Глава 3
Для женщин нет такой проблемы,
Которой им бы не создать.
Народная мудрость.
Когда Степкина семья окончательно переехала на Лодырки, погода капризничала не на шутку: на 1 мая лили холодные дожди, а на 9-е пошел мокрый снег. Гулять сделалось невозможно, все размокло, нахохлилось и поскучнело. Не только посеянные семена, вылупившись из земли, замерли в неприятном изумлении, но и чуть отросшая по неудобям крапива с иван-чаем и зверобоем сбились с графика, понурились, да так и застыли. Вечерами где-то в недалеких зарослях у Ладырки обиженно и простуженно всхлипывал соловей.
…Папа с мамой и бабушка Эта со Степкой стояли у кухонного большого окна и смотрели, как на кусты уже почти зацветшей смородины белыми кляксами ляпает мокрый снег.
Мама сказала:
- Ну вот… А помните, как мы в марте чучело Масленницы сжигали? – такая отличная погода стояла!
- Ага, - тихонько откликнулся папа, - только похоже, чучелко-то выжило, и теперь нам мстит.
Но вот май окончательно промок, скукожился и отвалился в прошлое, и народился удивленный июнь: огляделся потрясенно, и принялся деловито наверстывать чуть не упущенное лето. И если кислые майские утра вставали неохотно, как будто нетерпеливый день тянул их из-за леса за ухо, то июньские рассветы стремительно выкатывалось откуда-то из-за Москвы совершенно самостоятельно и резво, румяные от солнца, сверкающие росой, оглушающие птичьими посвистами.
В 6 утра в поселке, если не считать птиц, тишина стоит такая, что слышно, как начинают цвести кабачки и выползает с грядки, беспардонно распихивая всё неосмотрительно оказавшееся поблизости, мощная тыквенная плеть. Чуть позже в косых лучах ещё неподнявшегося солнца по улицам вдоль дач появляются собачники с питомцами. Иногда трудно сказать сходу, кто кого выгуливает, потому что многие хозяева встают с петухами, а просыпаются уже на улице, по ту сторону резвого поводка, и только тогда пытаются выровнять шаг и расправить плечи. Ласточки черными бумерангами торопливо выписывают в небе загадочные письмена, в которых, видимо, содержатся многообещающие предсказанья обо всех рисках и победах грядущего дня.
Но в 8.00 трудолюбивые Лодырки уже все на ногах. Воскрякали утки у кого-то из соседей, вслед им подмокшей виолончелью зарыдала курица-несушка. Хриплым спросонья голосом зашелся Ларисин пес Мальчик, радостно и звонко откликнулась овчарка Чарма наискосок; издал птичью трель почти игрушечный шпиц со следующих Лодырок, похожий на объевшееся гамбургерами страусиное перо; и наконец бухнул, накрыв окрестности акустической волной (как самоходная артиллерийская установка «Пион» с недалекого полигона Алабино) соседский алабай - и покатился, покатился, утопая в низинах приречных лугов, ежедневный утренний гимн новорожденному дню.
…Хлопнула дверца легковой машины где-то с улицы (за деревьями не видать); грянула какая-то попса, но не громко, а так, под сурдинку; потом скрежетнул мотор, пережёвывая скорости, и мелодия исчезла – уехали. И слава Богу, не место убогой попсе утром жаркого июньского дня на уютных Лодырках.
Взвыл ребенок, совсем мелкий, откуда-то из-за нескольких заборов. И тут же – спокойный голос матери, слышный, как из-за стенки:
- Сказала же – иду! - и ребенок отчего-то замолкает.
Опять тишина…
Крадучись проехал самосвал. Интересно, куда это он?.. У кого-то завозился колодец, взвизгнул железный ворот, опало ведро. Ветерок прошелестел по веткам яблонь, нырнул в щавель на грядке, колыхнул физалис и укроп, и канул в ежевику. И опять по кругу – куры, ребенок (сиди, ты ещё ничего не сделал), только вместо самосвала мотоцикл, и снова Чарма, Мальчик, ведро, ветерок…
- Ну что, завтракать? – спросила мама, - Олег, где ты там?
- «Не, не… - промурлыкал папа, неожиданно появляясь на крыльце с букетиком ромашек, - нежными пельменями накорми меня, Мими, нежными, филейными…»
- Да ну тебя, – пробормотала мама, улыбаясь под нос.
Стол накрыли на веранде, низкие парапеты которой уставлены были все сплошь комнатными растениями.
Бабушка так любила цветы, что они у неё жили повсюду и зимой, и летом. Зимой – на подоконниках, столах и полках, а летом тоже переезжали «на дачу» - на веранду, в клумбы, куда прикапывали горшки, и на лавку у завалинки. Растения отвечали бабушке полной взаимностью, они вились, кустились и зеленели ей на радость. Мама тоже постоянно норовила посадить и вырастить всё, что только имело плод: лимон, мандарин, помело, авокадо, ананас… Эта неоглядная страсть женской половины семьи была всем давно и хорошо известна. Порой папа со Степкой тоже почти машинально включались в процесс ухода за растениями, и тогда в горшках и кашпо наступал форменный потоп. Устав проводить разъяснительные беседы и делать бесполезные строгие предупреждения, мама просто повесила на самый большой фикус записку:
«ЦВЕТЫ НЕ ПОЛИВАТЬ!!!»
А папа, прочитав, немедленно дописал снизу:
«ОНИ НАКАЗАНЫ!»
Папа у Степки вообще был хохмач и насмешник, так говорила мама. Теплый дождик он прозвал «вареным» дождиком; про весеннюю и осеннюю побелку яблонь говорил (не очень понятно) «садо-мазо»; остатки чайного сервиза, которые бабушка категорически отказывалась выбросить, он окрестил – сервиз «больше двух не собираться»; если год оказывался не урожайным на грибы, папа, возвращаясь из лесу, вздыхал:
- «По два в одни руки»…
Старый разлапистый стол покрывала клеенка с ситцевым рисунком. На ней, у самой стенки, уже тихонько попыхивал самовар на железном подносе, который вскипятил папа. Кроме того, на ситцевых цветочках стояла крынка с молоком, блюдечко со сливочным маслом, глиняная расписная миска с оладьями, которые папа, облизываясь, именовал «манхэттенами» (то есть небоскребами, как он объяснил Степке), тарелка с колбасой и сыром, домашний паштет из куриной печенки… Бабушка священнодействовала с заварочным чайником – делала купаж из иван-чая, вишневого листа и мелиссы.
- Слу-ушайте, - сказал папа, подкладывая себе оладьев, - этот младенец так много орет, я поначалу думал, что там близнецы. А тут Володю-соседа встретил, - нет, оказалось сам-один такой талантливый…
- Олеж, - спросила бабушка, - а не знаешь, что за птица хищная с утра вопит над поселком? Вот, вот…
- Где? – задрал голову папа.
Бабушка сделала всем знак умолкнуть. Было ещё тихо, только слышался далекий гул Киевского шоссе.
- Э-хкхе-хе-кхе!!! – хриплым и преступным голосом взвыл вдруг чей-то петух.
- Это? – удивился папа.
- Да ну тебя. Слушай, слушай, вот…
- Пи-у-у… пи-иу…пи-у… - услышали они откуда-то из невообразимой вышины. Папа немедленно вскочил, схватил бинокль, всегда висевший тут же на веранде, и сбежал с крыльца.
- Я понял, - сказала он оттуда чуть спустя, - это этот, как его… Ну, этот…
- Ястреб-тетеревятник, - неожиданно подсказал Степка.
Бабушка с мамой с удивлением обернулись к нему. Вернувшийся Олег поинтересовался:
- Откуда знаем?
- Не знаю, - растерялся Степка…
- Олеж, да ты сам небось и рассказывал, - засмеялась бабушка Эта.
- А может быть, - легко согласился папа.
День постепенно наливался шумами. Азартно перекликаясь, как в лесу, промелькнули два подростка на велосипедах; где-то недалеко, на стройках, врубили электропилу, а потом ещё дрель; тяжело покряхтывая на колдобинах, кренясь и отплевываясь, прогромыхал экскаватор, далеко куда-то; и машины туда-сюда, - кто из Москвы, кто в магазин; проскрежетала «копейка» соседа с нижнего конца переулка, когда-то, ещё при социализме, крашеная в белый цвет. На заднем стекле красовался здоровенный стикер: «Ненавижу дачников!», - на Лодырках её почтительно называют «белая смерть».
Прошествовали две мамаши с чирикающими детьми; стремительным визгливым - чурлёнистым! - звукоцветом расчерчивали пространство между дач затейницы-сороки; метнулась заполошная галка; в километре от дома на поле, на верхушке электрического столба, засел молодой ястреб, и принялся стонать протяжно и заунывно.
- Либо родители бросили дитятку, - задумчиво предположил папа, - либо еда в эмиграцию подалась.
Вдруг откуда-то грянул счастливый детский визг, а за ним - взрослое мужское, прикидывающееся грозным рычание, неожиданно прерванное легким грохотом. И внезапная испуганная тишина, и - суровый женский голос в тишине:
- А по попе?!
- …Пойти, что ли, щавелю набрать к обеду, - сказала бабушка, - будет кто щавелевые щи, нет?..
- Я! - обрадовался папа, - я буду… И Степка – да, сын? – во-от, все будут щи.
- Олеж, - напомнила бабушка Эта, - надо бы покосить наконец.
Папа вздохнул и глянул в сад. Там разливалось зеленое, белопенное от цветущей сныти море, из которого коварными рифами выглядывала дощатая опалубка огородных грядок с буйной и сочной ботвой моркови, свеклы, кабачков, физалиса. Молодая яблоня, казалось, из последних сил тянулась вверх, и старалась приподнять ветви повыше, чтоб не утонуть совсем в утопившем приствольный круг зеленом океане… Стоял летний день - огромный сине-золотой шатер, накрывший Лодырки от востока до запада, весь разрисованный облаками, птицами, парящими над лугом мальчишками на велосипедах; где-то у Глаголева висела небольшая синяя туча - из неё, видимо, частил весёлый короткий дождик; сквозь отросшую траву пробирался здоровенный муаровый кот, чутко оглядываясь и приседая, как дикая пантера.
- М-да, - сказал папа, - действительно пора косить.
- …Запомни, - наставительно говорил он Степке несколько позже, обтирая листом лопуха кожух триммера, - косить надо, когда трава подрастет. Это ничего, что тяжело. Зато посмотри, какие глубокие и таинственные проходы и коридоры открываются вдруг между клумбами! И какие поразительные находки мы с тобой делаем… Скорлупка голубая – это от скворчиного яйца. Мячик, не наш… наверное, залетел ещё в прошлом году от соседей. А вот уже и вовсе клад – бабушкины очки, она потеряла ещё в марте! Сейчас мы её обрадуем…
Но обрадовать бабушку не вышло. Папа, отставив триммер «охолонуться», поднялся на первую ступеньку крыльца и весело позвал:
- Ма-а-ать! Иди сюда, нечаянные радости раздают…
И из дома – не сразу, а с насторожившей всех паузой, - появилась бабушка Эта с руками, трагически запущенными в волосы.
- Дети… - сказала она глухим от волнения голосом, - вы только не волнуйтесь…
- Что ещё случилось? – удивился папа. Мама, сидевшая на веранде с ноутбуком, подняла голову и чуть нахмурила красивые темные брови.
Степка осознавал, что бабу Эту родители любят беззаветно, и к любым словам её относятся с громадным уважением, - но, зная её как лупленую, уже несколько попривыкли к тому, что она склонна время от времени впадать в отчаяние по пустякам, и не очень пугались, когда это происходило. Как говорил папа, для сохранения мировой энтропии и собственных нервов.
…Бабушка присела на край стула, прижав ко рту кулак. Видя её глаза, сосредоточенно и отчаянно смотрящие внутрь себя, папа спросил бодрым голосом:
- Ну, и что у нас ещё случилось? Ты сейчас признаешься во взятой в банке миллионной ссуде, или поведаешь о тайном воздыхателе, которому решила ответить взаимностью, и завтра улетаешь с ним на Гоа, бросив нас, своих детей?
- Гоа – это замечательно, - твердо сказала мама, - там тепло, и море.
Бабушка дико глянула на них, и почти прошептала:
- Катастрофа…
- А, - сказал папа с заметным облегчением, - ну, значит, как обычно - кругом суббота, у нас четверг. Мать, возьми себя в руки, сосредоточься и поведай, какая именно стряслась опять катастрофа?
Тут позвонили в калитку.
- Не открывайте, умоляю! - вскинулась бабушка Эта, прижимая руки к груди: - ради Бога, пусть никто не приходит…
- Ну, я пойду всё-таки гляну, - мягко возразила мама, и добавила успокаивающе: - и спроважу, если что.
Она пошла к калитке, а папа со Степкой заинтригованно и не слишком тревожно переглянулись, и папа сказал:
- Давай, мать, колись. Ты случайно хакнула американский домен и выбрала Президента Соединенных Штатов?.. Или, копая новую грядку, нелегально врезалась в нефтяную магистраль на Украину?..
- Глупости какие, - наконец возмутилась бабушка Эта, нервно оглядываясь на калитку, и машинально поправляя волосы, - Олег, ты хоть иногда думай, что говоришь! Просто…
Но договорить не успела - на десяток шагов опережая маму, на веранду вкатилась соседка Лариса. Папа вежливо привстал (здрасссьтетьларпожприсаживайсь…), в бабушкиных глазах мелькнул ужас, и мама из-за спины гостьи беспомощно развела руками - эту не пусти попробуй! - а веранду мгновенно заполнил торопливый, чуть задыхающийся, индифферентный к любому вмешательству извне пронзительный Ларисин голос. Говорить она начинала, как только выходила за собственную калитку, поэтому выбранным ею собеседникам, к которым она добиралась, как правило, уже на середине монолога, приходилось какое-то время гадать, о чем на сей раз идет речь.
- …не утоп, так врезался, не врезался, так под поезд… ну, царствие им небесное, как говорится, хоть и жаль мать их куму, пусть кто как хотит, так и живёт, чё ж делать-то, когда гадость-то проклятая… И у этой вот, моего соседа свекровь двоюродная, где розы-то всё, - сначала муж... а потом виноград у меня, так вот налево, а на зиму сымаю, туда вон и под железо, ты всё, Лизавет, спрашивала!.. А иначе вмерзнет, известно, так ты под шифер заклади, и ничего ему не будет, отзимует, проверено… Так теперь и сын у ней старший, земля ему пухом, как говорится, и всё через водку эту проклятущую!
Тут Ларе пришлось замолчать, чтобы перевести дыхание, и бабушке удалось вставить слово.
- Лара, погоди, - сказала она, изнывая от желания послать Лару далеко лесом, но всё же стараясь сохранять светские интонации, - погоди с виноградом, не до него. У нас тут, знаешь, проблема…
- …Дак а я про что говорю – проблема! Крокодил-то вчера днем, в самый обед, никакой пришел, паразит, - с жаром откликнулась Лара, - а я ить предупреждала, я ить тут же его на картошку погнала – нажрался, злодей, на работу забил, так хоть дома чё сделай… Или я, что ли, с давлением своим и грыжей, упираться должна?!
- Мам, а всё-таки что случилось? – спросил папа, деликатно нагибаясь к бабушкиному уху.
- Воды нет! Насос полетел, наверное… – произнесла баба Эта в сценической технике а-парт (то есть неудобно скосив рот и потянувшийся за ним нос от Лары к сыну, а глазами продолжая таращиться на Лару). Но Лара почему-то услышала. Правда, выборочно.
- …Вот это ты правильно говоришь, и я плохого не скажу: мужик он рукастый, и в доме все сделает, и насос, и огород, и навозу с фермы пригонит, и столярку, какую хошь... Но это пока тверёзый! А вчера-то, баран безрогий, зенки залил, и говорит – не могу на картошку, уезжаю. Отъехать мне, говорит, надо… Так отъехал уже, куда ж дальше-то, в дверь с третьего разу только упал… Лежит, крокодил, и руками так вот, наискось, мол, слушай, чего скажу… Ну я, дура, нагинаюсь, а он давай языком возить: мне, говорит, большое дело поручено, в космос лететь.
- Ну, надо посмотреть, - сказал папа с облегчением. Лара откликнулась:
- Да чего там смотреть, чего смотреть, какой ему, к шутам, космос, когда картошка не окучена?! Я ему, крокодилу, так и сказала: чё, прям на тракторе своем и полетишь? – а он опять так вот руками, туда-сюда, и воет: и на Марсе станут яблоки цвести! Но ты, говорит, про это молчи, потому как тайна секретная, с меня подписку взяли! А я говорю – что ханку жрать завяжешь, не брали подписку, нет? Чудеса: неуж по нас так ихние санкции вдарили, что до космоса долетело? Че, финансирование им сократили, и теперь по свинофермам пьянь всякую набирают?.. А он – лучше меня нету на тракторе, и опять давай про Марс петь, крокодил такой, мерин сивый…
Бабушка слушала Лару, как кролик удава. Видя бессмысленное выражение её лица, папа заторопился:
- Мать, не блажи, прорвемся… Знаешь, как можно набирать воды в безводье? Рецепт выживальщиков! – надо просто одеть черный целлофановый пакет на ночь на любой куст, и к утру…
- А подключения проверила? – спросила мама деловито, - может, провод отошел…
Бабушка что-то ответила, но её заглушила Лара:
- Как не отошел, очень даже отошел! Встал по стенке, да поперся куда-то… Ушел да ушел, следить мне за ним, что ли, думала, на работу всё ж пошкандыбал, ведь выпрут дурака… Думаю, надо чаю попить, с мятой у меня, а тут его сослуживец приехал, мясо собаке привез с фермы, обрезки, два мешка, а хозяин-то где? – я так и ахнула, куда ж крокодил делся-то?! Мишка говорит, нету на работе… Туда-сюда покидалась, ну, думаю, не иначе как пешком до Байконура ушастал, в космос лететь, а туда пешком - одних пивнух на дороге сколько, сама прикинь… Я уж сына вызвонила, сил нет моих никаких уже. Может, думаю, всё ж к Кольке-отпетому забился, тот тоже всё в космосе яблоки собирал… побежали мы, думаю, найду - убью крокодила, и всё, а пришли, туда-сюда, а нету вроде, и хозяин сам трезвый…
- Не могу больше, - простонала бабушка, но её тихий писк никак не прервал захватывающего монолога соседки:
- …он говорит – нету и нету, тута не ищи, вроде на рынке видели, но с утра, теперь уж вряд ли… Туда-сюда… нигде!.. И вот стоим с сыном у калитки - а тут он! Идет, идёт, крокодил, да с задов, с того участка, что продают и Светка торговала, да не сошлись, и тропкой, знаешь, которая к хохлам-строителям, ну каменщикам, да знаешь ты, дом они строят кирпичный, за Володькой сразу, рядом с центром этим медицинским… С хохлами теми он в космос сговаривался, что ли?! И жрал опять, как не в себя, - так разве что угощали, с утра у него денег-то всего сотка была, я забрала… Не иначе – заначку крокодил завел, для космоса, убить не жалко, вот тебе и весь сказ.
Тут Таня, что-то пискнув, вприсядку вывалилась из кухни в комнаты. Степка рванул за ней по лестнице на второй этаж, где и нашел маму, на кровати, хохочущей до слез – и тоже начал хохотать. Вытирая слезы, Татьяна прерывающимся голосом сказала:
- Степ, нехорошо смеяться над взрослыми…
- Я не над взрослыми, - возразил Степка, - я вместе с тобой… А ты чего смеёшься?
Тут мама, сделав героическое усилие, окончательно взяла себя в руки, и велела возвращаться на веранду. Они как раз успели, чтобы услышать, как папа говорит:
- …да ладно, ничего страшного…
- Ты разменял четвертый десяток, – веско возражала бабушка Эта, - а как ребенок, честное слово…
- …так оба мимо денег, крокодил мимо космоса, а я мимо чаю, так и не попила, – со вкусом заключила Лариса, наслаждавшаяся звуком собственного голоса, как глухарь на току.
- …и это ужасно! – заключила уже бабушка. Папа не успел ответить – за него ответила Лариса:
- Да ла-адно, чего там, впервой, что ль… Крокодил-то спать пополз, а я себе с мятой заварила, и напилась спокойно. С пастилой.
- Теть Лар, да мама не про чай, - объяснил папа, у которого подозрительно дрожали уголки губ.
- А про чего? – очень удивилась Лариса.
- В доме нет воды! – утомленно всхлипнула бабушка, - насос не качает! Придется на сей раз менять, Господи, это ж какие деньги…
На что Лара спокойно возразила:
- Ты погоди менять, разбогатела, что ль? Чего ему качать, когда электричество отключили. Погоди, скоро включат, а если то, хотишь – ко мне пойдем, Олежка вон ведром с колодца надергает. У меня высоко вода стоит, крокодил исхитрился чего-то, а не то что у вас…
Лара ушла. Бабушка заметно повеселела, перестала хвататься за сердце и смотреть в никуда. Она даже затеялась с щавелевыми щами, тут же приспособив Таню чистить картошку, а Олега, с шахтерской лампочкой на лбу, таскать из темной кладовой баллоны со стратегическим запасом питьевой воды. Но тут электричество неожиданно включили, и случился нешуточный переполох.
…Громко заклацал водяной насос в ванной, вскинулся и зашелся хрипом холодильник.
- А-А-А!!! – оглушительно заорал телевизор жестяным, как у павлина, пронзительным детским голосом, - ба-абушка-а-а-а!!!
Ничего подобного не ожидавшая баба Эта, сделав неосторожное движение, начала валиться на пол с табуретки, и все наконец-то страшно перепугались. Мама, уронив картофелину, бросилась к бабушке, а папа рванул окно, как тельняшку на груди. Бабушку подхватили, уложили на диван; она что-то слабо сказала, и все перепугались ещё больше:
- Мама, что?
- Тёть Эт, что болит?..
- Это стон… - сказала бабушка.
- Что?! Тебе совсем плохо?!
- Этот стон, - крепнущим голосом проговорила бабушка уже вполне внятно, садясь на диване, - у нас песней зовется. Да все со мной в порядке, отстаньте… Я просто от неожиданности…
Телевизор всё надрывался:
- А-а-а!.. Как много ты всего купи-и-ила!!! Пятерочка выруча-а-и-ит!!!
Мама схватила пульт и выключила негодяя.
- Ф-фу-у-у… - сказала бабушка, - хорошо-то как.
- Чего там вопили-то, не пойму, - сказала мама, когда говорить сделалось опять возможно.
Баба Эта только плечами пожала, а папа ответил, посмеиваясь:
- «Пятёрочку» рекламировали.
- Вот клянусь, - сказала бабушка в сердцах, - чтобы я туда хоть одной ногой после такой рекламы!..
- Мам, так это сейчас поветрие такое: каждая вторая реклама – просто вопль «А-а-а!!!»…
- Не понимаю, для чего ж это надо.
- Объясняю, - наставительно откликнулся папа, - реклама – дело недешевое. А хорошая реклама – так просто очень дорогое. Поэтому нонче рекламу заказывают, как в том анекдоте наркоз…
- В каком анекдоте? – дружно заинтересовались все.
- А вот: в операционной платной клиники анестезиолог спрашивает пациента, распластанного на столе:
- Больной! Вам давать дорогой наркоз, или дешевый?
Больной вздыхает и говорит:
- Дешевый…
- Хорошо… Баю-баюшки баю…
Посмеялись. Бабушка встала и, как ни в чем не бывало, направилась к кипящей на плите кастрюле. Мама полезла под стол за ускакавшей туда картофелиной.
* * *
Собственно Кузнецово состоит из 3-х частей: старого Кузнецова, Лодырок и Кривулек. Всю эту малую цивилизацию окружают вполне себе дикие леса.
Старое Кузнецово – деревенские домики с резными наличниками, автомастерская, пожарная часть, 2 магазина и мастерская по изготовлению тротуарной плитки, тянется вдоль тракта Яковлевское – Белоусово, а в глубине за ним раскинулось бывшее колхозное поле, рассеченное пополам дорогой на Алымовку. Южная его часть поделена на прямоугольники 5-ю улицами, которые, все как одна, называются Лодырки. Разница в написании названий улиц и речки произошла от давней чьей-то описки в документах, да и потом наделала много путаницы, но закрепилась в анналах, и стала догмой.
Участки на Лодырках начали продаваться первыми, и их жители, отстроившись, считали незыблемой безлюдность противоположной части поля, прозванной Кривульками, и привыкли уже видеть это место одним бесконечным лугом с удивительным по красоте и мощи разнотравьем, с забытыми рощицами диких участков, где свободно произрастали и вишня, и слива, и хрен с клубникой. Начавший потихоньку притекать туда народ приняли не сразу, с подозрением вглядываясь, как размечают, огораживают и застраивают луговину. Всё-таки срабатывал древний стереотип наших и кончанских, которые живут на неправильной стороне поля. Мол, вот ведь, они у себя там и улицы проложили не с выходом на центральную улицу, как на Лодырках, а параллельно ей. Брезгуют, - единодушно порешили лодыркинцы, - гордые, блин…
Отставной разведчик Сережа, который поселился на Лодырках на постоянку приблизительно тогда же, когда и все, стал в нашей более-менее сплоченной ватаге чем-то вроде богатырской фигуры на бугшприте парусника, которая (фигура) первая кидается в любой шторм, шквал и контратаку, таково уж назначенное ей расположение в пространстве; мы выбрали его в большаки за уверенность в жизни, которую он знал досконально, а мы – нет, и с тех пор он пробивал нам и асфальтирование дороги, и установку фонарей, и локальную газификацию Лодырок, и многое другое. Виртуозно лавируя среди администраций Новой Москвы и области, он ещё и ухитрялся в срок собирать деньги на все вышеперечисленное, и это было совсем уже невиданным в иных поселениях чудом: обговоренные, необходимые и согласованные с нами суммы почти никогда не оказывались в кошельке вовремя. Откуда деньги у нас, дачников, через одного полных банкротов, из последних сил тянущих долги, банковские займы и ипотеки?! Но Сережа, более-менее беззлобно ругаясь, зачастую вносил немедленные суммы из собственного кошелька, уповая на порядочность односельчан. Каковая не замедляла проявляться.
…Так вот он говорил наставительно:
- Хорошее дело Кривульками не назовут.
Дом Степкиной семьи стоял на углу одной из Лодырок. Все они начинались от речки Ладырки, а другим концом упирались в безымянную полевую дорогу на Алымовку, которая по кадастрам числилась «тропой в лес». Но по мере того, как утверждались в каждодневной действительности электронные времена, росла и необходимость забивать в бортовые компьютеры хоть какой-то адрес; когда неотложки, случайные гости и доставщики книг из «Лабиринта», еды из «Утконоса» и стройматериалов с дальних строительных рынков совсем запутались в бесконечных Лодырках, администрация поселения волевым решением окрестила тракт Кузнецово – Алымовка «Рубиновой улицей». Местным жителям название показалось слабо мотивированным, поэтому где-то после 5-й Лодырки Рубиновая оказывалась Пионовой – так было начертано на домах и калитках, так что столичные таксисты частенько плутали по задам и закраинам поселка, глотая непечатные ругательства, и нервно вслушиваясь в бодрые, но противоречивые команды шалопая-навигатора.
…Дом был весь белый, от крыши до фундамента, и потому его в поселке так и называли – «Белый дом». Когда бабушку спрашивали о причинах такого необычного пристрастия, она терпеливо объясняла, что купила дачу уже готовой, а хозяева оказались чудаки - у них даже изнутри стены оказались обтянуты вискозной портьерной тканью, от пола до потолка, - нравилось им так. Понятно, нутрянку-то бабушка сразу переделала, а снаружи… ну, дом, ну, белый, подумаешь. Всё лучше, чем эти закидоны новомодные. Вон, один хозяин, обалдев, видимо, от разнообразия вывалившихся в продажу небывалых и недорогих строительных материалов, покрыл все крыши на своем участке ядовито-синим андулином - и дом, и сарай, и гараж, и собачью будку… Люди пожимали плечами, говорили – не усадьба вышла, а какой-то придурочный планетарий.
Белый дом стоял углом. По Лодырке с ними соседствовала тетя Лара с мужем Василием, которого она звала не иначе, как «крокодил». Со стороны Рубиновой улицы их соседкой была душка-врачиха Вера, красивая, энергичная и несгибаемая: сложными галсами она вела чуточку перегруженный семейный корабль (состоящий из 2-х бабушек, взрослого сына с женой, ребенком, кошкой и собакой-хаской, двух холостых дочерей и сестры с мужем и двумя детьми) между рифами, мелями и штормами одной московской квартиры и 2-х дач, через все шторма перестроек, аварий и ремонтов.
Напротив через Лодырку полу-достроенная дача вечно пустовала, а напротив через Рубиновую жил человек, про которого Олег как-то спросил у Сережи-разведчика:
- Тот дядька, что напротив нас через дорогу поселился – как его фамилия?
И Сережа ответил со всей военной прямотой:
- Паразит его фамилия. Ездит по нашей дороге, а деньги на асфальт сдавать отказывается!
Несмотря на наведенный марафет и постоянное проживание, ясно было, что «Белый дом» - это именно дача, хотя бы из-за девичьего винограда, завившего уже не только открытую, громадную, вдоль всей стены дома простершуюся веранду, но и крышу её, и половину южной стены. Степкино окно на первом этаже виноград оцепил узорной рамкой, так что можно было и шторы на ночь не задергивать. Только приходилось время от времени выпалывать из зеленых плетей птичью кормушку. А ломаная крыша, скрипучее крыльцо, большие окна, разлапистая елка у тропинки и маленькая роща с юго-восточного угла, в которой прятался гамак и пластиковый столик со скамейкой? - нет, конечно же, это была именно дача. Перила крыльца были такие широкие и гладкие, что Степке всегда хотелось скатиться по ним. И он скатывался; в конце следовало сделать энергичный прыжок, и Степка прыгал, - иногда, если очень торопился, он даже падал на излете в мягкую гостеприимную траву. Бабушка, если была рядом, всегда ловила его и качала головой; мама ловила и сердилась; а папа только смеялся. Степка и не заметил, как сделался опять отважным, как каждый человек в почти 6 лет, то есть мог поспорить бесстрашием с отрядом морских пехотинцев.
Кроме их семьи и соседей, в доме и вокруг проживало ещё множество всякой живности. Например, в дальнем углу участка, то ли вываливаясь с него на улицу, то ли наоборот, перемахнув снаружи через забор, разросся громадный куст дёрена, который облюбовали воробьи. Они то в большем, то в меньшем количестве гомонили внутри куста и зимой и летом, да так оглушительно, что папа прозвал куст «попугайником».
Как-то раз один из воробьев повадился ранним утром учинять злостную диверсию, явно переходящую в террористический акт: он разлетался от куста, и с воинственным чириканьем долбал клювом в стекло кухонного окна. Долго никто не мог понять, чего он хочет, и выставляли за окно то воду в блюдечке, то зерно в блюдечке, то сало на шашлычной деревянной шпажке… Ничего не помогало: воробей игнорировал подношения, и с каждым днем атаки его становились все яростнее. Папа высказывал предположения, одно невероятнее другого, но в конце концов мама догадалась: по утрам косое солнце падало на окно таким образом, что в стекле появлялось отражение того самого воробья, и он воспринимал его, как атакующего соперника. Бабушка поспешила согласиться с таким разумным объяснением, а папа шепнул Степану:
- Пусть их. Мы-то знаем, что это на самом деле просто заколдованный воробей. Помнишь, читали сказку – ударился серый волк оземь, и обернулся добрым молодцем… Ну, вот этот и долбится.
- Чего-то он долго, - забеспокоился Степка.
- Да, - совершенно серьезно ответил папа, - так что лучше его гнать взашей. Шут знает, во что он там обернется, после стольких-то фальстартов…
Кроме того, в скворечнике на старом электрическом столбе выводили птенцов скворцы, а когда птенцы подрастали и улетали, туда вселялись ласточки, и тоже выводили птенцов. В кустах сирени гнездились голосистые варакушки, а в жимолости палевая душечка - камышовая славка; как будто из камня-оникса вырезанные лягушки запрыгивали на грядки и грелись в тени физалиса. И ещё по бортикам поднятых грядок сновали черные маленькие ящерки, а ночами в саду тихо шелестели ежи.
Сама дача, несомненно, обладала личностью, чувством собственного достоинства и характером несколько баловным, и иногда вдруг обнаруживала наличие собственного мнения по большому кругу вопросов. Несмотря на то, что её вполне довели до ума, она чужого ума признавать отнюдь не торопилась, и временами устраивала рискованные сюрпризы - как говорил папа, «откалывала штуки»… Степка думал – может, даче не нравится, что они все сюда приехали? – кажется, пока тут жила одна бабушка Эта, дача вела себя вполне вежливо... Но нет, не получалось: например, даже сейчас дача очень неохотно остывала в холода, и радовала прохладой летом; аккуратно приглушала звуки, не предназначенные для массового прослушивания, и охотно транслировала вопли о помощи хоть с чердака. На изумление редко тут билась посуда, терялись вещи и ломалась мебель, даже самая ветхая. В холодильнике и кладовке всегда оказывалось достаточно еды, чтобы накормить нежданных гостей, пусть многочисленных, и всем всегда отчего-то хватало места за обеденным столом, не таким уж и большим, стоявшим в кухне-столовой вроде бы неудобно.
Немного спустя Степка убедился, что на самом деле особых проблем здесь не случается никаких, а если и случается, то только у бабушки Эты. Не то чтобы с ней было что-то не так, вовсе нет – она была веселая, добрая… Просто долгое время жила тут одна, и теперь всё никак не могла привыкнуть, что простые бытовые сбои - течь в кране, заискрившую розетку, забивший ниагарой садовый шланг и внезапную безудержную капель из кухонного крана, - папа может исправить сам, за пять минут, и не особо напрягаясь. Вместо того, чтобы позвать папу и предоставить мужчине решать мужские проблемы, бабушка Эта пугалась, привычно, мгновенно и до полного отчаяния, первое время пугая до парализующей одури и всех остальных.
- Господи, да как же она тут жила до того, как мы съехались?! – огорчалась мама.
…Однажды папа после ужина отправился в душ; остальные весело прибирали со стола. Бабушка Эта прихватила здоровенное пластиковое сито, в которое чистили овощи, чтобы потом отнести в компост, и попыталась открыть входную дверь.
Дверь зловеще хохотнула, и тяжелая дверная ручка со встроенным замком с ехидным «Ах!» развалилась на две части, в дом и на веранду, а три железных штыря остались намертво вогнанными в замок.
Бабушка застыла от ужаса, а потом, убедившись, что дверь точно не открывается, бросила сито на пол, побежала тяжелым галопом к ванне, и начала отчаянно ломиться туда, призывая папу в выражениях ярких, где-то даже драматических. Папа, с трудом, но всё же уяснив сквозь шум воды что именно случилось, немедленно вылезать категорически отказался, и его можно было понять:
- Мать, да подожди, горит, что ли… Погоди, сейчас вымоюсь – все сделаю…
- Да, подождем, - рассудительно сказала мама, но бабу Эту как будто закоротило.
Никого не слушая, горестно причитая и заламывая руки, она мгновенно создала в прихожей атмосферу окончательного и непоправимого несчастья, от которого только немедленно пропасть, если не кинуться всем вместе штурмовать возникшую проблему. Роняя то одно, то другое, она стремительно разворошила папины ящики с инструментом в кладовке, и с каждым предметом методично бегала к двери, проверяя - не подойдет ли…
- Тёть Эт, - спрашивала мама, - ты чего сделать-то хочешь?..
- …надо поддеть, - не слушая, камлала бабушка Эта, - и просунуть… Тогда можно будет зацепить…
- Что поддеть? – в отчаянии спрашивала Татьяна, растерянно мечась следом за ней, - погоди ты, давай Олежку дождемся, ну, в самом-то деле… Чего отсюда колупать, наружу выпало-то…
- Да! – вскричала вдруг бабушка, - да, ты гений! Упало наружу! Степа…
Степка, с самого начала восторженно скакавший по дому вместе со всеми, никакой тревоги не разделял, и с готовностью выступил вперед.
- Что, что ты хочешь? – занервничала мама.
- Он маленький, - твердо сказала баба Эта, - и худенький. На окнах решетки, их так, отсюда, не вывинтить… А Степка пролезет в обрешетку. Действительно, Олег пусть себе, ему завтра на работу… Мы просунем Степку в решетку, он спустится вниз – Бог с ним, с клематисом! - зайдет на веранду, и передаст нам оттуда в окно штырь со второй половиной ручки…
Когда Степку стали пропихивать между стальными пиками, хранившими окна от вражеских набегов, он ещё продолжал полыхать тем же восторженным ажиотажем, и заробел только тогда, когда ровно половина его, Степки, зависла над обреченным клематисом, а голова застряла. Из сада, погружавшегося в гризайлевые почеркушки жаркого июньского заката, одуряюще пахло жасмином и навозом со свинофермы, за 7 километров от Лодырок – увы, такое иногда случалось при юго-западном ветре, который папа прозвал «скунсом». Остатки Степы в доме крепко держали за ногу и за руку баба Эта с мамой, подавая бессмысленные советы то ли ему, то ли друг другу, то ли усыпанному бутонами клематису, замершему от ужаса и возмущения там, по другую сторону подоконника, под другой, болтающейся над ним Степкиной ногой.
И тут, грохнув дверью, появился из ванной папа, как деус экс махина, красный, мокрый и разъяренный.
Нагорело всем; конечно, кроме Степки, который был признан почти состоявшейся безвинной жертвой куриной паники. Папа, не глядя, выхватил из раскуроченного ящика для инструментов первую попавшуюся ковырялку, сунул в замок, и дверь мгновенно открылась, а бабушка бессильно осела на обувные ящики в прихожей.
Папа бушевал:
- Десять минут! Что может произойти за десять минут?! Украдут обломки замка с веранды?.. Сбежит компостная куча?! Мать!.. Вроде бы интеллигентный человек, опытный… Что ты с ума сходишь?!
- Ох, Олежа… - вздыхала бабушка, дрожащей рукой вытирая мокрый лоб, – ох, сынок… Хорошо быть крепким мужчиной со специальными навыками. Не сердись, просто интеллигентная женщина в городе, и интеллигентная женщина на выселках – это две большие разницы, и вторая из них так тягостна и унизительна…
- Тяжело пожилой женщине в Сибири без гитары… - тихо сказала мама, и тут все наконец начали смеяться, да так, что даже папе пришлось прислониться к вешалке, а мама, вытирая глаза, пошла выбросить, наконец, в компостную кучу из сита.
И потом, чуть позже, тоже был случай.
…Как никогда, удался обед, который накрыли всё же в кухне, так как на веранде в июле вдруг сделалось душно и осаждали мухи, несмотря на мяту, которую вывешивали по потолку пуками – бабушка Эта клялась, что мухи ненавидят мяту. Мух вроде бы и вправду стало меньше, но зато они, видимо пылая жаждой мести, начали безжалостно кусаться, и мама, отказавшись поливаться купленным в аптеке мятным маслом, предложила пообедать в столовой. Степке доверили растирать для окрошки деревянной, медового цвета толкушкой яичные желтки со сметаной, зеленым луком, измельченными листьями хрена, капелькой горчицы и укропом; потом бабушка Эта вывалила туда полную разделочную доску «трех мяс» - вареной курятины, вареной говядины и сосисок, - а потом мама аккуратно досыпала огурцов и редиски с грядки, и картошки, и уже перед самой подачей обрушила в кастрюлю звенящий, черный и пенный поток домашнего квасу.
На второе была молодая картошка, которую отварили, шлепнули в неё кусок сливошного масла, укропу и чесноку, и с силой повстряхивали.
- Я сама, - не давала никому кастрюлю бабушка, - вы не знаете, как…
- Заветы предков, - веселился папа, - посолонь, или как его там… семо, овамо… Мать, ты себя побереги, шейкером, если надо, и я сработаю…
Ароматы чеснока, укропа и картошек взлетали к потолку, падали обратно, окутывали головы приятной сытостью. Окно кухни выходило на запад; к вечеру ближе пришлось задернуть легкие тюлевые шторки, потому что солнце прошивало столовую насквозь и мешало видеть всё отчетливо.
- Олег, - сказала бабушка Эта, - поправь шторку, ты сел ей на кромку. Смотри, сдернешь, - я на живую нитку крепила после стирки…
Потом пили чай с пухлой, воздушной яблочной шарлоткой. Разговаривали негромко, мирно и всеобъемлюще. Глобальное потепление, глобальное похолодание, ГМО в продуктах, пальмовое масло в продуктах, от которого спасение одно – соседские куры…
- «Мансанта», - веско говорил папа, - всё отравлено. Ты, мать, думаешь, что сажая личный огород, сможешь уберечься от ГМО?! Так оно, чтоб ты знала, заразное. Через пчел, через опыление. Семена берешь импортные, а они все геномодифицированные…
- Сынок, - отмахивалась досадливо бабушка Эта, - да какая, к шутам, разница, через кого мы все пропадем?! Какая разница, кто именно нас травит – инопланетяне, межконтинентальные корпорации, или собственное безголовое правительство, - результат-то один. Но!
- Что? – спросили все с вполне понятным интересом.
- Россию спасут дачники. Нет, не так… Назло всем, мы выживем благодаря нам же. Потому что не ГМО единым, слава Богу, пока ещё сыта Россия…
- Мать! – вскричал папа, - ты права, мать! Вот ты-то и права, вот то-то и оно…
- Конечно, - кивнула баба Эта, - сами посмотрите. Ведь только у нас ещё осталась способность приноравливаться к миру, а не воевать с ним…
- Да! – опять вскричал папа. Его энтузиазм был вполне понятен, потому что Олег был выживальщик. Это такие специальные ребята, то ли клуб, то ли орден, – что-то вроде дачников, возведенных в бесконечную степень. Суть их веры заключалась в следующем: они твердо намеревались выжить сами и спасти близких от любой мировой катастрофы, которая неизбежна со дня на день. Не заморачиваясь точными датами Апокалипсиса, они тренировались и учились всю жизнь, обрастая и единомышленниками по соцсетям, и случайными знакомствами; копили навыки и знания о жизни - после смерти цивилизации. Как добыть воду, еду, развести костер, какие растения съедобные, а какие – лекарственные, и многое другое.
…Вечер густел, сытая и счастливая семья расположилась вместе на диване – папа лежал, в ногах у него примостился Степка, а на валике притулилась мама. Бабушка устроилась с вязаньем на качалке; всем было лениво, спокойно и умиротворительно.
- Я думаю, - сказал папа, поправляя Степку у себя на ноге, - мы уже достаточно далеко продвинулись в науке выживания. Во всяком случае, абсолютно все жизненные неожиданности мы научились встречать с улыбкой…
И именно в этот момент ему на голову с коротким винтовочным треском рухнул карниз.