Диптих «Театр. Драма» и «Театр. Фарс» был написан в 1907 году, во время пребывания художника во Франции. Эта поездка, о которой молодой живописец мечтал ещё с первых шагов обучения, изменила всю его дальнейшую жизнь — и личную, и профессиональную…
«Дикарем уединившись в мастерской на Монпарнасе, переоценил я и многое отбросил из полученного мною в русской школе. С ученической старательностью проделал сотни этюдов по академиям Парижа и зарисовок, заново устанавливая мое отношение к натуре и изображению» (Из воспоминаний К.С. Петрова-Водкина)
О том, каковы были его парижские театральные впечатления, можно частично прочесть в мемуарах «Пространство Эвклида». Но эти две небольшие работы красноречивее словесных описаний. Атмосферные, очень выразительные и эмоциональные, они являют нам восприятие театрального спектакля публикой, сидящей в зале. В отличие от традиционных сюжетов «о зрителях», где разыгрывается какая-то драматичная сценка в ложе, мы видим два групповых портрета людей, искренне захваченных происходящим на подмостках. Подобное можно встретить в русской живописи той эпохи, пожалуй, лишь в рисунках Ильи Репина из его театрального цикла («Во время водевиля», «В верхнем ярусе театра» и др.) и отчасти у Б. Кустодиева ("В ложе"). Психологическим состоянием зрителя, незримой связью сцены и зала художники стали интересоваться позже...
Полотна «Театр. Драма» и «Театр. Фарс» искусствоведы относят к психологическим композициям, так как настроение и характеры персонажей легко считываются. На первой картине — молодая женщина в нарядном платье с жабо, склонившая голову и напряжённо следящая за ходом действия; её глаза распахнуты, брови нахмурены, рука в тёмной перчатке сжимает край программки. Видно, что зрительница поглощена спектаклем, и не замечает ничего вокруг. Рядом с ней пожилая дама в чёрном — возможно, её мать. Она смотрит спокойнее, черты её лица как будто полустёрты, кисти рук умиротворённо сложены… Видела она в своей жизни и не такие драмы, чем её тут желают удивить? Тонкая улыбка, ненавязчиво отсылающая к улыбке Моны Лизы, говорит о спокойной мудрости, а прямая спина и осанка, исполненная достоинства — о внутренней силе.
Из-за плеча этой дамы выглядывает мужчина в клетчатом костюме. Подперев голову рукой, он задумчиво слушает текст пьесы. Взгляд печален и серьёзен — вероятно, происходящее на сцене навело его на тяжёлые воспоминания… Наконец, четвёртая фигура на втором плане — тоже мужская, лицо плохо различимо в полумраке театрального зала, отчётливо виден лишь белый воротничок и галстук. Однако поза у этого зрителя тоже заинтересованная, взгляд направлен в сторону играющих актёров… Объяснить, почему лица на картине размыты и будто полустёрты, легко — такими они видятся актёрам со сцены, ослеплённым светом рампы.
Вторая картина рифмуется с первой по технике, цветовой палитре, тематике и жанру, — но противоположна по настроению. Семейство в ложе искренне и от души хохочет, и, глядя на лица этих людей, тоже невольно улыбаешься. Немного растерянным выглядит только розовощекий ребёнок с нарядно повязанным бантом, скорее всего, он впервые очутился в театре, фривольная проблематика французских фарсов ему ещё не очень понятна, поэтому мальчик просто рассматривает всё вокруг, впитывая новые впечатления. Самым увлечённым является, конечно, глава семьи — темпераментный и благодарный зритель, живо реагирующий на комические перипетии фарса. Ощущение, будто он вот-вот бросит программку, вскочит с места и зааплодирует... Здесь нет особенно глубокого идейно-смыслового содержания, многоплановости, богатого образно-символического ряда, как в более поздних работах Петрова-Водкина. Обыденная сценка без чёткой сюжетной завязки, просто зрители смотрят смешной спектакль, получая удовольствие от своего времяпровождения. Но как художнику удалось "остановить мгновение"! Срезанные краями холста силуэты на заднем плане подчёркивают непреднамеренность композиции, создавая эффект случайно выхваченного кадра. Золотисто-коричневая гамма, алые отблески, цветные тени, общая ритмичность расположения фигур — всё это очень театрально, и тут же захватывает нас, вовлекая в происходящее. Несмотря на то, что сцена скрыта от нас, понять содержание действа не мудрено.
Картины «Театр. Драма» и «Театр. Фарс» были созданы под влиянием эстетики постимпрессионизма, и это вполне объяснимо: в парижский период Петров-Водкин ещё учился, искал собственный стиль. Уникальный метод, сформировавшийся в 1910-е годы, пока не сложился. Однако уже по этим полотнам видно, что перед нами самобытный мастер. И любовь к сцене ещё подскажет ему замечательные сценографические решения в бытность театральным художником...
