Дети войны – это мои родители, им было по 10 лет, когда началась Великая Отечественная. Хутор (это 8 дворов, гораздо меньше, чем в деревне) Владимирской области под городом Гусь-Хрустальный не имел ни своей церкви, ни своей школы. Все мужики с хутора ушли воевать. Мой дед по линии отца Скворцов Матвей Яковлевич родом с 1899 года (аж с позапрошлого века), прошел бело-финскую, гражданскую войны, был пулеметчиком в дивизии Чапаева (сама видела военный билет). К началу войны деду было 42 года, тогда таких не призывали. Он подделал метрики, убавил возраст, чтобы попасть на фронт и ушел воевать. Бабушка осталась с 4 детьми на хуторе. Мой папа – второй по-старшенству в семье, работник, помощник, советчик. Выгнать корову Крошку в стадо на пастбище в 5 утра, задать корма домашней птице, поросятам, работа в огороде, заготовка дров и сена и много другой работы. В деревне нельзя без работы. Мой папа ходил в школу за 5 километров в другую деревню пешком каждый день, итак, много лет. Чтобы сократить путь в школу, можно было пройти лесом. И вот однажды, дело было зимой, когда папа добрался до школы, все дети стояли у печки, грели руки и плакали. Учительница со своим сыном шла тоже лесом. Выходили все затемно в 5 часов утра, чтоб успеть к первому уроку. На учительницу в ночном лесу напали волки. Она прижала мальчика к стволу дерева и закрыла собой. Волки кидались и рвали ее на части, она кричала, звала на помощь. Когда помощь подоспела от учительницы почти ничего не осталось, мальчик лежал без сознания, но остался в живых. Школа-семилетка закончилась. А учиться дальше очень хотелось. После 7 класса совсем мальчишкой папа прыгал на подножку товарного состава, когда тот трогался, раньше нельзя, обходчики проверяли и могли снять с поезда и сдать в милицию. Денег на билет, конечно, не было. Война, голод, нищета. Но так хотелось учиться! Шурка (так папу звала мать, бабка Анна) хотел летать и поступил (куда после 7 класса можно было еще поступить) во Владимирский авиационный техникум. С собой мать давала узелок, в котором краюшка черного хлеба, (на хуторе все пекли сами) и луковица. Во Владимире Шурка снимал угол (не комнату, а угол), в котором стоял сундук, Шурка на нем спал. Платил за угол только работой, денег не было. Носил уголь, за продуктами на базар с хозяйкой, сумки за ней носил, чистил картошку, сидел с ее детьми, когда она отлучалась и другая работа по дому. По ночам с мальчишками бегали по крышам, сбрасывали фугаски, чтоб не взрывались дома, риск огромный, но так хотелось помогать фронту, хоть чем-то. Фронтовики – 90% студентов авиационного техникума, после ранений, комиссованные, без рук или ног, взрослые мужики: «Малец, а ты дроби знаешь, а с «начерталкой» поможешь?» По начертательной геометрии у Шурки были одни «5». Он с удовольствием помогал, решал, объяснял, все сессии закрывал досрочно. А фронтовики подкармливали его своим пайком: хлебом, тушенкой, салом. Так и жили. После получения красного диплома, Шурка поступил в филиал УПИ (уральский политехнический), в авиационный по здоровью не прошел, подвело зрение. И потом всю жизнь отдал оборонной промышленности. День Победы для моего отца самый дорогой и светлый праздник! «Это мой праздник»-, он говорил. Так что у детей войны, у каждого из них, было свое военное детство. И потом после войны, уже в мирное время, оно, это военное детство снилось по ночам, всплывало в сознании постоянно, долго не отпускало. Оно как бы становилось их частью, частью их жизни, по-другому никак. Папы уже нет. Маме осенью празднуем 90 лет. Пусть еще поживет, порадуется внукам и правнукам. У них сейчас мирное детство, потому что у моих родителей было военное, они были дети войны.