Наш соломонушка росточком был с аршин – зато делов он много главных совершил…
Вообще, богоизбранные на протяжении всей библейской истории великодушием особо не отметились. Главное, что постоянно вычитывается из Еврейской Библии – это еврейское коварство. А в отношении премудрого Соломона так и хочется сказать пословицей: «что начал делать с утра, станешь делать до вечера». Начал Соломоша не сам, но надоумила его мамаша, та самая Вирсавия, бывшая женой давидова преданного слуги и военначальника Урии, которую Давид, обесчестив своего дружка, поял и обрюхатил, пока тот за него сражался и бился в войне с подступившим врагом. Позор этот не скроешь, когда баба пухнет день ото дня все заметнее, а заманить Урию на ночевку с женой из армии не вышло, тот был так верен воинскому долгу, что предоставленную Давидом увольнительную отверг как слабость, недостойную воина и преданного слуги. Так что Давид совсем было загрустил – не избежать позора-то. Но ум у бабы повадлив, на всякие пакости догадлив, и надоумила она своего полюбовника послать в войска подметное письмишко с приказанием того Урию бросить на поле боя одного, дружно отступив во время битвы – вот тут ему и конец. И самое приятное в этом коварном замысле было то, что Урия тот сам то письмецо давидово свез в армию, нимало не догадываясь о его содержании, и передал своим убийцам в собственные руки.
Так все и вышло по-писанному, и Давидка, оплакав боевого товарища, и похоронив честь честью, по-пацански, по закону иудейскому взял за себя его вдову , чтоб не бедствовала – и все бы шито-крыто, но пророк Нафан узнал об этой гнусности (сама Вирсавия ему и шепнула на ушко, покаялась в грехе на исповеди, как водится у жен благочестивых), и открыто обличил в ней Давида, как будто открытое ему самим богом. И пообещал опять-таки от самого бога, что ребенок, зачатый во грехе и рожденный в мерзости от греховного соития с женой коварно убиенного, умрет вскоре по рождении – а в Израиле это считалось наказанием божьим за смертный грех, и позором несмываемым.
Так все и вышло, и сколько Давид лоб ни разбивал в молитвах к своему небесному сюзерену, помилования ему не вышло, ребеночек скончался, но Давид недолго горевал, и обрюхатил ту Вирсавию вторично, от чего и родился реченный выше Соломон.
Соломоша был ребенком хилым, не чета другим давидовым деткам, коих было у него аки песка морского – меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел. К тому же был младшеньким в череде видных парней, впереди него шагавших строем в затылок в цари, на папашин престол. В общем, ему не светило ни разу, но маманя у него была та еще баба, тертый калач, и она Давиду так просто не давала, но всякий раз чтоб пообещал ей с клятвою, что будет ее Соломоша царем. Давид, впрочем, не сильно загонялся: обещать – не значит жениться. А престол свой, когда состарился, пообещал отдать самому любимому после упокоенного Авессалома красавцу Адонии.
Однако, красота и ум редко собираются вместе, и, узнав, что станет царем после давидовой смерти, смазливый дурень возомнил, что он теперь царь решенный, поскольку папаня уже с постели не вставал даже частями при виде голой красавицы юной Ависаги, которую ему в постель подкладывали вместо грелки. Вот и закатил на радостях пирушку: мол, я – будущий царь. А Вирсавия-то заранее удумала интригу с подставой и сговорилась с тем Нафаном Давиду представить ту пирушку, как воцарение при живом царе и измену, и заодно напомнить своему устаревшему пылкому любовнику про его обещания, которые он на ней обещал ей.
Так все и вышло. Пока дурень смазливый своим триумфом упивался в кругу льстецов и лизоблюдов, Вирсавия та шасть к своему былому дружку и говорит, мол, сынок-то твой уже списал тебя в покойники и себя царем объявил, уже торжествует. И только она отговорила, следом за ней Нафан к царю нате-здрасьте. У меня, грит, до тебя царь-государь, дело есть, не вели казнить, вели миловать. Давидка баб-то ни во что не ставил, и той подруге бывшей говорит, мол, ну-ка, выйди из дверей. Тут, мол, государственное дело. Ну, Нафаня ему и выложил все как есть: мол, кто тут временные – а ну слазь. Давидка-то и забалжил: Нафаня! А тот ему: я! Зови-ка теперь ту бабу, как ее, которая назойливая такая, с ее пащенком, и ставь его немедля в цари – я им покажу кто здесь царь.
Так все и вышло по-ихнему: Соломошу в цари поставили, маслом полили, в трубы вострубили – а Адония, пока пировал, слышит звуки труб, и на крылечко, мол, что за гость, кого привезли - не чеха ли? А там порученец, чернильный гвоздь, седай говорит, поехали, в ДК идет заутреня в защиту мира, Соломона во цари провожают. Гости, как услышали, все по-тихому слиняли и – драпать! Адонья в крик: ошибка тут, ведь это я еврей, а ему: не больно тут, ну-ка, выйди из дверей. Пришлось ему Соломоше поклониться туфлю целовать и перстень на верность, как своему пахану. Но Соломоша наш был не прост, даром что мал да хил – хоть мал, да удал! Если, грит, будет честным человеком то волос не упадет с его головы, а если найдется в нем лукавство, то умрет!
Так все и вышло по-ихнему, и лукавство тут же нашлось.
Адония прям ложился под Соломошу, но не убедил. И надо же ему было глаз положить на ту деваху, Ависагу, которая Давиду сгодилась разве только что в качестве грелки – а была чудо как хороша. Вот Адония мамаше соломошиной хитрющей бабище той и говорит: может, царь отдаст мне ту деваху бесхозную в жены? Как-так бесхозную? Ты, мол, хрыч, добром папашиным отоварился, а теперь еще на наших женщин позарился? И упал волос адоньин с него – вместе с головой. Сам виноват – подал повод.
А папаня, перед тем как преставиться, оставил царственному сыну завещание, в котором подробно расписал кого и за что из своих еще оставшихся в живых обидчиков и врагов угандошить. В том числе и тех, кого сам поклялся и им, и своему богу не трогать их, и простить – так пусть теперь после его смерти сынок, который им ничего не обещал, добьет их и отомстит им за папашины обиды смертью – таковы их царские нравы.
Так все и вышло по-ихнему, Соломоша расстарался ради священной отцовской памяти до того, что и тех, кто в царкву спрятался и за жертвенник ухватился – там прямо и прирезал их, принес в жертву своему злому богу, несмотря на его строжайшие законные запреты. И – ничего, его бог одобрил такую его решимость. Знамо дело, и сам такой же, решительный, человекоубийца от начала.
Потом Соломон выпросил у своего бога премудрость, а бог за такую мудрую просьбу дал ему в придачу и богатство невиданное, и власть над территорией «от Португалии до Владивостока», и почитание от всех царей земных (и цариц), и все что душеньке только угодно – пысателем его сделал, тыщи песен сочинителем, гусляром-певцом, обольстителем – своих баб у него было с тысячу, двести жен и восемьсот любовниц, а чужих кто считал? Однако, под конец свой, по еврейскому обычаю, как водится у богоизбранных, Соломоша своего бога-благодетеля коварно предал, забыл его и стал поклоняться чужим богам. С тем и почил во своя си, приложился к отцам своим.
Про него остается добавить, пожалуй, только одно: никаких следов в истории и археологии Палестины от этого сказочного великана не осталось вообще, не было ни его самого, ни построенных им великолепий, ни богачества несметного, ни великой державы, которой он командовал "от Москвы до самых до окраин" - НИЧЕГО! А описанное в библии великолепие является всего лишь вымыслом болезненной фантазии обиженных на весь мир за собственное ничтожество и неуживчивость представителей малого народца, всю реальную историю человечества находившегося в порабощении у других реально великих государств и народов, на окраинной провинциальной периферии которых прозябали «богозбранные» вместе со своим сказочным богом. А теперь подумайте и скажите, христиане – ну не дураки ли вы сами, коли почитаете своими святыми откровенных мерзавцев, берете с них пример для себя и ставите их в пример своим детям? Тем более, что сами они - обычные злые герои сказок очень страшных и омерзительных. Подумайте над этим, если еще осталось чем думать.