1910-го, идут к концу. Неугомонный Дягилев уже строит планы следующего сезона, набрасывает репертуар, распределяет работу. Но и ему ясно, что с этого лета имя Льва Бакста для парижан уже не просто часть «Русских сезонов», а величина самодостаточная. И мировая
Вспомнилось вдруг, как в самом начале их знакомства вечный выдумщик Шура Бенуа завел забаву: попеременно задавать «философские» вопросы всем членам их «Общества самообразования» - того самого, на фундаменте которого несколько лет спустя родился «Мир искусства». Был среди прочих вопросов и такой:
- Кем бы вы хотели стать в будущем?
И Лева выпалил:
- Самым знаменитым художником в мире.
Смеялись все: и Шура, и Сережа Дягилев, и Сережин кузен Дима Философов, и Валя Нувель, и даже старший брат Шуры блестящий акварелист Альберт Бенуа, который и познакомил когда-то конфузливого молодого еврея со всей честной компанией. Но громче всех хохотал сам Левушка, зарабатывавший тогда на жизнь иллюстрациями для дешевых детских брошюр и донельзя смущенный собственной дерзостью.
Как мечтал он стать своим среди этих блестящих студентов Петербургского университета. Собираясь в удивительном доме Шуриного батюшки Николая Леонтьевича Бенуа, полном картин и книг, молодые люди с легкостью рассуждали о прерафаэлитах и импрессионистах. И вот настало время, когда уже Шура посматривает на него с завистью, утверждая, что Бакст присвоил написанное им либретто «Шехеразады», а хитрющий Сережа Дягилев зорко следит, как бы входящего в фавор декоратора не сманили у него «Гранд-Опера» или «Ла Скала». Что-то дальше?
Впрочем, что бы ни ждало впереди, одно он решил твердо: Любовь Павловна, мать его сына, даже перестав быть ему женой, останется в его жизни навсегда. И ни единым упреком он не выдаст своей досады и жгучей обиды от их расставания. А понадобится - снова станет Любе опорой.
Лев Самойлович оказался верен себе. До конца жизни он не порывал дружбы с бывшей женой и падчерицей Мариной Гриценко. Даже тон писем к Любови Павловне почти не изменился. Они по-прежнему начинались с обращения «Дорогая Люба» и нередко заканчивались подписью «Твой Лев».
Одинокая жизнь была безрадостна, и Бакст перевез к себе в Европу семью овдовевшей сестры. После триумфального сезона 1910 года слава Леона Бакста, как его называли за пределами России, росла год от года. В следующее лето пять представленных Дягилевым балетов шли в оформлении Льва Самойловича, а сразу по окончании спектаклей в отделе декоративного искусства Лувра открылась персональная выставка его работ.
Вскоре Леона Бакста уже считали не только гениальным сценографом, но и самым модным модельером Европы. Платья с отделкой из меха и шляпы в виде гарибальдийских колпаков с кистями из бисера, сандалии в античном стиле и чулки с геометрическим рисунком, выполненные по его эскизам, шли нарасхват. Признанные иконы стиля балерина Ида Рубинштейн и маркиза Луиза Казати заказывали ему вечерние туалеты и карнавальные костюмы.
Вскоре пришла мода и на интерьеры «от Бакста», и вспомнив опыт интерьерной выставки, устроенной когда-то «Миром искусства», он взялся сначала за виллу Ротшильдов в Лондоне, а позже за дом своих давних друзей Алисы и Джона Гаррет в Балтиморе.
Дружба с Гарретами помогла Баксту более или менее благополучно пережить «пожар», охвативший Европу в годы Первой мировой войны. В феврале 1916 года в Нью-Йорке открылась его персональная выставка, лучшие универмаги рекламировали украшения, сделанные по его эскизам, труппа Анны Павловой выступала с оформленным им спектаклем «Спящая красавица» на сцене нью-йоркского зала «Ипподром».
Но никакие творческие и финансовые успехи художника не помогли Баксту заполнить пустоту в душе, которую он чувствовал после распада семьи.
Эмиграция
Еще больнее сделала эту рану отвратительная история, разыгравшаяся вокруг Бакста в конце 1912 года. Силясь обрести хоть какое-то душевное равновесие после развода с Любовью Павловной, он снова сменил веру, вернувшись к иудаизму. Худший момент для этого шага трудно было представить. После убийства премьер-министра Петра Столыпина осенью 1911 года евреем-террористом Россия переживала невиданный разгул антисемитизма: по провинции прокатилась волна погромов, иудеи, не имевшие права жительства в столице, выдворялись за черту оседлости.
Однако весть о том, что предписание покинуть Петербург в двадцать четыре часа получил всемирно известный художник Лев Бакст, ошеломила даже ко многому привыкшее российское общество.
Выхлопотать Баксту право остаться в городе, где он вырос, где жили его бывшая жена и сын, не смогли даже высокопоставленные друзья. Лишь вмешательство министра иностранных дел позволило отсрочить высылку на две недели. Однако провести с родными Рождество, как хотел Лев Самойлович, не удалось. Многие считали, что после такого оскорбления Бакст вряд ли еще вернется в Россию. Так и произошло.
Но он по-прежнему не прекращал переписываться с друзьями и родными, оставшимися на родине. В 1922 году вытащил из советской России Андрюшу и его мать, замерзавших в разворованной квартире на Спасской. Оставалось лишь догадываться, сколько порогов пришлось обить Баксту, чтобы Любовь Павловна с сыном смогли уехать в Европу. Они поселились в итальянском Сан-Ремо, поблизости от младшей Любиной сестры Марии. И теперь уже не Лев ей, а Люба писала бывшему мужу письма с просьбой о деньгах, которых, конечно же, всегда не хватало.
Между тем Баксту шел уже пятьдесят седьмой год. Здоровье все чаще давало сбои. Еще в 1914 году случился первый приступ нервной болезни. Что было ее причиной: напряженная работа, тоска по родине и семье - сказать трудно. Недуг, проявлявшийся в мучительных мышечных болях, светобоязни и нервном возбуждении, терзал несколько месяцев.
Спустя десять лет загадочная хворь вернулась - художнику стало плохо прямо на репетиции балета «Истар», к оформлению которого он приступил по просьбе Иды Рубинштейн. Премьера должна была состояться через несколько недель, но побывать на ней Баксту не удалось. Пришлось отложить и поездку в Италию, где как раз гостила у матери и брата его падчерица Марина Гриценко.
Впрочем, состояние больного постепенно улучшалось и фатального исхода никто не ждал: он даже начал выходить на прогулки... Увы, одна из них по декабрьскому Парижу стала для Бакста роковой - простудившись, он умер на руках у преданной Марины, приехавшей повидаться с отчимом.
Хоронили Бакста в канун нового, 1925 года на кладбище Батиньоль. Вспоминавшие эти похороны очевидцы утверждали, что множество людей в толпе были одеты в костюмы, некогда созданные по эскизам художника.
ЛИТЕРАТУРА:
Его труды:
1. Бакст Л. С.Моя душа открыта. - Москва, «Искусство. XXI век», 2016.
О нем:
1. Беспалова Е. Р. Бакст и модернизм //Искусствознание. - 2014. - Вып. 3-4. - Стр. 235-275.
2. Беспалова Е. Р. Бакст в Париже. - М.: «БуксМАрт», 2016.
3. Боулт Дж. Э. Ковалёва О. Теркель, Е. Чернухина, А. «Волшебные слова»: литературное наследие Л.С. Бакста //Третьяковская галерея. - 2008. - Вып. 1. - Стр. 78-80.
4. Варьяш А.Лев Бакст Горькая свобода/Антонина Варьяш// Караван историй.- 2016. -№7.
5. Володина Е. Балханские эскизы: Статья о проблематике синтеза искусств на примерах произведений Андо Хиросигэ, Л. Бакста, В.Верещагина, В. Гартмана, В. Мазуровского //Гусейнов М.С. Балханские эскизы: Пьесы-фантазии для фортепьяно.- Москва: «Музыкант-классик», 2018. - 40 с., цв. портр., цв. илл.
6. Голынец С. В. Л. С. Бакст, 1866-1924. - Л., 1981.
7. Голынец С. В. Рабинович - Розенберг - Бакст// С. П. Дягилев и современная культура : материалы Международного симпозиума «Дягилевские чтения» /Сост. и науч. ред. О. Р. Левенков. - Пермь: «Книжный Мир», 2014. - Май. - Стр. 70. .
8. Кистович-Гиртбан И. «Опыт евразийского синтеза музыки и живописи»/ Ирен Кистович-Гиртбан//Гусейнов М.С. Балханские эскизы: Пьесы-фантазии для фортепьяно.- Москва: «Музыкант-классик», 2018. - 40 с., цв. портр., цв. илл.
9. Лапик Н. А. Проблема интерпретации темы античности в эскизах театрального костюма Леона Бакста и модной иллюстрации начала ХХ в.// Вестник СПбГУКИ. - 2015. - Июнь (вып. 2 (23)). - Стр. 90-93.
10. Наседкина Е. В. «Меня опять пишет Бакст…». Портреты Андрея Белого: история создания и интерпретаций // Вестник Академии русского балета им. А.Я. Вагановой. - 2016. - Вып. 5 (46). - Стр. 64-71.
11. Пружан И. Н. Лев Самойлович Бакст. - Л., 1975.
12. Счастный В. Г. Лев Бакст: Жизнь пером Жар-птицы. - Минск, «Четыре четверти», 2016.
13. Усова Н. М. «Трехфамилие» Бакста: Рабинович, Розенберг, Бакст. От Лейбы Рабиновича до Леона Бакста // Вестник Академии русского балета им. А.Я. Вагановой. - 2016. - Вып. 5 (46). - Стр. 72-82.
14. Шагал М. З. Моя жизнь. - СПб., «Азбука», 2000.
15. Шагивалеева Д. И. Наследие Льва Бакста в художественной культуре Англии // Вестник Академии русского балета им. А.Я. Вагановой. - 2016. -Вып. 5 (46). - Стр. 93-100.
16. Яншина С. В. Курамшина Ю. В. Мода как отражение действительности (на примере творчества П. Пуаре) // Таврический национальный университет имени В. И. Вернадского, Симферополь Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Социология. Педагогика. Психология. - 2014. - Т. 27 (66). - Вып. 1. - Стр. 242-246.
12.05.2021. Россинская Светлана Владимировна, гл. библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Библиотеки Тольятти»; e-mail: rossinskiye@gmail.com; Страница Вконтакте http://vk.com/library_foliant; Тел: 30-78-00.