Сидя в кресле, я предалась размышлениям о ремонте. Я так часто делала,
если надо было что-то вспомнить. Вот просто думала: где, когда и как это было? И само собой всплывало то, что я пыталась вспомнить. Где дневник - тут память выдает ряд нулей. А как это происходит? Прежде чем по-настоящему порадоваться результатам ремонта, надо, как в сказке, пройти длинный и тернистый путь испытания вещами.
Сначала они покидают свои насиженные полки и ящики, собираются в неподходящем месте и толпятся, будто родственники, провожающие новобранца в армию. После ремонта их задача – вернуться на свое место и соответствовать новому имиджу жилища. Не все возвращаются, к сожалению или к счастью.
«Как много в мире вещей, без которых можно жить», - сказал Сократ и каждый раз, возвращая вещи после ремонта или масштабной уборки на свое место, мы в этом убеждались наглядно. Все что, вызывало недоумение и брезгливость, шло в большой черный или синий пластиковый мешок. Остальное – по местам. Так, вернулось на место старинное бабушкино кресло ручной работы, вырезанное из дуба безымянным, но искусным мастером. Пришлось, правда, его перетянуть. Я долго выбирала подходящую обивочную ткань, чтобы кресло сохранило свой первозданный вид. Неплохо получилось.
Оставили мы и старинные часы, тоже ручной работы. Резными деревянными хвойными ветками украшен циферблат и окошечко кукушки. Бабушка говорила, что когда-то гири у них были в форме медвежьих лап. Я видела в магазине похожие часы, где гири были в виде сосновых шишек. Но у бабушкиных часов гири, по всей видимости, были не родными. У темно-коричневых часов в стиле народных промыслов гири были цилиндрической формы, светло – золотого металлического цвета с прозрачными шариками по обоим концам. Ни по стилю, ни по цвету, они часам не подходили. Но часы работали исправно. Мама точно помнила ещё с детства, что гири были потертые, цвета тёмной бронзы. И она решила, что их просто заменили. Может, раскололись, может, потерялись с переездом. Ходики тикали исправно, и мама их оставила. А теперь и я к ним привыкла. И даже гири менять не стала.
А ещё тот самый «ридикюль», с которым Анна Витольдовна «совершала моцион». Все, что осталось из приличных вещей в квартире Нотбек после её смерти, бабушка увезла в местный приют для престарелых. Себе оставила только альбом с фотографиями в темно-коричневом кожаном переплете и вот этот самый потрепанный большой кошелек, который раньше застегивался на крепкую круглую бомбошку, обтянутую той же тканью, из которой был сам ридикюль. А потом застежка сломалась, и бабушка преобразовала сумочку так, что она стала закрываться на молнию. А бомбошку она пристроила на собачку замка. Были ещё красивые старинные бутылки. Мама любила в них ставить букетики полевых цветов. Так что я их тоже использую вместо ваз.
А вот что делать с пачками старых тетрадей, тогда я долго не могла решить. Куда отправить надписанные нетвердым ученическим почерком зеленые, голубые и даже розовые тетради со стихами и цитатами про любовь, которые в школе были у всех девчонок? Написанные будто под копирку, они отличались только почерком и рисунками. В моих ещё красовались обведенные рамками с замысловатым узором изречения вроде «Счастье – не кошелек на дороге. Оно открывается изнутри».
Когда, наконец-то, пришла к выводу, что пора им на свалку, и размахнулась для броска, я увидела это. Среди блеклых обложек мелькнуло что-то вишнево – благородное. С трудом вытащив из связки нечто похожее на томик стихов Пушкина дореволюционного издания, я открыла обложку…
Да, это он! Тот самый дневник Анны Нотбек. Тогда она была еще не замужем. Юная, восторженная, непоседливая курсистка, радостно летящая навстречу своему будущему!.. Что ей там мерещилось? Уж, наверное, не революция, не эмиграция, не собственная смерть в трамвае…
Телефонный Бандерос спел «Ай-яй-яй-яй-я, ай-яй-яй-яй» неожиданно, заставив вздрогнуть. Звонка я не ждала. А эта мелодия значила, что звонит кто-то совсем незнакомый.
– Сашенька… Сандра. Извини, что звоню. Я твой телефон у Натальи Анатольевны выпросил из журнала процедурных назначений. Ты исчезла, не прощаясь. Я искал тебя в тот день, когда мы собирались к озеру. Просил прийти в номер – ты не пришла. Потом вдруг вылетела, будто никого не узнавая, и умчалась в неизвестном направлении. Это когда мы, помнишь, с медсестрой в подсобку шли?
– Я понятия не имела, куда вы шли. С медсестрой.
– А ты куда мчалась?
– Не важно.
– Ты изменилась.
– Сильно? В смысле, была паинькой, а стала мегерой?
– Нет. Была отрешенной, а стала активно – неприязненной. Тебя кто-то обидел?
– Никто меня не обижал. Просто мне всё надоело. Там было слишком людно. И тесно. От Лохматых особенно.
– Понимаю… Почему ты на ужин не пришла? Такой вечер замечательный получился. Так всё просто, по – домашнему, люди такие все доброжелательные, искренние. А тебя не было. Очень жаль. Пока мы снимали, я не мог уйти. А когда уже банкет начался, я пошел тебя искать. И твоя Лохматых сказала…
– Она такая же моя, как и твоя!
– Ну, хорошо, не твоя. Просто она сказала мне, что ты уехала с каким–то молодым человеком. А я думал: посидим, поговорим…
– Тебе было с кем поговорить.
– Ты имеешь в виду Марину Вадимовну? Мы с ней обговаривали, как разместить в зале людей, чтобы можно было нормально снимать, чтобы камера могла передвигаться. Она помогла мне найти подходящую мебель и так, атрибуты по мелочи, для картинки. Кстати, мы как раз шли с ней в подвал, когда ты мимо промчалась. Там у них склад всяческого оборудования и мебели.
Грифанов помолчал, словно ждал ответной реплики. Я тоже молчала.
– Я, конечно, предполагаю, что мои истории тебе, скорее всего, не интересны. Я это понял ещё тогда, у тебя в номере. Ты меня не слушала.
– С чего ты взял?
– Я просто видел, как ты отворачивалась, чтобы не зевнуть мне в лицо. Ты хотела спать, и тебе было скучно.
– Да, ты людей насквозь видишь… Душевед. В кавычках. Но тут ты прав: твои истории мне не интересны. Про съемки, про медсестер, про банкет. А вот конкретно та история, которую ты начал рассказывать… Мне, может быть, и хотелось бы узнать, что там было дальше. Но тебе тогда было не до меня. А теперь мне… В общем, поезд ушел.
– Почему ушел? Пока еще нет. Давай где-нибудь посидим? Поговорим? Я уезжаю завтра, но сегодня еще дела на вашем ТВ. Это часика на полтора – два. Потом я свободен. А? Сандра? Пожалуйста, – голос его был непривычно естественным и усталым. Почему-то стало его жалко.
– Где?
– Давай в моей гостинице? В баре? Место приличное, тихое… Кухня неплохая. Я проверял
Он в своем репертуаре… Везде главное – кухня. И при этом худой, как велосипед.
– Нет. Давай в одно кафе съездим. Ты ведь на машине? Со своими телохранителями?.. К шести я подойду к твоей гостинице.
– Да, да, хорошо!..
Продолжение: Не повторяй этот танец
Подпишитесь на канал, чтобы ничего не пропустить