От редактора:
Это заключительная часть документальной книги "Вира якорь!", автор которой - мой папа, Егоров Владимир Николаевич - штурман дальнего плавания, капитан-лейтенант запаса, в советское время ходивший на Кубу, в Индию, Африку, Сирию и многие другие страны, переживший такие приключения, по которым можно снимать блокбастеры, спасший за годы своей работы множество жизней и неоднократно спасавшийся сам.
Средиземное море. Часть 8
Частенько мы обеспечивали наши корабли в море Альборан. Это западная часть Средиземного моря, отсюда через Гибралтарский пролив выход в Атлантический океан. Места тут живописные: на европейском берегу высится Гибралтарская скала, на африканском — Атласские горы. Это так называемые Геркулесовы Столбы. В хорошую погоду видны оба берега. Места здесь туристические, погода почти всегда хорошая. Мы часто заходили в алжирский порт Оран, в Танжер, в Тунис и в Сеуту (испанский город-колония на берегу Африки). Один из заходов в Сеуту мне хорошо запомнился.
Сеута — место для душевного отдыха. Там можно хорошо погулять, сходить на пляж. Кафешки приличные под пальмами почти на каждом шагу. Солнце круглый год, море, ветер сухой из Сахары, люди говорят на испанском языке. Здесь отдыхает в основном богатенький народ из всех североафриканских банановых республик, от Марокко до Египта. Особенно богатые шейхи (вожди племен) из Сахары любят эти места. Встречались тут и люди из Европы. Но они вели себя плохо. Тут я впервые в жизни увидел гомиков. Не мог понять, что это за отвратительное зрелище, пока старшие моряки не объяснили мне, что есть такое распространенное в Европе психическое заболевание.
Испания с Европой тут — рукой подать: до Альхесираса и Гибралтара на пароме час ходу через Гибралтарский пролив. Мы обычно становились на якорь на внешнем рейде Сеуты или швартовались к свободному портовому причалу, если такой был, и заказывали через агента снабжение. Поскольку доставка и погрузка занимала 2—3 дня, то было время погулять на берегу.
В один из таких заходов я сошел на берег, походил по магазинам, искупался на пляже, купил в ларьке какую-то книжонку на английском (читал только на нём) и не спеша пошел по набережной в сторону своего парохода.
Вижу: в открытом кафе за столиком сидят три моих матроса и какой-то мужчина лет 40—45, в военной форме, спортивного сложения и вроде как с сержантскими или капральскими погонами. Белый человек, явно европеец, но сильно загорелый, волосы рыжеватые, выцветшие на солнце.
Я подошел к столу. Ребята сидели пили вино с военным. Увидели меня, обрадовались: «Садись, Николаич, с нами». Я присел, поздоровался с военным. Ребята объяснили мужчине, что я их офицер. А мне объяснили, что этот человек понимает в море и говорит по русски.
Мне, конечно, стало любопытно, что делает русский моряк в Африке, да еще в военной форме. Начал задавать ему наивные вопросы. Этот мужчина отвечал как-то уклончиво, неопределенно. Больше сам старался узнать о нашей жизни. По тому, как он вел разговор, было видно, что в морских делах он разбирается, как настоящий моряк. По русски говорил хорошо, но с заметным польских акцентом. Так мы говорили ни о чем минут 15. Он все время присматривался ко мне.
Я уже хотел встать и уйти. Но он остановил меня и говорит: «Я вижу, у вас книжка английская. Говорите по английски?» — «Да». Он перешел на английский: «Похоже тебя матросы уважают и не опасаются. Свободно при тебе высказываются. Доверяют значит. Выпьем вина?».
Я вообще-то тогда вино не пил, но решил сделать небольшое исключение.
Мужчина выпил со мной немного и продолжает: «Я хочу с тобой поговорить, но только на английском, чтобы ребята твои ничего не поняли. Они хорошие парни, но простые. Лучше им этого не слышать. А ты, мне кажется все поймешь. Я так давно не видел русских. Хочется поговорить, особенно с русским моряком. Ты не против?» — «Говори, не опасайся. Даю слово, что никто о тебе от меня ничего не узнает». — «Это я уже понял. Как тебя зовут?».
Я представился. Он сказал, что свое имя сообщить не может. Я могу называть его сержантом.
И рассказал мне такую историю.
Сержант, оказывается, точно, поляк. Учился в порядке укрепления польско-советской дружбы у нас в Одессе в ОВИМУ (Одесское высшее инженерное училище) с 1951 до 1956 года на судоводительском факультете. Получил диплом и в 1956 году приехал домой в Варшаву. Дома жена и маленький, 2 годика, сын.
На ту беду в эти же дни в Будапеште (Венгрия) началось антисоветское восстание. Молодежь открыла войну против коммунистов, против своей власти, советских оккупантов и вообще против всего Варшавского блока.
Горячие же польские парни решили, что настало время и им сбросить советское иго со своих плеч и вздохнуть свободно полной грудью.
Забегаю вперед: несколько позже, помыкавшись по заграницам, пообщавшись с разными англичанами, отведав полной грудью безработицу, сержант понял, что душевнее русских людей на свете нет. Только в СССР он имел уникальную возможность бесплатно получить отличное высшее образование и стать, как мечтал с детства, капитаном. Так что все в мире относительно. В том числе и свобода. Как говорил капитан 1 ранга Тер-Абрамов: «Все в жизни относительно: вино, например, лучше старое, а девушки лучше молодые».
Короче, не разобравшись толком в обстановке, он влез в это дело и, после непродолжительных уличных боев, пришлось ему, даже не попрощавшись с женой и сыном, бежать из Польши. Домой он не осмелился зайти: всех участников восстания хватали где только могли найти. Жена с кем-то передала ему документы, в том числе диплом и военный билет, и немного вещей. И каким-то образом он оказался он в Англии.
В Англии он попытался наняться через конторы по найму моряков на штурманскую должность, но ему вежливо объяснили, что нет, советский диплом здесь не катит. Сдайте, мол, экзамены заново в страховой компании «Ллойд» и получите английский диплом — тогда да.
Будущий сержант устроился в порту грузчиком, за несколько месяцев хорошо подтянул свой английский и сдал заново экзамены на штурмана. Причем в процессе сдачи экзаменов выяснилось, что его знаний, полученных в Одесской вышке, хватило бы на трех английских штурманов.
Пошел опять наниматься в контору уже с английским дипломом. Не тут-то было. Оказывается в прошлый раз ему забыли сказать одну маленькую деталь: диплом — это хорошо, но в Англии и своих штурманов девать некуда. Вот тут сержант впервые задумался: а на той ли стороне баррикады он воевал?
Помыкавшись по конторам, сержант плюнул на Англию и поехал осваивать Испанию.
В Испании все опять повторилось с начала: работа в порту, углубленное изучение теперь уже испанского языка, сдача экзаменов и получение испанского диплома, попытки найти работу штурманом. Но оказалось, что и в Испании штурманов значительно больше, чем пароходов.
В конце концов он случайно набрел на контору по найму в Иностранный Легион. Здесь его диплом никого не интересовал, но вот знание языков (польский, русский, английский, испанский) а также физическая и военная подготовка, полученная в морском училище, очень даже понравились.
Сначала служил рядовым. Лет через 10 выбился в сержанты. А для иностранного Легиона это большое звание. Генералов там нет. Сержант самостоятельно командует подразделениями в несколько десятков человек.
Мне, конечно, как военному человеку, интересно было, чем они там занимаются в Иностранном Легионе, кто там служит. Он рассказал.
Иностранный Легион — это наемное войско, воюют не за идею, а за деньги. Кто заплатит — за того они и воюют. Платят хорошо потому, что им приходится убивать по заказу. Да и их частенько убивают. Район действия — в основном Северная и Западная Африка. Во всех этих странах от Гвинеи до Египта легкий налет цивилизации присутствует только в городах на побережье Средиземного моря и Атлантического океана. В глубине же Африки границы между государствами существуют только на бумаге. В действительности же все люди по-прежнему живут в своих племенах, часто кочующих. Зачастую не признают никаких правительств. Воюют столетиями между собой и с правительственными войсками. Правительства и шейхи иногда не могут справиться со своими же поданными и тогда нанимают легионеров. Те идут туда, куда им прикажут, наводят там «порядок». Убивают иногда направо и налево. Уничтожают целые деревни поголовно, включая женщин и детей.
Видя мое удивление, сержант сказал откровенно, что поначалу он тоже сильно переживал. Это же обыкновенное убийство за деньги. А позже, когда уже руки были по локоть в крови, просто отупел от всего этого. Ему давно уже все равно кого убивать: то ли людей, то ли верблюдов.
Рассказал он и о порядках в Легионе. Люди там все такие же, как он: без родины, без семьи, много политэмигрантов, беглых преступников, кому дорога в свою страну закрыта.
Но что интересно — в его части служат два пожилых русских солдата, бывшие рядовые армии генерала Власова (изменника Родины, перешедшего на сторону Гитлера).
Удивительно, но с этими русскими никто из легионеров не общается. Руки никто не подает, отношения только служебные. Много лет они живут всегда только вдвоем в одной отдельной комнате в казармах, держатся друг за друга. Уже состарились. Я спросил, почему к ним такое отношение. Сержант говорит, что они изменили присяге и родине, перешли на сторону врага в самый тяжелый момент. И, хотя там в легионе все солдаты далеко не святые, но предательства им даже там не простили.
Дисциплина в Иностранном Легионе жесточайшая. Самое легкое наказание для рядового — это маршировать весь день строевым шагом с мешком песка на спине до захода солнца. За дезертирство или если бросил раненного товарища — расстрел без суда.
Моим морякам надоело слушать непонятную беседу на английском, вино кончилось, они попрощались и ушли. А мы все разговаривали, теперь уже на русском.
Сержант объяснил, почему он подошел к столику с моряками. Услышал русскую речь и, говорит, даже сердце забилось. «Я всяких людей насмотрелся за эти годы и давно понял, что жил я в России как в раю. Таких порядочных и открытых людей, как в нашем морском училище, в мире вообще нет».
Я спросил, что он в Сеуте делает. «В отпуске, два месяца отдыха. Здесь хорошо: море, женщин полно (правда не белых, но других разных цветов — сколько хочешь). Денег у меня много. В Европу не хочется. Там даже с деньгами я никому не нужен».
Сержант спросил, сколько мне лет. «Двадцать семь», — отвечаю.
«Мой сын уже почти такой же, двадцать три года».
За все это время он лишь раз, 12 лет назад, какими-то тайными путями получил от жены письмо, которое она, видимо, второпях написала на коленке, на каком-то клочке бумаги. Жена сообщила, что сын здоров, учится в школе, она не замужем. Жена же только со слов неизвестного ей человека узнала, что муж жив и служит в иностранном легионе.
Он это рассказывал без вздохов и слез, но мне трудно было смотреть на его лицо.
Наладить хоть какой-то контакт с женой ему было просто невозможно. Это крайне опасно для обоих. Службы госбезопасности всех соцстран работали очень активно и тесно сотрудничали. У жены и сына могли быть огромные неприятности из-за этого до конца жизни. А сержанта, если бы он обнаружил себя, просто убили бы при первом посещении Европы. Да и в Африке это было не исключено.
Я согласился с ним, потому, что знал об этом. Мой отец в свое время кое-что рассказал мне об этой системе в связи с нашим пребыванием по службе отца в КНДР в 1956—57 годах. Перед моим поступлением в морское училище отец попросту объяснил мне: рассказывать в училище о том, что и кого я в детстве видел в Пхеньяне, не следует. Это просто опасно для жизни.
В конце нашего разговора я спросил сержанта: а что он думает делать дальше, чем займется на пенсии. Он усмехнулся. Им пенсия не положена. Платят пока ты можешь воевать. Состарился, служить не можешь дальше — свободен. «Я надеюсь, что меня где-нибудь в бою убьют до этого момента. Или умру от тропической лихорадки. Для меня это самый лучший вариант».
Мне пора было идти на пароход. Говорю ему: «Извини, мне пора уходить, моя вахта скоро. Не знаю даже, что тебе на прощанье пожелать». — «Ничего не говори. Спасибо, что выслушал меня. Мне на душе стало легче. Хоть один человек обо мне будет знать всю правду».
Мы встали. Я, не раздумывая, подал ему руку. Сержант растерянно посмотрел на меня. Он явно не ожидал рукопожатия. Потом сжал мою ладонь и несколько секунд держал, не отпуская. К моему удивлению, на глазах у него выступили слезы.
Мне стало не по себе. Я повернулся и, не оглядываясь, пошел по набережной. На душе было тяжело.
Что было потом с сержантом, мне, конечно, неизвестно.