- Дядя Валун, - Голята ткнулся лицом в широкую грудь сотника, где тятя? Тятя где? Не слушай их, дядя Валун. Хайду сожжет город. И всех от мала до велика угонит в рабство. Я знаю, дядя Валун. Поверь. Нужно, чтобы тятя бился или бились все. Нельзя сдавать город. Скажи отцу, дядя Валун.
- Твой отец велел передать, чтоб ты, малец, горько не тужил по нему и поддерживал Виту, - Валун прогудел неестественным для себя голосом, словно голос зарождался не в связках, а шел откуда-то из живота.
Голята отшатнулся. Обвел происходящее помутневшими от слез глазами, рванул из-за пояса рукав, сжал ткань зубами и замотал головой.
- Бежи прочь отседова. Не то, не ровен час, и тебя, дурака, на цепь посадят и поведут, как пестуна на потеху татарам, - сотник подтолкнул Голяту в спину.
Ноги сами понесли отрока вверх по склону холма. Он бежал, страшно задыхаясь, но рукав, стиснутый зубами, не выпускал, чтобы не закричать. Бежал, и белые круги плавали перед глазами. Сердце бухало в ушах, а казалось, что бьют барабаны в монгольском лагере. Привкус крови стоял в горле, ударял в нос, приторный до тошноты. А дорога была, как бесконечность. Влетел на крыльцо терема, расталкивая слуг и домочадцев, и прямиком — в оружейную комнату.
- Сынок, что ты задумал?
Голята вздрогнул: за спиной стояла его родная мать, Завиша. Высокая, стройная, она держала стебель потухшей свечи. Белый, льняной сарафан красиво обтягивал стан и чуть колыхался от легкого ветерка, беззаботного жителя потустороннего мира.
- Мама, они разрушат город.
- Нет, сынок. Они не смогут. Против них есть ты.
- Мы, правда, увидимся там, у Бога?
- Ты заговорил, как маленький ребенок. А ведь ты уже у меня — вон какой! Отца перерос!
- Мой отец татар разбил!
- Да, но его задрал медведь в лесу. Напал сзади и задрал.
- Нужно убить этого медведя и татар отогнать. Мама, а ты видела Деву Марию? Как она выглядит?
- А вот так и выглядит, как я.
- Теперь я знаю, как найти Деву Марию.
- Да, найти будет не трудно. А сейчас, давай я тебе помогу. Самому доспехи одной рукой не одеть и плащ отцовский не пристегнуть.
- Зачем мне доспехи да еще плащ? Я бы только копье взял, чтобы змия, точно Святой Георгий поразить.
- Храбрый ты у меня. Но нужно, чтобы змий тебе поверил и вышел из темной воды озера на сушу.
- Мама, я скоро вернусь к тебе?
- Да, сын. Черныш уже у крыльца: бьет копытом землю и грызет удила.
- У тебя такие теплые губы, мама.
- Скачи с Богом!
Когда из распахнутых ворот крепостных ворот вышла процессия празднично одетых горожан с дарами, которую возглавлял тысячник Хуцзир, у Хайду упало сердце.
Тень презрения и брезгливости легла на лицо младшего темника. Он уже хотел было встать в стременах и скрестить над головой руки, что означало бы только одно: сжечь, стереть с лица земли, грабить столько, сколько можно увезти с собой, молодым женщинам вспарывать животы, мужчин убивать на месте, детей мужского пола, переросших колесо арбы, казнить. Монгольское войско напряглось, готовое вмиг сорваться и понести ужас на клинках мечей и наконечниках копий. Смерть натянула тетиву своего лука, но стрела была еще зажата между пальцами. Хайду промедлил с приказом на какое-то мгновение, и это промедление спасло жизнь городу.
Широко раздувая ноздри, шумно отфыркиваясь, широкогрудый вороной конь вылетел из ворот, неся на себе всадника в римских доспехах, за спиной которого развевался алый плащ. Бока коня играли иссиня-черными переливами, тяжелая, густая грива вздымалась завораживающими волнами. Солнечный луч ударил в наконечник копья всадника и рассыпался на тысячи золотых брызг. Хайду невольно залюбовался.
- Он мой! - выдохнул младший темник и ударил пятками своего Ордоса.
Белый конь срвался с вершины холма и понес хозяина по звенящей, поедернутой инеем ноябрьской траве. Хайду перекинул щит из-за спины и потянул за рукоять меча. Клинок, угрожающе шипя, точно гюрза пустыни, покинул стальные ножны. Они сближались. Воздух наполнился дробью конских копыт, заставляя леденеть сердца, застывших по обе стороны людей. Клинок меча и сталь копья встретились, с глухим звоном отпрянули друг от друга. Это был первый контакт. Разведка и одновременно приветствие соперника. По неписанным правилам первое касание не должно быть боевым. Хайду про себя отметил, что вблизи его противник выглядит куда менее внушительным, даже, можно сказать, щупловатым. Но так бывает: страх часто обманывает зрение. Монгол занес меч над головой в тот момент, когда всадник в римских доспехах поднял лицо и посмотрел в упор широкими озерами голубых глаз. И слезы были больше глаз.
- Ты?! - Хайду узнал Голяту
Вдруг раздался долгий, протяжный звук. Он был настолько неожиданным, что кони встревоженно замерли, навострив уши. Звук зарождался где-то у кромки синеющего леса и тянулся,широко разливаясь в небесной дымке. Это трубил сохатый волхва Измора. Острая, страшная боль скрутила джихангира, бросила лицом на шею Ордоса. Ледяной пот выступил на лбу и стал наваливаться тяжелыми каплями на глаза. Сквозь эту мутную влагу младший темник увидел как тяжелый, листовидный наконечник копья неумолимо приближается, но сделать уже ничего не мог.
Взрыв горячей боли чуть ниже ребер. Копье воеводы Меркурия, направленное рукой его приемного сына Голяты, ударило между пластинами панциря, вспороло кожаный доспех и увязло глубоко в теле. В тот же миг Хайду последним усилием воли занес меч и рубанул, направляя клинок чуть выше ворота. Удар пришелся точно на шею. Шлем с султаном полетел на землю, а белокурая голова Голяты, отделившись от туловища, упала между лукой седла и конской шеей. Приемный сын смоленского воеводы упал на конскую гриву, и фонтан крови залил иссиня-черные волны. Отрубленная голова осталась зажатой между телом погибшего отрока и плотью коня. Черныш, волоча по земле узду, побрел в сторону городских ворот, а белый Ордос поскакал с тяжело раненым хозяином к юрте китайского врача Чжой-линя.
Монгольские воины подхватили Хайду на руки и внесли в юрту.
- Оставьте нас. Чжой-линь, вот и все. Теперь я могу войти в чертоги Вечного Синего Неба.
- Я могу попытаься спасти тебя, мой повелитель.
- Для чего? Чтобы степь узнала, как урусский отрок продырявил копьем своего отца начальника пятитысячного монгольского подразделения! Посмотри, что делают урусы? Отсюда хорошо видно.
Чжой-линь откинул полог и посмотрел вдаль.
- Они уходят под защиту стен, мой повелитель.
А Хуцзир?
- Ему заломил руку человек с огромными плечами и сейчас гонит впереди себя.
- Так. Хорошо. Поделом этому Хуцзиру.
- Какие будут приказания?
- Я хочу умереть, чжй-линь. И ты знаешь, старый врачеватель, я рад, что Смоленск не придется грабить.
- Я не понимаю тебя, повелитель. В поединке ты одержал верх.
- Нет. Победил я или нет — решать только мне. Монголы должны уйти. И, поверь мне, Чжой-линь, я знаю, что говорю. Для степного племени я сделаю гораздо больше этим поступком, чем возьму город, тем самым растворив еще одну часть своего народа в чужой крови.
- Ты рассуждаешь не как монгол, а как мудрый китаец.
- Спасибо. Это для меня высокая похвала.
- А что с послами?
- Убивать послов нельзя — это нарушение закона. Нужно обязательно передать мои слова урусам. Во всяком случае, в своем доме или в своей юрте. Иначе хан пришлет новое войско, чтобы покарать преступников.
- А разве нет повода, чтобы прислать войско? Смоляне же подняли оружие?
- Нет. Я написал в письме для хана, что мы схлестнулись не с регулярной смоленской армией, а с крупными ватагами местных лесных разбойников. Смоленск тут ни при чем.
- Я понял тебя. Обязательно передам. А сейчас позволь мне заняться твоей раной.
- Ни к чему. У тебя есть зелье, Чжой-линь? Только постарайся найти быстродействующее и безболезненное. Я и так натерпелся боли. Когда мое сердце остановиться и дыхание прекратится, ты выйдешь к монголам объявит мою волю. Скажешь им: Хайду приказал уходить. Они уже знают, кто должен занять мое место: об этом я позаботился еще вчера. Всй, чжой-линь, теперь воскури благовония и дай мне яда.
Тело младшего темника Хайду, по его последней просьбе, было в тот же день предано огню, а прах рассеян над смоленским полем перед крепостными стенами.
Спустя сутки после того, как поредевшее войско монголов снялось с места стоянки и ушло на Восток, городские ворота Смоленска вновь распахнулись. Хуцзир и еще два нойона, молотя пятками по бокам своих коней, пустились догонять далеко ушедших своих. Конь воеводы Меркурия по кличке Черныш помчит сотника Валуна и его пятерых гридней по следу. На самом краю смоленских владений сотник настигнет Хуцзира и ударом меча разрубит от шеи до седла монгольского тысячника.
Только по прошествии четверти века Смоленск войдет в улус Золотой Орды, став частью Великой империи монголов.
Позже за ратный подвиг Меркурия назовут заступником и покровителем города, а церковь причислит его к лику святых. Шлем, копье и сандалии выставят в Успенском соборе. Каждый год в конце ноября смоляне будут отмечать праздник Меркурия. От храма Успенья пойдет крестный ход до Молоховских ворот, против которых и поставят знак в честь святого.