В белорусской Хатыни каратели сожгли 149 человек. В великолукских деревнях Санники и Андрюково в марте и октябре 1942 года погибли 385 и 360 жителей. О Хатыни знает весь мир. О Санниках, Малиновке и Андрюкове мало кто помнит. На месте Хатыни – скорбный мемориал. На месте мертвых деревень под Великими Луками стоят скромные обелиски. А на них, в одну строку, про «погибших мирных жителей». Ни имен, ни судеб, ни лиц. Будто никогда и не жили на земле эти обычные русские люди.
Текст: Екатерина Жирицкая, фото: Александр Корнеев
Мертвые могут говорить только нашими голосами. Без живых, которые хранят память, они немы. Кто узнает об их тихом мужестве? О цене, заплаченной за сохраненное достоинство? Об их жертве, трагедии, отчаянии и боли – если об этом не расскажут живые?
Выбора не оставалось – мы ехали под Великие Луки. Чтобы прийти на заросшие жухлой осенней травой некошеные поля, которые стали местом последней муки для сотен наших соотечественников. Увидеть землю, которую они видели в свой смертный час.
БЕЗ СРОКА ДАВНОСТИ
Как все началось? В Государственном архиве РФ мне попалась папка с делами по расследованию преступлений нацистов на территории Советского Союза. Северо-запад России, 1944 год. Псковские и тверские земли недавно освобождены от оккупации. Красная армия уходит на запад, а на выжженные освобожденные пространства приходят работники специальной государственной комиссии. Их цель – подсчитать потери и жертвы. Собрать доказательства для суда над нацизмом, который – в то время уже никто не сомневался – обязательно будет. Председатели местных сельсоветов отчитываются, сколько людей погибло в деревнях. То, как написаны эти коротенькие докладные – не менее страшная примета времени, чем цифры, которые они содержат. Обрывки школьных тетрадей, географических атласов, бухгалтерских накладных, оберточной бумаги, немецких приказов, поверх которых шли отчеты, были свидетельствами чудовищной разрухи. Торопливые короткие записки: погибло 7, 15, 50 – признак чудовищной нехватки у выживших времени и сил.
И вдруг среди этих клочков и обрывков мне попадается нечто иное. Напечатанные на хорошей бумаге акты, свидетельские показания, вписанные в типографские бланки допросов. Судьба трех деревень, выделенная в отдельное дело, – все доказывало, что речь шла о преступлении, масштаб которого превосходил и без того зашкаливавшую жестокость оккупантов.
Военный следователь гвардии капитан юстиции Талашкин, прибывший под Великие Луки в марте 1944 года, времени зря не тратил. Допросы восьми свидетелей за четыре дня командировки, эксгумация жертв, медицинская экспертиза, проведенная старшим лейтенантом медицинской службы Анной Кадышниковой, фотографии места трагедии, сделанные младшим сержантом Адольфом Вебергом. Все это позволило реконструировать трагедию. То, что в истории десятков тысяч сожженных русских деревень навсегда останется парой скупых строк, для Санников, Малиновки и Андрюкова развернется в полноценную историю...
Передо мной лежала хроника событий, изложенная свидетелями спустя два года после трагедии. Был страшный список убитых: 40 лет, 12 лет, 6 лет, 3 года... И заросшее поле вдруг перестало быть безымянным пустырем. На нем вырастали дома, звякали ведра о срубы колодцев, звенели топоры плотников, смеялись дети. Что сейчас там? Кто о них помнит? Что о них знают? Ответ был под Великими Луками.
ПРОВОДНИК
На сотруднике районной администрации Александре Григорьевиче Смирнове немаркая синяя куртка, на ногах резиновые сапоги. «Залезайте, – кивнул он на голубой «Беларусь», в прицепе которого желтели вороха соломы. – Иначе до Санников не доехать». Тракторист Анатолий Алексеевич отпустил сцепление и повез нас в 1942 год.
Фотограф Саша бережно обнял камеру, я крепче ухватилась за мокрый борт – по глубокой колее в раскисшей глине мотало не хуже, чем в морской качке. Ветки ольхи и орешника, которыми с развалом местного лесхоза густо заросли некошеные обочины узкой дороги, били по рукам. А Александр Григорьевич рассказывает. Довоенных фотографий Санников и Малиновки не сохранилось. Ничем примечательны они не были – ни усадеб, ни церкви. Может, местный барин заезжал пострелять вальдшнепов на эти слободы, растянувшиеся вдоль единственной дороги, которая пролегла между двух гигантских, заросших лесом болот – по-местному, «мхами». Так и стояли, одна за одной, деревни: Решетникова Слобода (Решетково), Малиновка и Санники.
«Если и растили что на этих отвоеванных у леса полях, так это лён. Лён любит суглинки, так про него говорили». – Александр Григорьевич продолжает рассказ о сгинувших в небытие деревнях. Лён требует много ручной работы. Надо стебли срезать, в снопы поставить. Потом снопы в «бабки» – такие же снопы, только побольше – сложить. Там лён отстоится, а в сентябре расстелют его по скошенной траве в лёжку, чтобы волокно хорошо отделялось от льняной соломы. Потом на сушку снесут, потом в мялку, отделят от волокна ненужную мякоть-костру, начешут кудели и соткут полотна – на сарафаны, рубахи, порты… «В домотканом сарафане, говорите, была Анастасия?»
ИСТОРИЯ АНАСТАСИИ
«1944 марта 20 дня. Полетаева Анастасия Ермолаевна, 45 л., место рождения: д. Замошье Великолукского района Калининской области; домохозяйка, русская, беспартийная; не судима; колхозница.
По существу дела показываю: о зверствах немцев над мирными советскими гражданами мне известно следующее: я проживала в д. Замошье, немцы в то время стояли в Насве Новосокольнического района и в д. Часовня Великолукского района. В д. Малиновка Великолукского района был штаб партизанского отряда, где комиссаром был Андреев Василий Андреевич. 17.03.1942 г. я с Андреевой Феней пошла в штаб к партизанам <...>. Минут через 15–20 после нашего прихода в штаб по дороге со стороны дер. Бачево появились немцы, карательный отряд, у которых на шапках был знак череп. При появлении немцев партизаны приняли бой. Я с Феней спряталась в хлеве под навоз. Бой продолжался, мы слышали крики и плач женщин. Потом партизаны отошли от деревни Малиновка, ее заняли немцы.
Начали собирать граждан – мужчин в одну группу, а женщин и детей – в другую группу. Я с Феней вышла из хлева, и мы ползком хотели уйти и спрятаться, но нам попались два немца. Один из них приказал нам идти в группу граждан, а другой приказал запрячь им лошадь. Мы начали запрягать лошадей, запрягли семь лошадей, по одной лошади в санки. Эти немцы забрали лошадей, погрузили на все сани разного имущества граждан и уехали по направлению к д. Бачево.
Мы не пошли в группу граждан, а снова спрятались. К нам прибежал один старик и девочка, которые выскочили из горевшего дома, фамилии их я не знаю. Собранных в группы людей – мужчин, женщин, детей немцы расстреляли, а деревню Санники сожгли в домах.
К вечеру 17.03.1942, когда немцы расправились с мирными жителями, они уехали в дер. Бачево. Я, Феня, старик и девочка пошли посмотреть, что наделали немцы. Когда подошли туда, где стояли группы граждан, мы увидели кошмарную картину – лежат кучи трупов, некоторые из граждан были живы, услышали наш разговор, начали поднимать головы. Из одной кучи трупов поднялась девочка лет двенадцати, невредима, она вытащила из-под трупов мальчика лет пяти с перебитой ножкой. Эта девочка бросилась со слезами к старику и говорит: «Дяденька, дяденька, немцы убили маму и остальных детей». Из этой кучи поднялись три женщины и трое человек раненых, остальные четыреста человек были расстреляны и сожжены.
Я вместе с Феней уехала домой в д. Замошье, я сразу заболела и слегла в постель. Народ ездил в д. Малиновка и Санники после погрома, разыскивал своих родственников и хоронил. Я больше туда не появлялась, где похоронены трупы не знаю. Кто является организатором этого кошмарного злодеяния, я не знаю. Знаю одно, что налет на дер. Малиновка совершал карательный отряд. Стреляли граждан и поджигали дома солдаты этого карательного отряда. <…>
Протокол с моих слов записан правильно, мне прочитан. Свидетельница неграмотная, расписаться не может…».
ИСТОРИЯ ОБЕР-ЕФРЕЙТОРА МЮЛЛЕРА
В конце войны фашисты массово сдавались в плен англичанам и американцам, чтобы не попасть к солдатам Красной армии. В лагерях, где содержались немецкие военнопленные, британская и американская разведка установили записывающее оборудование и в течение нескольких лет тайно прослушивали разговоры, которые вели между собой немецкие военнопленные. Эти откровения немецких солдат и офицеров десятки лет хранились в архивах. В 2001 году их обнаружил немецкий историк Зёнке Найтцель. Вместе с социальным психологом Харальдом Вельцером он написал документальное расследование «Солдаты Вермахта». Проанализировав более 150 тысяч страниц записей, авторы разрушили бытующий десятилетия миф о вермахте, суть которого сводилась к следующему: «мы – простые немецкие солдаты, мы следовали приказам, а за все зверства несут ответственность СС и фюрер».
«Герике: В России в прошлом году небольшое немецкое подразделение отправили в одну деревню с каким-то заданием. Деревня находилась на местности, занятой немцами. В деревне на подразделение было совершено нападение, и все его солдаты были убиты. За этим последовала карательная экспедиция. В деревне было пятьдесят жителей. Из них сорок девять расстреляли, а одного отправили на все четыре стороны, чтобы он ходил по окрестностям и рассказывал, что происходит с населением, когда нападают на немецкого солдата».
«Франц Кнайп: …Полковник Хоппе потребовал, чтобы они сказали, кто повесил немца. Только указать, тогда все будет хорошо. И ни одна свинья не сказала ни слова, будто они не знали… Скомандовали всем: «Налево, пошли!» Потом их отвели в лес, а потом ты только слышишь: «тра-тата»…».
«Эберхард Керле: На Кавказе в 1-й горной дивизии, когда одного из нас убили, никакому лейтенанту не надо было отдавать приказы. Достали пистолеты – и всех подряд: женщин, детей… всех, кого видели…».
«Обер-ефрейтор Мюллер: В одной деревне в России были партизаны. Понятно, что деревню надо было сровнять с землей, невзирая на потери. Был у нас там один – Брошке, берлинец. Каждого, кого он видел в деревне, заводил за дом и стрелял ему в затылок. При этом парню тогда было лет двадцать или девятнадцать с половиной. Было сказано расстрелять в деревне каждого десятого. «Что значит здесь «каждый десятый»? Ведь всем ясно, – говорили парни, – всю деревню надо уничтожить». Тогда мы налили бензин в пивные бутылки и ставили их на стол в домах, а выходя, так небрежно бросали ручную гранату, и все сгорало дотла – крыши-то соломенные. Женщины, дети – стреляли всех без разбора. Партизанами из них были единицы…».
ИСТОРИЯ ПАРТИЗАНА ИВАНОВА
Немецкие гарнизоны располагались обычно в крупных поселках вдоль железных дорог и шоссе. В отдаленные, тем более лесные деревни они заглядывали по необходимости, оставляя за власть местных старост. В лесах была территория партизан. Как расскажет мне потом бывший житель деревни Гришино Виктор Петрович Волченков, сохранивший воспоминания своего отца, партизанская база была в 5 километрах от Малиновки, на хуторе Белая Липа. Так местные называли большой холм, выступавший над окрестными болотами. На нем было удобно копать землянки, поэтому все крутые обрывы Белой Липы были изрыты партизанами под убежища. В заброшенные же лесные деревни они приводили на поправку раненых и больных или приходили отогреваться и набираться сил холодными зимами.
Вот что рассказывал следователю в 1944 году Иван Васильевич Иванов, председатель Насвинского сельсовета: «Я был в партизанском отряде, действовавшем в Великолукском районе. Штаб наш был в деревне Малиновка, а отряд стоял в деревне Санники и часть – в Малиновке. Примерно часов в десять 18.03.1942 г. из леса в направлении Бачево и Барсуки появились немцы – карательный отряд. Наш отряд принял бой, который длился три часа, после чего наш отряд стал отходить. Немцы заняли деревни Санники и Малиновка и начали совершать зверство над мирными жителями. Наблюдать за процессом расстрела и сожжения граждан немцами мне не удалось, так как мы отходили и вели бой. В это время другая часть немцев совершала расправу над населением деревень.
Но когда немцы ушли обратно в направлении Насвы, мы возвратились в деревни Санники и Малиновка, где увидели кошмарное преступление немцев над мирными советскими гражданами. По подсчетам там уничтожили – расстреляли и сожгли – 385 человек жителей, среди них дети грудного возраста и выше, старики, старухи и молодые женщины. Из-под одной убитой женщины, фамилии не знаю, мы вытащили живого ребенка в возрасте двух-трех лет, человек пять взрослых было ранено, которые лежали под трупами.
Трупы валялись по деревне и за деревней, лежали кучами, женщины отдельно от мужчин. Кроме того, в одном сгоревшем доме и сарае было обнаружено много сгоревших мирных граждан. Там невозможно было ничего посчитать, так как все было смешано с пеплом и углем. Трупы всех, у кого не было родственников, похоронили там же, в деревне Санники. В похоронах я не участвовал, но место похорон знаю и на месте могу показать».
Но нам пришлось выслушать еще одну версию происшедшего в Санниках и Малиновке с партизанским отрядом. Рассказал нам ее бывший житель Гришина Виктор Петрович Волченков.
ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ САННИКОВ
Виктор Петрович Волченков хотел присоединиться к нам, когда мы поехали в Санники и Малиновку, но заболел. Наш крайне важный разговор состоялся позже – Виктор Петрович был единственным из найденных нами свидетелей, кто знал подробности происшедшего в Санниках по рассказам непосредственных участников событий – партизан.
«Расскажу то, что рассказывал мне отец, Петр Федорович Волченков. Он 1926 года рождения, когда сожгли Санники, ему было 16 лет. А в 1980-е годы, когда я работал в школе, мы с ребятами встречались с партизаном, которому в 1942-м было 17. Звали его Александр Мартынов. Вот по этим воспоминаниям я уже восстанавливаю события.
В тот день, когда сгорели Санники и Малиновка, семья моего отца жила в Решетниковой Слободе. Это деревня в 4 километрах от Малиновки, от нее сейчас осталось только урочище. Именно на Решетково через лес по ведущему сквозь замерзшие болота зимнику предатель, как говорят, латыш по национальности, привел из деревни Овсище карательный отряд. Каратели были в маскхалатах, на лыжах, хорошо вооружены. Их было около 100 человек. Часть из них были финны, большинство – немцы.
В Решеткове тогда находилось около 300 человек. Так получилось, потому что вокруг Великих Лук были сожжены все деревни, и их жители потянулись в дальние слободы. Зайдя в Решетково, каратели оставили для охраны около 20 солдат из финского отряда – они должны были никого не выпускать из деревни. Сам карательный отряд пошел в Малиновку. Когда немцы вошли в Малиновку, они стали сгонять людей в два больших амбара. Не все подчинялись, началась стрельба. Кого-то каратели застрелили на месте, кто-то добежал до Решеткова. Когда немцы стали стрелять, в Решеткове началась паника. Финский отряд не смог удержать людей, они стали разбегаться. Практически все жители Решеткова, в том числе и мой отец со своей матерью, убежали в лес километров на десять.
Стрельбу в Малиновке услышали в деревне Санники. По стрельбе партизаны поняли, что в Малиновку зашел карательный отряд и что они пойдут в Санники. В Санниках тогда жило больше 300 жителей, а партизан там было всего 9 человек. Больные, раненые, те, кто не мог вступить в бой. Сам партизанский отряд, который действовал в районе Санников, был небольшим, около 40 человек, в основном местные. В тот день он почти полностью ушел на задание – партизанам надо было взорвать дорогу в районе крупного железнодорожного узла Насва. Предатель знал, что отряда в деревне нет, что никто не сможет дать бой, поэтому он и привел карательный отряд сюда именно в этот момент.
Услышав бой, партизаны стали предлагать жителям спрятаться в лесу. Но те говорили: «Мы мирное население, нас не тронут. Вы партизаны, вы лучше и уходите в лес». В отряде был мужчина, которого партизаны называли Дедом.
Между деревнями Малиновка и Санники расстояние небольшое, всего полтора километра. И когда карательный отряд двинулся из Малиновки, партизаны в Санниках увидели его. Чтобы дать возможность остаткам отряда уйти в лес, Дед с пулеметом залез на крышу крайнего дома и стал отстреливаться. Карательный отряд развернулся цепью и стал обхватывать деревню. Каратели не знали, сколько там партизан. Когда они охватили деревню, ранили пулеметчика, а потом живым бросили его в колодец.
Одновременно с боем происходила и расправа с мирными жителями. Когда людей погнали в сарай, не все слушались, многие пытались убежать, и каратели стреляли людей прямо по самой деревне».
Тогда же, в 1980-е, Виктор Петрович встречался со свидетельницей расправы по имени Елена, фамилии которой он не запомнил. Тогда ей было 9 лет, и она тоже делилась с ним воспоминаниями. Мать сказала ей: «Нас все равно убьют. Когда нас погонят по улице, я накрою тебя своим телом, лежи до последнего, пока все немцы не уйдут». Так и случилось. Они стали убегать, девочка бежала впереди, мать застрелили, но она закрыла дочь своим телом, и та осталась жива. Еще один мальчик остался жив, рассказывает Виктор Петрович: «Говорили, что, когда каратели уже подожгли амбар с людьми, когда уже горела крыша, мужики встали друг другу на плечи, выломали в крыше дырку и на руках его выбросили в эту дырку. Он сбежал в лес и спасся. Из всей деревни спаслись четыре ребенка. Взрослые почти все были расстреляны».
ДЕРЕВНИ
Темная стена леса просвечивает сквозь желтеющую поросль молодых берез, которые обживают запустелое колхозное поле. В неровностях почвы уже не угадать остовы бывших домов. На старой яблоне – почти высохшей, кривой, заросшей серым лишайником – алеет под дождем одинокое яблоко. Вот и все, что сегодня осталось от деревни Санники. Белый, еще послевоенной пирамидкой обелиск рядом с недавно поставленным поминальным крестом – все, что осталось от ее жителей.
Санники с Малиновкой были затеряны в глубине лесов, поэтому своим, деревенским – отцам, мужьям, сыновьям, – ушедшим в партизаны, было удобно выбираться сюда из лесного голода и холода, залечивать раны, отсыпаться, отогреваться. Андрюково же, со всеми своими соседями по деревенскому «кусту» – Агафоновом, Амосовом и Залесьем, приглядело себе извилистый берег Большого Удрая.
Чуть дальше за Андрюковом начинались все те же бесконечные заросшие болота-«мхи», а от берега Удрая шли дальше к Насве поля и луга. Река каждую весну исправно заливала низкий берег, и земля здесь была богатой. Неприхотливая к холодам рожь хорошо росла на андрюковских землях. На Великолукщине все вызревало позже щедрого Черноземья. Озимые, что сеют осенью, убирали не летом, а к сентябрю. Яровые же жали иногда по первым заморозкам, когда в лужах уже стоял ломкий лед. В нечеловеческой мясорубке войны цепко держались андрюковцы за веками выверенную крестьянскую мудрость: стреляют ли, нет ли, хлеб надо посеять и убрать, а то дети зимой с голоду умрут.
ИСТОРИЯ ЕВДОКИИ
«Светлова Евдокия Федотовна, 59 лет, место жительства: деревня Белый Камень Великолуцкого района Калининской области, домохозяйка, русская, беспартийная, неграмотная.
В октябре месяце 1942 г. я жила в д. Андрюково Великолуцкого района, причем в этой деревне также жили граждане деревень Тулубьево, Залесье, Образцово, Бачево. Жители деревни Андрюково убирали урожай. Неоднократно немцы гоняли взрослое население села Андрюково в деревню Залесье на допрос, спрашивали о партизанах, ругали, что якобы мы кормим партизан, и предупредили, чтобы мы освободили деревню Андрюково. Но население не подчинилось распоряжению немцев. 25 октября 1942 немцы при помощи своих танков совершили налет на деревню Андрюково, открыли огонь из танков и минометов, потом заняли деревню Андрюково и начали сжигать деревню, расстреливать и сжигать жителей. Я успела убежать и спрятаться в пруде, в воде. Недалеко от меня сидела в пруде с двумя детьми гражданка Савченко Мария Степановна и ее невестка Морозова Анна. С ними были трое детей гражданки Румянцевой, которая была расстреляна в тот же день. Кроме того также была в воде семья Артемьева Михаила, его жена и три ребенка. Просидели мы в воде часа три-четыре, а когда немцы ушли, закончив свое преступление, мы вышли из пруда и пошли посмотреть, что наделали немцы.
Я лично своими глазами увидела расстрелянных граждан, среди них были Румянцева Дарья, Наталья Аникеева, Леонтий Лебедев с женой, Вера Орехова, Ефросинья Бравова. Когда пошли дальше в доме, в хлеву и сарае гражданки Савченко Евдокии Михайловны мы увидели кучи сгоревших трупов, среди которых были мужчины, женщины и дети. В числе обгоревших трупов я узнала свою невестку, Светлову Татьяну Ивановну, с внуком Николаем 9 лет. Оба стояли на коленях. Николай прижался к матери, в таком положении и обгорели. Также я узнала свою сваху, т.е. мать своей невестки, и ее дочь Анну 19 лет. Вторая моя невестка, Елена Матвеевна (?), тоже была сожжена с пятью детьми в возрасте от 8 месяцев до 13 лет. Опознать сгоревшие трупы было невозможно, т.к. там были одни кости, смешанные с пеплом. Некоторые трупы не совсем были обгоревшие, и по одежде их можно было опознать.
Нужно сказать, что расстрелянные граждане, которые валялись по деревне, выстрелы имели в затылок, а Вера Орехова имела много пулевых пробоин по всему телу…
Когда немцы начали расстреливать и жечь людей, по деревне поднялся такой кошмарный крик людей, плач, что жутко было. Я в это время сидела в пруде, нас застилало дымом, в этом же пруде была трава, пруд от деревни недалеко, все было слышно хорошо.
– Знаете ли вы, где похоронены трупы граждан деревни Андрюково?
– Если подпочвенной водой не смыло трупы, то их можно найти. Могилы я знаю, где расположены, а сожженные трупы и сейчас сохранены в тех сгоревших постройках, где они были сожжены. Только там лежат одни кости. Это место я могу показать».
ИСТОРИЯ СЛЕДОВАТЕЛЯ И ВОЕНВРАЧА
«Протокол осмотра. 1944 года 24 марта в присутствии понятых Ивановой Марии Алексеевны и Ивановой Прасковьи Поликарповны военный следователь Талашкин провел осмотр мест преступлений. Осмотром было установлено: место, где были расположены вышеуказанные деревни, представляет собой пустырь, заросший бурьяном и фундаменты сожженных домов и надворных построек, кругом валяется погоревшая домашняя утварь. В деревнях Андрюково и Санники, в отдельных сгоревших постройках обнаружены следы обгоревшей одежды и обуви, видны скелеты сгоревших граждан, обнаружены крупные и мелкие обгоревшие кости человеческого происхождения… В указанных деревнях не сохранилось ни одной постройки».
Документы следствия методично фиксируют разверзающуюся на наших глазах бездну. Бумага, сухо названная «Протокол вскрытия места погребения трупов», свидетельствует: «Понятые Ивановы показали место погребения мирных граждан, расстрелянных и сожженных немецко-фашистскими оккупантами в Санниках и в Андрюково. После чего было произведено вскрытие могилы, в которой похоронена семья Стрелкова, в количестве пяти человек: Стрелков Иван, 28 лет; Стрелкова Александра 26 (?) лет; их дети – Стрелкова Надежда 3-х лет; Стрелкова Галина 1 год 7 месяцев и Кононова Анастасия, 55 лет.
Старший лейтенант Кадышникова освидетельствовала трупы, а военный фотограф Веберг сфотографировал их, после чего трупы были зарыты».
Затем был проведен «осмотр места погребения сожженных трупов, скелеты которых находились в остатках сгоревших построек, мелких и крупных, принадлежащих взрослым и детям, костей. Сожженные трупы сфотографированы и в д. Андрюково. В виду ясности дела, в Санниках и Малиновке могилы с расстрелянными трупами не вскрывались».
В деле лежат плохого качества фотографии, документальные свидетельства того, как через два года после преступления выглядела истерзанная земля и истерзанные люди. Вот две плачущие, плохо одетые женщины в овчинных полушубках и платках посреди занесенного снегом поля: «Снимок гражданок Ивановой П.П. и Ивановой М.А., указавших место погребения расстрелянных мирных советских граждан деревни Андрюково... Среди трупов – родственники Ивановых. Могила напомнила гражданкам Ивановым день кошмарного преступления немцев. 27.03.1944» – гласит надпись на обороте. На следующих фото – неглубокая могила, снегом засыпаны четверо убитых: среди них два ребенка. Поросшее бурьяном заснеженное поле, среди снегов возвышаются холмики с засохшей травой – то, что было когда-то домами; покореженный остов железной кровати, гора костей. Это – Андрюково. И, почти неотличимое от него: «Снимок скелетов граждан в деревне Санники Великолукского района…» – уточняет подпись к фотографии.
Военный хирург, как положено, составляет акт: «Для медицинского освидетельствования из могилы было извлечено пять трупов. Из них один мужской труп и четыре женских. На трупах отмечены следующие повреждения: труп мужского пола в возрасте 25–30 лет, одет в гражданскую одежду, имеет сквозное пулевое ранение лица с повреждением нижней челюсти слева и отсутствием правого уха (нрзб.). Труп женщины в возрасте 55–60 лет, одета в гражданское платье, пулевое ранение головы с повреждением теменной кости. Труп женщины 20–25 лет, одета в гражданскую одежду, сквозное пулевое ранение грудной клетки с повреждением позвоночника. Труп девочки в возрасте 2–3 лет, одета в гражданскую одежду, пулевое ранение грудной клетки и головы в затылочной области. Труп девочки в возрасте до года: вследствие сильного разложения определить характер ранения не удалось… По степени разложения трупов и одежды можно предположить, что давность наступления смерти исчисляется двумя годами».
В останках сожженных зданий в Андрюкове осмотрены: «скелеты человеческого происхождения, находящиеся на поверхности земли», сообщает акт, а также некоторые кости, которые «вмерзли в землю и трудно из нее извлекались». «Среди осмотренных костей – восемь крупных и мелкие, что свидетельствует о принадлежности этих костей взрослым и детям. Кости носят следы подтверждения их горения. По степени разрушения скелетов определить характер повреждения, пол и возраст не представилось возможным. В деревне Санники также осмотрены обгоревшие кости человеческого происхождения, среди которых были кости детей и взрослых. Кости носят на себе следы горения…».
Окончание следует.