Глава 40
– Колено – это больно, – сказал папа, выйдя через пару минут. Может, решил немного оправдать Севу перед Катей за такой позор. А потом тише добавил. – Но ты же не из-за колена?
– Лёша, может, я зайду в магазин, пока вы дойдёте до дома? – спросила Катя. – Куплю сладкого к чаю.
– Отличная идея.
На вопрос, что случилось, Севе ответить было нечего. Как сказать собственному папе, что подозреваешь его в намерении потерять к тебе интерес? Они просто шли домой молча, и Сева вытирал слёзы рукавом ветровки.
– Я могу угадать. Хотя могу и ошибиться, – сказал папа, открывая дверь ключом.
– Как угадать?
– Когда мне было десять лет, со мной случилось что-то похожее. Как мне кажется. Если я неправ – просто скажи.
И папа начал рассказывать, как не вовремя пошёл ночью на кухню, чтобы попить, а его родители ссорились там.
– Мама сказала, что им надо развестись и что ребёнку лучше расти без отца, чем с отцом, которого всё равно никогда нет дома. Я так испугался, что они разойдутся. У меня заболело всё. Голова, живот, даже, кажется, горло. И на следующий день легче не стало. Ощущал, будто по мне прокатились на асфальтовом катке. Я не мог спать, мне не хотелось есть, а разревелся я под благовидным предлогом – мама пришивала к куртке пуговицу, и я случайно налетел на иголку. Ткнула она меня почти незаметно, а рыдал я целый час. Сейчас мне кажется, что твоя голова, живот и слёзы – оттого, что ты переживаешь. Нервничаешь, отсюда все неприятности.
– Да, – признался Сева. – А ты рассказал бабушке, почему волновался?
– Рассказал. И оказалось, что она говорила всё это, потому что была зла на деда, а разводиться всерьёз они и не собирались.
– Но всё-таки потом развелись.
– Это другой вопрос. Ты же не о разводе переживаешь. А вдруг напрасно? Каждый может ошибаться и нервничать, когда для этого почти нет повода.
– У меня есть повод!
Ещё не хватало, чтобы папа решил, будто он не просто позорно ревёт, так ещё и делает это без серьёзной на то причины.
– Так может, поделишься? Вместе что-нибудь придумаем.
– Я хочу, – сказал Сева, понимая, что едва высохшие глаза снова намокают, – я хочу… чтобы мы переехали в ту квартиру, где были сейчас, жили вчетвером, и чтобы вы любили меня так же, как своего ребёнка. Того, который будет зимой.
– Тогда мне надо плакать тоже, – неожиданно заявил папа, – мне хочется ровно того же самого. Переехать. Мне там очень понравилось. О последнем я мечтать не буду, с последним всё ясно. Наверное, наш тревожный мальчик не в курсе, как сильно родители любят своих первых детей.
– Для Кати я не первый. А когда родится её первый, я вам стану не нужен.
И тут папа возмутился. Сгрёб Севу в охапку как маленького и принялся выяснять – почему же он так думает о Кате? О Кате, которая носится с ним с самого августа, лечит, помогает с уроками, приходит на соревнования, читает каждый вечер ему книжки да ещё и ни разу не сказала, что не желает на ночь глядя сооружать творожную запеканку, и чтобы получилось именно так, как делают в детском саду.
– Я бы на её месте уже треснул тебе ложкой в лоб, – сказал папа, – чтобы твои желания насчёт ужинов стали поскромнее. Так что натолкнуло тебя на такую богатую мысль?
– Мне Кира сказала! – Севе удалось вывернуться из папиных рук. – Что всё будет плохо!
– Кира? – папа посмотрел на Севу, а потом почему-то на потолок. – А ты и тому, что на заборах пишут, веришь?
На заборах вокруг школы ничего приличного не писали, и Сева фыркнул сквозь слёзы. Поражаясь, как быстро ему стало смешно. У него же такое горе, у него ужасное будущее. Но теперь все выдуманные ужасы выглядят как-то неубедительно…
Катя вернулась с конфетами и печеньем. Тех сортов, какие Сева предпочитал.
– Несомненно, это признак того, что тебя как-то недостаточно любят, – ехидно шепнул ему папа.
– Спасибо, Катя, – сказал Сева, – а то я так долбанулся коленкой. Болит очень. И конфет страшно хочется.
– Да, велик они припарковали неудачно, – согласилась Катя. – Но в целом вам там как? Мне понравилось.
– И школа видна прямо из окна, – кивнул Сева.
– А тебе какая комната больше подошла бы? Из девичьей детской есть выход на балкон.
Таких подробностей Сева не заметил.
– А я сам выберу?
– Было бы странно, если бы выбирал тот, кто ещё и не родился, – Катя развернула конфету, и Сева сделал то же самое.
– Тогда мне с балконом.
Балкон – это здорово: со второго этажа можно будет и поговорить со стоящим на улице Тёмкой, и пустить самолётик, да и вообще… Младенцам балконы ни к чему.
Папа с Катей принялись обсуждать, чем ещё так удобна именно эта квартира, и какая молодец бабушка, что нашла именно её, и что вряд ли имеет смысл продолжать поиски и рассматривать другие варианты. А Сева вполне живо представил себе ту розовую комнату, но только уже с другими обоями, нейтрального цвета. И на них – его плакаты, карты и таблицы. Но уже не все. Династии царей, которыми они как-то увлекались с папой из-за одной компьютерной игры, можно и убрать. Да и таблицу умножения. Она и так напечатана почти на всех тетрадях в клетку. А можно будет повесить что-то другое – если захочется… Всё же зря он чуть не настроил себя против переезда. Это интересно и даже весело.
Вечером, выбравшись из душа и расправив постель, Сева взял со стола книгу, которую Катя ему сейчас читала. И, когда Катя вошла, поспешил запрыгнуть на кровать.
– Синяк небольшой, – вдруг сказала Катя, глянув на его колено. Шорты от пижамы были короткими, и коленки ими не прикроешь, – ну и слава богу. Я переживала.
– А почему ты переживала? – спросил Сева. Синяк – такая малость, на футболе их можно получить по нескольку за матч.
– Странный вопрос. Ты же мой любимый ребёнок. За любимых детей всегда переживают.
Сева забрался под одеяло. Стоило же было быть таким глупым и поверить Кире. Чтобы сначала считать человека любимым, а потом резко променять на другого и забыть – надо быть чудовищем. Нет, надо быть хуже чем чудовище. Надо быть самой Кирой. А Катя вовсе не такая.
– Знаешь, – сказал он, – только не называйте дочку Дашей. У нас в классе несколько Даш. И все так себе.
– Хорошо, – согласилась Катя. – Мы обязательно придумаем имя, нравящееся всем троим.