«Бедствия войны» — серия гравюр Франсиско Гойи. Простите те, для кого картинки окажутся триггерными. Гойя — один из первых, насколько я знаю, показал войну такой, какая она на самом деле есть.
Я поднимаю эту тему, потому что повсюду вижу стрит-арт о войне: боевые самолеты над мирным городом, мальчик в солдатской форме, отдающий честь. Неужели, рисуя мальчика, люди не думают о том, что на реальной, а не воображаемой ими войне (Афган, Грузия, Украина, Сирия?) этого его убьют или покалечат морально и/или физически? Война — это не флаги победы, это ужас опасности, неразберихи, насилия, крови. И много-много невидимого героизма, о котором мы понятия не имеем.
Мне хочется рассказать, что это за риторика, откуда она взялась.
Войну традиционно показывали с точки зрения мужества, подвигов, смелости и прочего. Это рыцарство, которое видоизменялось на протяжении столетий, но оставалось описанием ужасов как красоты битвы. Например, в поэме Лермонтова «Бородино», где воины описываются, как богатыри. Богатырская тема — вариация рыцарства:
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Или у Дениса Давыдова в гусарской поэзии:
По чарке да на конь, без холи и затеев;
Чем ближе, тем видней, тем легче бить злодеев!
Хэй-хо, бежим бить злодеев верхом на коне или на своих двоих.
Другой взгляд, вторящий гравюрам Гойи, дается у того же Лермонтова в другой поэме — «Валерик»:
Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,
В приклады!— и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
⠀
Разочарование в романтике битвы есть и в «Войне и мире»: Андрей Болконский, один из главных героев, мечтает совершить переворотный поступок, повлиять на ход войны своей персоной, своим подвигом, своими идеями. Он чувствует воодушевление перед боем. Ему повезло: выдался шанс повести людей в бой, когда знаменосец одного из полков был убит, а люди, бежавшие за ним, замешкались, не понимая, что делать. Тогда Болконский берет в руки знамя и бежит в атаку, ведя за собой солдат. Но бежать ему выдалось недолго: его ранили, что, в целом, ожидаемо, он же бежал первым. Вот так легко и достаточно бессмысленно Андрей мог потерять свою жизнь. Битва была хаосом, люди не понимали, что делать, вести от штаба не доходили. Битва при Аустелице была проиграна. Андрей смотрит на небо, лежа на холодной земле среди мертвых и раненых, и думает не о битве, а о жизни человека в сравнении с вечностью и спокойствием природы.
Романтический рыцарский/богатырский нарратив и сейчас используют при описании Великой Отечественной войны. Но героические подвиги, Великая победа — это не война, война — это смерть, ужас, потерянность и непредсказуемость. Толстой пишет:
и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Как же тогда писать про войну? Лучшим произведением с такой проблематикой мне кажется «Красный смех» Андреева. Автор пишет не о какой-то реальной войне. Это просто война, неважно, какая именно: переживание абсурдности событий, смерти, непонимания, куда ты идёшь, зачем, когда будет бой и с кем — это и есть война. Первая фраза произведения: «...безумие и ужас.» Здесь теряется пространственное и временное мышление: главный герой спрашивает, где они все находятся, и встречает молчание, которое прерывает фраза: «На войне!» — дальше смех.
Красный смех — это состояние, в котором пребывают люди. Это бред, сквозь который ты продолжаешь делать то, что «должен/а». Откуда берётся это «должн/а», ты не знаешь. Никто не знает. Люди сходят с ума и убивают друг друга, свои своих — случайно или из-за помутнения рассудка. Атакуют свои же войска случайно. И не понимают этого. Когда герой едет помогать собирать раненых, он видит только своих. Я не буду описывать эту картину, она слишком триггерная. В ней медбрат стреляет себе в голову, потому что такое почти невозможно выдержать.
Этот текст — отрывки писем, воспоминаний сначала одного героя, а потом его брата. Первый герой вернулся домой без ног и сел наконец писать, он мечтал об этом на войне и вспоминал свой стол с зеленой лампой. Он пишет о красном смехе, все его воспоминания об этом: красный смех — это единственное, что движет войной, это и есть война.
Красный, конечно, цвет крови, которой вокруг так много, что невозможно это пережить. Тогда появляется смех. Смех безумия.
Я узнал его, этот красный смех. Я искал и нашел его, этот красный смех. Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, странных телах. Это был красный смех. Он в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле, этот красный смех!
Второй герой не был на войне, он все это время находился в городе. Он читал новости, которые печатали в газетах, а значит и не знал совсем, как это может происходить. Его сводит с ума именно это. Что там, на войне? Как это все выглядит? Как переживается? Как люди могут запросто нападать друг на друга?
В итоге, война доходит до города. И второй герой понимает, что такое красный смех, видит его.
Финал бомбический. Спойлерить не хочется. Вдруг вы решите прочитать. Это самый страшный из финалов, несмотря на то, что там нет особо ничего такого уж триггерного. Но он по-страшному прекрасен. Прекрасен с точки зрения образности и построения текста.
Вот так, думаю, надо писать о войне. Так надо говорить о войне. Такой риторики мне не хватает в рефлексии войны и победы. Каждое 9 мая я смотрю на детей в пилотках, на оружие, на самолеты, на мнимую память о победе. О победе, не о войне. О войне страшно помнить. Но именно о ней и нужно помнить, чтобы войны наконец прекратились.