В одной половине финского, новенького дома, на улице, где была, так называемая,"цыганская сторона", жила баба Шура, так все звали эту старушку.
Летом ее обычно можно было увидеть сидящей на ступеньках своего крылечка и "смолившую" самокрутки, такие едкие. Голос у бабы Шуры от этих самокруток, "сколь уж лет чадит!", был низким и шершавым.
Сама она была такая сухенькая, корявенькая, а лицо, и вовсе, как урюк, маленькое, желтое и сморщенное.
Сидела баба Шура на крыльце, вытянув свои синие костлявые ножки-палочки в калошах на босу ногу, и курила, одну за другой, самодельные, склеенные слюной, папироски.
Обычно она молчала, прикрыв глаза, окутанная дымом, как нахохлившаяся старая птица, дремала, как будто, а если говорила, то уж, басила, как в трубу бухала.
По нашим детским представлениям баба Яга, именно такая.
Детвора кричала через палисад: "баба Яга, костяная нога".
Баба Шура не реагировала, сидела здесь и не здесь, отрешенная, в дымном облаке раздумий, воспоминаний...
А когда умерла баба Шура, и стали ее хоронить, так много народу собралось. Очень длинной, на всю улицу растянулась процессия с венками, орденами и медалями на подушках. И из управления пришли солидные дяденьки и тетеньки, и пионеры несли бабы Шурины ордена и медали. Еловыми ветками всю дорогу устлали.
Тогда мы только и узнали, что баба Шура была фронтовичка, сколько, оказывается, наград заслужила. И стали думать о бабе Шуре и сожалеть, что теперь ее уж больше нет, а мы такие дураки.