Боль бывает разная.
Она чаще всего рождается из непонимания и стремления выдать одно за другое.
Четыре года назад у меня состоялся странный разговор в корридоре больницы с докторо травматологом. В меру циничен, немногословен. Профессионал с хорошей репутацией и высоким рейтингом, в интеренете основном его хвалят.
У нас с ним какая-то искра промелькнула на уровне понимания того, что происходит на самом деле. Его крик души и мой вопрос-недоумение.
-- Доктор, ну почему вы ему не делаете операцию, он же лежит со сломанной ногой и гадит под себя уже три недели? Неужели нельзя найти квоту и прооперировать? Я знаю, что операция стоит под сто тысяч, но если у него нет на это денег? У всех есть, а у него нет?
(Это был посторонний мне человек, лежачий больной в шестиместной палате, куда я ходила как на работу уже почти месяц).
-- Ты знаешь, как бывает больно переделывать работу? Вот я весь такой на адреналине, всех продавливаю, нахожу квоту перед самым Новым Годом, спицу подходящую вставляю, все супер, собираю осколки. А он...
-- Что он?
-- Ты в курсе, что он пытался отпилить полтора раза груз, который привязан к ноге на вытяжке, ну это чтобы перелом зарастал сам за полтора месяца?
-- Полтора раза, это как?
Один раз у него даже получилось удачно отрезать груз... Как только умудрился так изогнуться? Больно же и так просто лежать, а он умудрился изогнуться и достать груз. А второй раз его поймали и вывезли на пост, чтобы сестрички видели, что он там в очередной раз затеял.
-- Зачем отпилить? -- туплю я. Походы в больницу стали для меня в тот год откровением и опытом.
-- Он собирался сбегать покурить, ну очень хотелось. Это с переломом-то большой и малой берцовой кости. С хорошим таким переломом, качественным.
-- В смысле покурить?
-- Привычка такая есть пагубная, слышала? А у нас в больнице курить нельзя. Курилка вон в беседке на улице. Если кого в здании поймают, то сразу же выпишут. Это закон.
-- Ага, -- киваю я машинально.
-- А потом у него случилось что похуже, пришлось его прокалывать в реанимации, выводить из крови дурь, привязывать к кровати, чтоб точно не убежал куда со свежим переломом.
-- Что? -- начинаю немного понимать ситуацию я.
-- Он всю ночь собирался бежать куда-то на сломанной ноге, потому что срочно надо.
-- Ты шутишь, доктор? Куда бежать?
-- И вот ты спрашиваешь, почему он лежит и я ничего не делаю? Да потаму, что если даже найду резерв, выбью спицу, соберу осколки, проведу классно операцию... А он вскочит ночью и побежит на улицу покурить, добыть чего и обязательно навернется. Такие обязательно наворачиваются и ломают уже сломанное.
-- И?
-- Знаешь, как бывает больно переделывать? Вот физически больно? Я врач. Я должен спасать, помогать, собирать кости. А я уже собрал, уже помог. Вот только... Реально больно за себя. За этого больного... Если бы ты знала, как сложно второй раз оперировать сложный перелом.
Боль бывает разной. Боль бывает невыносимой от сознания, что все, что ты можешь и хочешь сделать оно напрасно. Оно будет во зло. Пользы ноль.
-- Так ему и лежать? -- уточняю я.
-- А почему бы и нет? Есть хирургическое лечение, операция, спица в ноге и на второй день он сам ходит на костылях, правда. Потом восстановление, даже гипса не надо. А есть консервативное лечение, полтора месяца лежать на спине с вытянутой к потолку ногой с привязанным к ней грузом и ходить под себя. А в это время думать и принимать переломные решения, такие, которые меняют жизнь. А потом еще полтора месяца гипс и костыли. Для окончательного закрепления выводов.
Помолчали.
-- Знаешь, мы окажем ему квалифицированную помощь. Будем делать по четыре укола в день, это профилактика от тромбов крови при малой подвижности. Мы будем его наблюдать, не выгоним на мороз. Пролечим. Даже прокапаем от зависимости. Вот только, что бы я ни делал, все равно будет как есть. Понимаешь?
Еще помолчали.
-- Доктор, ты открыл филиал наркологии и психиатрии в своем отделении? Прежде чем вылечить тело, нужно докапаться до затуманенной души?
Закрывает глаза. Улыбается грустно так.
-- Это не самое страшное.
-- А что самое страшное?
-- Не поверишь, -- тихо улыбается.
-- И все же? -- мягко настаиваю я.
-- Они вскакивают, бегут, ломаются, их повтороно... А потом идут в суд жаловаться и приходится составлять тонны бумаг, чтобы доказать, что сделал все по протоколу, что принял правильные решения и облегчил страдания. Если человек хочет пострадать, он будет делать все, чтобы по максимуму, чтобы по-полной и никакой фантазии не хватит, чтоб предотвратить.
Вот эти отписки и доказательства самое страшное. Постоянно ходить и думать, чтобы задница была прикрыта тонной бумаг.
-- Да, жалко деревья, которые идут на отписки, -- шучу я совсем не смешно.
-- Слушай, доктор, а почему ты это все не объяснил ему? -- спрашиваю я.
-- Ты с ним давно разговаривала? А в глаза заглядывала?
Я пожимаю плечами и задумываюсь о природе боли, настоящей боли.
Я хохмлю в палате лежачих. Я двигаю воду и рассказываю анекдоты, зову сестру, когда заканчивается капельница, но я не испытываю ту боль понимания происходящего, которая витает в воздухе.
Когда человек ломает тело, это говорит о том, что пора ему что-то понять и принять в свою жизнь. Пора начать жить иначе. И он должен сделать это сам. И никто не сможет за него решить, что менять и какие поступки совершать, чтобы наступило то самое светлое завтра без боли, без страха за будущее с ярким солнечным светом, от котого хочется жмуриться и пускать солнечные зайчики.
(Диалог в отделении травматологии городской больницы с доктором Паршиным четыре года назад).