Её сбил конь средь изб горящих –
Она нерусскою была.
Народная мудрость
Степка заново – и почему-то чуточку настороженно, - привыкал к счастью. Оно пришло к нему вместе с хорошей погодой: теплое, почти горячее, как солнечные лучи ярким летним полднем.
Папа с утра уезжал на работу; мама, бабушка и Степка оставались дома. В первую половину дня мама с бабушкой тоже работали. Бабушка по профессии была корректором, служила всю жизнь в большом издательстве; её там страшно уважали, и теперь, когда она вышла на пенсию, частенько предлагали по старой памяти «левую» подработку. Мама находила какие-то разовые поручения по специальности, но, как понял Степка, не так часто, как ей бы хотелось.
По вечерам, когда приезжал папа, бабушка Эта обязательно растапливала на веранде самовар, и Степке иногда разрешалось подбрасывать шишек в пышущее жаром нутро.
- …Не потому, что пить больше не из чего, - говорила бабушка, хлопоча с заваркой, - просто самовар – это не просто емкость для кипятка. Это традиция, уклад, один маленький кирпичик, из которого на самом деле складывается понятие «дом»… Конечно, мы – православные, - тут же спешила она объясниться, - и все же в жизни, близкой к природе, обязательно должен присутствовать элемент уважения к стихиям, с которыми мы тут постоянно сталкиваемся, и которые, несомненно, создал Господь. Грех – не благодарить Бога за то, что берегло и хранило нас долгие веки до наступления эпохи пара и электричества… Смотрите, вот самовар: он стоит на земле, в него наливают воду, растапливают внутри огонь, и нагнетают воздух поддувалом… 4 стихии сошлись в одном месте, в одно время, чтобы напоить нас чаем? – нет! Неужели вы сами не чувствуете, что разговоры за самоваром гораздо более откровенны и исполнены смысла, чем с электрическими чайниками-кофейниками…
Мама с папой иногда соглашались безоговорочно с бабушкиными сентенциями, иногда принимались азартно спорить; Степка не пытался понять суть этих споров, но знал точно: за самоваром говориться и дышится привольнее, чем за чайником. Он не смог бы объяснить, но чувствовал безошибочно, что беловатый дымок из коленчатой трубы наполняет веранду особым настроем, диктует свои законы разговорам, сдирая с них, как обертку с мороженого, бестолковую канительность и суетность. Как будто не на веранде благоустроенной дачи, а у открытого всем ветрам рискового костерка в глухой тайге, люди невольно придвигались друг к другу, начинали говорить тише, но горячее и откровеннее.
В пёстренький абажур с регулярностью, достойной лучшего применения, налетали ночные замшевые бабочки; иногда и большой черный невиданный жук начинал кружиться, спотыкаясь о чашки, долбясь в сахарницу, чью-то голову, чью-то руку… Баба Эта пыталась продолжить свою «оду к самовару» (как сказал, конечно же, папа), но очередная бабочка, треснувшись с размаху в плафон, упала в обморок именно в бабушкину чашку. Следующая попытка продолжить закончилась тем, что другой мотылек завертелся возле бабушкиного рта, явно стремясь проникнуть в это загадочное помещение… Наконец бабушка, атакованная со всех сторон, вскочила, замахала руками, и, своротив на пол пачку салфеток, в сердцах воскликнула:
- Даже твой отец, Олег… Даже он, в лучшие свои годы…
- Ж-ж-ж... – угрожающе зажундело от окна.
- …не позволял себе так меня перебивать!
Бабушка время от времени поминала своего покойного мужа, Степиного дедушку.
- Твой отец!.. - говорила она обычно папе, а далее, исходя из ситуации, следовало наставление, предостережение или запрет, незыблемым гарантом бесспорности которого служил давно почивший Константин Степанович. Степка думал, что, судя по тому, как мало о нем рассказывают и как часто ссылаются, их жизнь с бабушкой вряд ли была однообразной.
…Круг вопросов, всплывавший в голубом дымке над самоваром, был чрезвычайно широк, кое-что Степан понимал с трудом. Или не понимал совсем - но всё равно слушать было интересно.
Например, бабушка Эта была неистовой патриоткой, и потому всех, имевших глупость родиться не в России, тайно и яростно жалела. Она, безусловно, старалась не очень скатываться в осуждение, так как была искренне верующим человеком, но рассуждать объективно получалось далеко не всегда. Мама вообще не склонна была ни к каким спорам, а Олег чаще посмеивался, чем всерьез возражал или соглашался; наверное, именно поэтому у бабушки иногда обнаруживалось пристрастие к внезапным, ничем не спровоцированным монологам.
- …Все эти ваши заграницы с США – один сплошной «завтрак аристократа»! - заявляла она вдруг, как будто папа с мамой только что категорически предложили ей немедленно туда иммигрировать.
- 21 триллион государственного долга, каково? - и ведь не война, не бедствие стихийное, - не дай им Господь, - а только жадность оголтелая, страсть к халяве!.. А представляются приличными людьми, лезут повсюду, учат всех жить…
- Ба, - спрашивал Степка, - а что такое халява?
- Дармовщина! – тут же с удовольствием объяснял папа.
- Не-е-ет, погоди, - грозила пальцем бабушка, - так-то оно так… Стёп, ты слушай. Слово «халява» пошло с Украины. Так называлось широкое голенище сапога, в которое можно тихонько сунуть что-то либо на базаре, либо в гостях за столом. Оттуда и пошло… Вот американцы типичные халявщики и есть.
Иногда папа лениво возражал: чего ты, в самом деле, заграница не только Америка, ну ладно, Бог с ней, с Австралией, а Европа-то… На что бабушка немедленно и весьма воинственно вздергивала голову, и заявляла:
- А про Европу вы мне даже не говорите, там больше уже вообще говорить не о чем… Тоже мне, «светлые эльфы запада»!.. Под Бонапартишку улеглись, под Адольфа бесноватого улеглись, а потом – давай, Россия, спасай! Теперь вот содомитами заделались, бедного Папу Римского под себя подмяли, да обезьян запустили себе из Африки, - ждут, когда те им последние кишки повыедают…
- Мама! – говорил Олег с насмешливым ужасом, - как ты можешь! Арабы – какие же они обезьяны.
- А при чем тут арабы? – искренне удивлялась бабушка Эта, - если ты в чужой стране ведешь себя как макака, то стало быть, ты макака и есть. Хоть ты араб, хоть английский лорд, хоть таджик с поляком, хоть вот мы с тобой… Но обезьяна в гости ходить не умеет, ибо животное, а вот человек имеет некоторые обязательства. Я, знаешь, как-то не люблю обезьян-животных, именно потому, что они человекоподобны. Мне кажется - дурак был этот Дарвин, потому что это не мартышки превращались в человеков, это люди превращаются в мартышек, когда совесть теряют. Как совесть отмирает, так и стирается в человеке образ-подобие Божье… Кто знает, возможно, Господь создал приматов специально, чтобы человек видел, во что может превратиться… Это работает для всех сословий. Одинаково противен и новый русский - полуграмотный миллионер, награбивший в лихие времена у народа, и «старый» русский - окосевший от вранья совковый министр, тоже живший не хило... Кстати, я теперь очень уважаю Карла Маркса: это же он сказал, что буржуй за прибыль с 100% пристукнет любимую бабушку, и не поморщится. И плевать, чей он миллионщик, наш или импортный, совковый или капиталистический…
- Если бы не Питер Первый, - замечал папа, имевший слабость к Руси Первозданной, как он её себе представлял, - Россия жила бы себе распрекрасно, и плевала бы с Кремлевской стены на все заграницы.
А бабушка говорила задумчиво:
- Ну-у, не знаю… Только мстится мне, тут дело не в Петре Великом. Петька, Гришка, Борька, Мишка или Володька... Не в них проблема, а в том, что на Руси почему-то спокон веков все старались выстроить Царствие Небесное, которому на земле стоять не на чем, кроме как на особой Божьей милости, которой пока не наблюдается.
- Ну, мать, - разводил руками Олег, - тебе с твоими принципами только за коммунистов голосовать.
- Не дождутся! – неожиданно рассердясь, говорила бабушка Эта, - поражаюсь тебе, сказать про меня такое!..
- Мам, мам, не заводись. Что такое я сказал?
- Да ничего… - вдруг сникала бабушка, - просто на том свете с каждого палача Господь спросит поименно… Я-то помню, как рассказывала моя бабушка: в тридцатые годы она каждый вечер клала в прихожей узелок с железной кружкой, ложкой и сменой белья – «если ночью придут деда забирать»…
- Тёть Эть, - говорила примирительно мама, - всё давно прошло. Ну, чего теперь-то расстраиваться?
- Да нет, - вздыхала бабушка, - я не расстраиваюсь… Просто живу давно. Иногда вспоминаю, и даже удивительно - столько всего произошло за жизнь и со мной, и с нами, и со страной… Ну, совсем надо отупеть, чтобы не сделать выводов… Но я-то выводы сделала. И вот что я вам, дети, скажу: мы, русские, верим в чудо не больше других народов. Но зато чудо свято верит в нас.
* * *
Степке очень нравились всяческие всхолмления - горки, обрывы, - но на Лодырках их было так мало! Только уж возле самой речки, но там не везде пройдешь… Поэтому он даже подружился с девочкой Люсей – их дача стояла у самой Ладырки, и веранда вдавалась в берег, как нос корабля, только со стороны суши. Зато на веранде висели качели, и, раскачиваясь, можно было легко представить, что под тобою – небо. Люся была чуть старше Степки, уже закончила 1-й класс, и просто из кожи готова была вылезти, чтобы Степка об этом не забывал. Степка и не забывал бы, если б только мог понять, для чего это надо. Люськина заносчивость порой становилась весьма утомительна, но до поры до времени с ней было совсем неплохо. Они играли в Джека-Воробья, Гарри Поттера и «Злую Повидлу». Откуда взялась эта Повидла, ни один из них не помнил; только они так заигрались, что однажды, гоняясь друг за другом, заскочили на веранду, и, увидев, что Люськина бабушка Надя перекладывает варенье из таза в банки, вылетели вон с такой скоростью, и так громко вопя от неподдельного ужаса, что бабушка, уронившая ложку в таз, где та и утопла, долго ругалась им вслед.
А потом вдруг к ним приехала племянница бабы Нади, Лена. Степка так понял, что Люсе она приходится тётей, и она казалась ему очень взрослой, а Люська сказала – ей уже 18 лет… Тетя выглядела необыкновенно, и говорила, и одевалась как-то удивительно, не как все в поселке, и поначалу очень этим Степку заинтересовала; но вскоре от этой тёти начали происходить какие-то дурацкие сложности и бестолковщина.
Люсе в 1-м классе учеба давалось не очень хорошо, и приехавшая тетя Лена взялась исправить положение, на радость бабе Наде.
- Вот и умница, - говорила она с умилением, - вот и правильно, позанимайся с племяшкой-то, позанимайся… Не зря же в столицах образовываешься, красавица ты наша…
Однако немного спустя Степка начал удивляться тёть-Надиной доверчивости: когда он иногда приходил пораньше, то прекрасно слышал, что на школьные занятия эти посиделки никак не тянули. Чаще всего, утомившись быстрее ученицы цифрами и буквами, учительница делилась с подопечной вовсе другими знаниями.
- Лифтинг… пиллинг…шопинг… - вещала Лена, томно поводя взором, а Люська смотрела ей в рот завороженно, пыталась неумело копировать, и лицо у неё при этом делалось глупенькое, как у собаки Найды, живущей в доме через дорогу, когда та ходила провожать всех, кто направлялся по Рубиновой улице в магазин, и, виляя набитым репьями хвостом, клянчила подачку.
- …Жить надо так, - говорила Лена веско, - чтобы было, что выложить в Инстаграмм. Или хотя бы запоститься…
Ногти у тети были какой-то невероятной длины, и она ужасно их берегла: вещи брала брезгливой щепотью, так что понятно было – ни одна вещь ни красой, ни ценностью близко не стоит с этими гладкими, блестящими, яркими красками расписанными ногтями. Степка как-то сказал почтительно, что у его мамы таких нет, а Лена снисходительно заметила:
- Да зачем это твоей маме…
Степка подумал и согласился – действительно, зачем? Ни картошки нажарить, как только мама и умеет, с подхрупцем (папа шутил: мамин подхрупец по хрусткости может равняться только с высокогорными ледяными глетчерами, а по температуре – только с камчатскими вулканами), ни со Стёпкой поиграть в щекоталки-догонялки…Тем более, что Степка и так знал, что у мамы самые красивые руки на свете, и папа всегда так говорил, и бабушка - куда уж там Лене!
Поначалу тётя не обращала на Степку внимания, только морщилась, когда он вдруг появлялся и нарушал их уединение, а потом вдруг с чего-то сделалась приторно-приветливой. Степка осторожно спросил у Люськи, в чем дело, и та объяснила: как-то раз бабушка Надя помянула, что баба Эта родом из Латвии, и Лена моментально прониклась к их семье громадным уважением.
- …Потому что вы же из Европы, - сказала Люська. – И на самом деле никакой ты не Степка, ты – Стэфан!
Степка был истинным внуком своей бабушки, и потому сразу же насупился:
- Никакой я тебе не Стэфан! Это неправда!
- Правда!
- Врешь!
- Я!.. Никогда! Тёть-Лена сказала, понял?! Да ты… да я бы на твоем месте… А ты не европеец, ты просто дурак! Даже жалко, что целую Европу на такого дурака потратили…
- Да мне даром твоя Европа не сдалась!
- Ну и дурак!
- Сама такая!!!
Вот такой вот произошел между ними толерантный и многоумный диалог.
Но потом выяснилось, что тёткины разговоры всё же имеют к Степке непосредственное касательство.
- Ты на моих качелях качаешься чаще меня, - заявила как-то раз Люська. – Качаешься и качаешься, качаешься и качаешься…
- Ну да, - согласился Степка, - ты-то в любой момент можешь, а я не каждый день прихожу… - и, спохватившись, добавил поспешно: - ты, если сама хочешь кататься, сразу говори, я слезу… Просто я очень качаться люблю…
- Которые так любят качаться, - заявила Люська, пытаясь скосить глаза одновременно вбок и в небо, как это виртуозно умела делать тетка, - которые так любят это дело, те могли бы у себя собственные качели завести…
Наивный Степка не понял намека, и с готовностью согласился:
- Конечно, которые могли бы, те бы непременно завели!
- Вот, - подумав, продолжила Люся, - так что это мои качели.
- А чьи же? – удивился Степка.
- Во-от… А раз мои, то, стало быть, я есть собстве-нник. А ты, значит, этот, как его… арендатор. А значит, в следующий раз принесёшь 10 рублей…
- Я спрошу у мамы, - пообещал Степка. Он очень заинтересовался, сообразив наконец, что речь, видимо, идет о какой-то новой игре. А раз в игре замешаны деньги, то, стало быть, в конце непременно сделается мороженое. Или шоколадка «Альпин-гольд», или ещё что-то радостное, поделенное на всех, долго и вкусно потом обсуждаемое.
- …Только она обязательно спросит, зачем, - спохватился он, уже слезая торопливо с качелей, - маме что сказать?
- Нет, - ответила Люся, опять подумав, - маме вообще ничего говорить не надо.
- Это будет тайна?! – замирая от предвкушения, спросил Степка.
- Ну-у… - протянула Люся, - это, понимаешь, просто такие правила. Их на самом деле все знают, поэтому маме не надо. Просто раз качели мои, то ты – арендатор, и дашь мне 10 рублей. И будет всё правильно, потому что будет прибавочная стоимость.
- Погоди, - деловито перебил Степка, - ты, я, это понятно, и качели, и что маме не говорить… А кто будет этой, прибавичной стомостью? Может, Валерика позвать, он уже приехал?
Лида хотела что-то ответить, но запнулась, сердито посмотрела на Степку и объявила, что он ещё слишком маленький для такой игры. На том дело и кончилось.
Однако Степка тем же вечером спросил у папы:
- Па-ап… А что такое прибавичная стомость?
- У-ух! – весело откликнулся папа, - ух же мы и растем, ух мы и набираемся ума откуда-то… Ну, у нас и вопро-о-осы…
- Нет, па, а что это? – настаивал Степка, прекрасно зная, что папа может так хохмить часами.
- А это, брат, кидалово такое, – весело объяснил папа, - ста-арое кидалово. Патентованное.
Степка вздохнул. Когда у папы случалось шутливое настроение, спрашивать его о серьезных вещах делалось затруднительно. То есть спросить-то можно, а вот понять… И он пошел к маме.
Мама объяснила, что «прибавочная стоимость» - это разница между стоимостью того, что ты вложил в какое-нибудь дело, и тем, что ты можешь получить за результат.
- Смотри, - говорила мама, - вот, предположим, мы с бабушкой купили пряжу в Троицке, и навязали из неё свитеров. И продали у нас на рынке. Пряжа дешевая, а свитера – гораздо дороже, понимаешь?
- Конечно, - снисходительно ответил Степан. Что ж тут было не понять.
- Вот. То, что мы с бабушкой вложили в свитера – время, труд, крючки-спицы покупали за собственные деньги… Вот это и есть прибавочная стоимость.
- А что папа сказал – кидалово?
- Н-ну… Как тебе объяснить…
- Мам, ты же бухгалтер? А стоимость эта – это про цифры, а про цифры я все понимаю…
- Ох… - мама засмеялась, - ну, смотри. Дело в том, что на самом деле прибавочную стоимость очень трудно рассчитать по справедливости. Можно так: я потратила труд, время, орудия труда, но я же у себя дома, я и так тут живу, поэтому накидываю – добавляю в цену того же свитера, понимаешь? – не так уж много. А можно так: кому какое дело, где я занимаюсь своей работой. Может, мне пришлось снять для этого студию, и взять не те крючки-спицы, которые ещё от бабушки моей остались, а купить новые, дорогие… И пряжу купила, предположим, не в Троицке, а в дорогущем фирменном магазине…Тогда получится, что свитер очень дорогой. Конечно, есть риск, что его никто не купит. Но если купят, то получится, что моя «прибавочная стоимость» принесла огромный доход, который я, строго говоря, никак не заработала. Просто соврала, и всё. А люди разные бывают… Потому папа и говорит, что кидалово.
Тут Степка понял почти все про кидалово, и 10 рублей ни у кого просить не стал. Если Люська эти качели сама не мастерила, то не о чем и говорить. Но мысли в голове после этой истории завелись неожиданные, и как-то раз он спросил у бабушки:
- Баб, а зачем у разных тёть бывают длинные ногти?
Бабушка, если и удивилась, то ничем этого не выдала, и ответила обстоятельно:
- Длинные ногти зрительно удлиняют пальцы, что считается несомненным признаком красоты у женщины. Но, как сказано в прекрасной книге «Три мушкетера», которую мы с тобой скоро обязательно станем читать, руки женщины, чтобы быть красивыми, должны быть праздными. Далеко не каждая женщина может позволить себе такое.
- Ну, с такими ногтями и делать-то ничего нельзя! - сказал Степка разочарованно.
- Нельзя, - согласилась бабушка, - так им и не нужно. Есть такие люди, знаешь… Им не надо ничего делать руками. Но они не плохие, ты не думай. Просто не руками работают, а головой, к примеру. Вот мама у нас на компьютере работает, могла бы ногти отрастить…
- Не-е… - помотал головой Степан, - а щекоталки-догонялки?!
- Да, - сказала бабушка, подумав, - это я забыла. Тут либо щекоталки, либо ногти, твоя правда… Впрочем, - встрепенулась бабушка, - все эти забугорные тюнинги нам на самом деле ни к чему. Мы люди простые, дачные, работы не бегаем, грядок не боимся… А чего это вдруг тебя ногти заинтересовали, - запоздало поинтересовалась бабушка.
- Так Люська же… Ну, не Люська, а тетка её, Лена, приехала к ним… У неё во-о-о какие ногти, а твоей маме, говорит, зачем такие…
- Интере-е-есно, - протянула бабушка, пристально глядя на Степку, - то-онкое наблюдение… Ну, и чего ещё интересненького она говорила?
- Ой… - наморщился Степка, - всякие девчоночьи глупости. Про эти, как их… не тюнинг – что такое тюнинг, я знаю, папа рассказывал, а похожее чего-то… пиллинги, тюллинги… чего-то такое, и как их в Америке делают…
- Ох ты, - сказала бабушка Эта, - оказывается, Ленка уже и в Америке побывать успела.
- Не-е, ей некогда в Америку, она все в «Одноклассниках» зависает, и в Инстаграмме.
- Ну да, - сказала бабушка, - понятно… Вот нам и американцы, вот нам и гибридная война. Верно говорит восточная мудрость: хочешь победить врага – воспитай его детей.
- Бабушка, - спросил Степка, в силу мелкого возраста вообще не представлявший себе достаточно внятно ни общей картины русской истории, ни карты мира, - а чего ты американцев ругаешь, когда они Гитлера победили? А этот Гитлер с нами воевал, я знаю…
- Кто победил Гитлера?! – поразилась бабушка.
- Американцы, - удивился Степка.
- Степа, сокровище мое, да ты откуда это взял?
- Так Люськина тетя рассказала… Мы в войнушку играли, считались «Вышел месяц из тумана…» – кто наш, а кто фашист, а тут тёть-Лена, и она нам…
- Та-ак, - зловеще перебила его бабушка. Бросила в грядку тяпку с совком, неторопливо, как бальные, стянула садовые перчатки; отряхнула колени, одним точным движением сдвинула на затылок широкополую камуфляжную шляпу, задрала подбородок, скомандовала Степке – «За мной!» – и отправилась к соседям, как ополченец в 41-ом под Москву.
Степка поспешал за ней с любопытством. За собой он точно никаких прегрешений не припомнил, и сильно недоумевал, из-за чего же так рассердилась бабушка?..
Соседка Надя, как всегда, копалась в огороде; тетя Лена, как всегда, занималась с девочкой. На сей раз занятия, видимо, носили классический характер, потому что, увидев процессию на тропинке, Люся радостно захлопнула книжку и завопила:
- Ба-аб На-а-адь!.. К нам баб Э-эта-а!..
- А-а, привет, привет, - заулыбалась Надя. – Лизавета, чего это ты строгая такая, а? Или случилось чего?
- Случилось, случилось, - кивнула бабушка. – Я, собственно, не к тебе, а вот к этой барышне.
Лена – в почти что невидимых белых шортах и тугой, ослепительно зеленой маечке, - пару раз хлопнула ресницами и вежливо улыбнулась. Этому она тоже научилась у американцев – говорила, что надо обязательно улыбаться, когда общаешься с человеком, и тогда тебе всё будет удаваться, и карьера, и деньги… Степке казалось, что это довольно глупо: а если человек тебе о грустном рассказывает, чему тут улыбаться?! Да и карьера с деньгами, думал он, вообще не при чем. У них в семье считалось, что надо просто хорошо уметь делать свое дело, и не лениться, а всех денег всё равно не заработаешь.
Бабушка на улыбку Лены не ответила, а спросила очень строго:
- Скажи-ка мне, Лена, ты где учишься?
- В колледже, - удивилась вопросу Лена.
- Ах, коллэдж… - с непередаваемой интонацией протянула бабушка Эта. – И кем же ты у нас сделаешься, после коллэджа?
- Это педагогический колледж, - объяснила Лена, - я буду преподавать…
- Лизавет, ты чего? – спросила тетя Надя, подходя, - на учительницу она учится, вот и Люську натаскивает на второй класс, а то оставят дурищу на второй год…
- А вот я, Надь, думаю, - сказала бабушка, - что не стоит ей никого пока натаскивать. Не на то она натаскивает, на что надо натаскивать.
- Чего-то я не пойму, - развела руками баба Надя.
- Сейчас поймешь, - пообещала бабушка, и опять повернулась к Лене: - скажи-ка мне, уважаемая, это тебя в коллэдже научили, что Великую Отечественную войну американцы выиграли?
Лена захлопала мохнатыми чернющими ресницами:
- А что?.. А как - это же все знают… Немцы же нас уже совсем было победили, потому что у наших оружия не было, и не хотел никто за Советскую власть… а потом уже американцы пришли, и всех спасли…
- Ага, - сказала бабушка Эта, - интересно, куда же это они пришли, немцев гнать – может, на Чудское озеро, не помнишь?
- Не помню, - сказала Ленка перестав наконец улыбаться.
- Ясно… 28 героев-панфиловцев, надо думать, у нас негры были. Заодно и Матросов с Маресьевым – простые техасские пацаны… Слушай, а тебя там, в коллэдже, случайно читать не учили? Ты по Москве-матушке хоть раз ножками-то прошлась, нет? - так у нас в Москве на каждой улице поминание о тех, кто войну выиграл. Или ты, кроме вывесок, как Хвей-лей-пок, ничегошеньки читать не учена?!
Баба Надя подошла ещё поближе, и молча слушала.
- …и дед твой, царствие ему небесное, тоже, ясное дело, американец?
- Почему американец… не-ет, - проблеяла заробевшая Лена.
- Как – нет, ведь нас же американцы спасли, а? А у него медаль «За взятие Берлина»… И еще с десяток – за Польшу, за Севастополь, за Одессу... Да и вон, Степкин прадед, выходит, янки – он ведь фрица от Москвы до самой неметчины гнал, там же и голову сложил за неделю до Победы…
И тут вдруг баба Надя так же молча нагнулась и выдрала коричневыми, бестрепетными от бесконечной работы пальцами ядреный пук крапивы из обочины тропинки, и пошла на Ленку. Та глядела на бабку растерянно и непонимающе.
- Чё зенки вылупила? – рявкнула баба Надя, - ах ты ж, коза тупая… Так вона тебя на какую училку натаскали! Чтоб меня, ветерана труда, на старости лет перед приличными людьми срамить!.. Дед-то, дед небось в гробу перевертался, что за его три ранения, да Орден Славы за Сталинград, эта Псака американская забугорщикам бесстыжим его победы раздаривала!! Да с одной нашей деревни полсотни мужиков домой не вернулось - чтоб ты, дребедюга, их 9-ое мая скрала?! Ещё детишков морочит, бесовка бессовестная…
А дальше все, несколько растерявшись, наблюдали, как баба Надя гонит вдоль морковных гряд Ленку-Псаку, время от времени метко попадая крапивой по красивым голым ногам.
- Детей бить нельзя, - сообщила бабушка небесам, - Европа нас не поймет.
- Зачем же – детей, - откликнулась совсем не запыхавшаяся баба Надя, продолжая прыгать через грядки, - детей - грех… А вот кобылищу дурную постегать оч-чень даже пользительно… А, Ленк? – может, с дальнего конца в дурную головенку хоть одна извилина пробьется…
Вечером бабушка рассказала приехавшим из Москвы родителям о посрамлении американцев и Ленки-Псаки. Папа хохотал, а мама качала головой:
- Господи, чему детей учат… А Степке в школу…
- Степке в нашу школу, поселковую, - возразила бабушка, - там в холле мраморная доска – кто из выпускников с Великой Отечественной не вернулся, и кто из Афгана. Там чему надо учат, не волнуйся.
…А потом заговорили о санкциях, и Степке стало скучно.
- Алло, сын, - окликнул его папа, - не было команды пригорюниться, ты чего?
- Да вы все про эти сакции, - пожал плечом Степан, - а что это такое, не говорите….
- О! – оживился папа, - пробил час политинформации. Это у нас запросто, это мы сейчас…
И начал что-то искать в смартфоне.
- Чего там у тебя? – заинтересовалась мама.
- Сейчас… ага, вот. Слушайте – последний хит интернета, письмо русского мальчика «В Америку», как раз про санкции. Пацан, похоже, твой ровесник, Степ… Сохраняю орфографию оригинала!
И прочитал.
«Дарагая взаграница пишет Саша Иванов спасиба тибе за санции
Патому что вы малаццы запретили еду которую мы с бабушкой и дедом ни разу не ели и не болеем хорошо себя чуствуем
А которые ели бабушка говорит пускай теперь трескают что и мы
Зато дедушка твердо сказал завести кур и уток а раньше все шипел как гусак что без надобности
И папин завод опять открыли и зарплату дают вовремя даже подарил маме на денрожденья чудо сковороду где даже яичница не прилипает
Я сказал бабушке с мамой что вам пишу и они велели вам поклончик и большое спасибо
Я люблю сваи помидоры и бабушка а не резиновые из Турецыи а вы
Картоху мы больше не сажаем потому что её не запрещали запрещали заграничную сладкую а сладкая картошка только мороженая бывает всем известно
Вы её уже больше не разрешайте не надо нам её бабушка сказала своей навалом
А что вы решили что самые главные так дедушка сказал это вам шиш
Патаму что главные это честные а у вас долгов на 21 нуль не помню как цифра называится только больше мильонарда а вы сами знаете сколько
И раньше ещё вы у всех золото взяли как будто спрятать от войны а типерь не отдаете а кому отдали оказалось что не золото никакое вы там всё на железяки подменили и краской накрасили а может оно им самим нужно может кто хотел например мальчику знакомаму смартфон подарить или децкую плащадку во дворе или к марсу полететь тоже нужно
Дедушка сказал за такое канделябром бьют…»
- Молодец, - сказала бабушка, отсмеявшись, - государственный ум растет.
- Ага – скажи ещё, новый Путин! - отмахнулся папа.
Бабушка тут же воинственно приосанилась:
- А что такое тебе Путин?.. Первый вменяемый человек у власти! Вам не понять, какое позорище вселенское было, а не власть – один не может «мама» сказать без бумажки, другой – «папа» без бутылки, третий вообще только блеет, и у всех поголовно «Г» фрикативное, как будто не в Москве, а в Жмеринке живем…
- Ой, как будто в том дело!
- И в этом тоже!
- А остальное всё – это куда девать?!
- Да в задницу засунь, - вдруг засмеялась бабушка, - можно подумать, мы когда жили хорошо! Запомни, мы для любой власти – всего лишь питательный раствор, низшая ступень пищевой цепочки. Беспамятнее отца твоего бываешь, царствие ему небесное… Забыл, как по талонам ткани давали? Как… а, что с тобой говорить.
- Ну ладно, ладно, - сказал папа примирительно, - чего ты, это я так… Все я помню, и школьную форму по талонам, и как мы с тобой с твоей работы на санках мешок картошки везли, вам подшефный колхоз выдавал, а в магазинах ничего из продуктов не было, и всякое другое… Сейчас жить можно. Анекдот рассказываю, слушай, тебе понравится: что раньше закупали впрок? – спички, соль, крупу. А теперь что? – телевизоры, айфоны, компьютеры. Вот до чего Путин страну довел!.. Но все равно, твой Путин…
- А что это он вдруг мой?! – опять взвилась бабушка (мама засмеялась тихонько), - это с чего бы такое - я с ним даже не знакома…
- Ну, представь, что познакомилась.
- Ах, познакомились… Ну, я б тогда ему всё-о сказала, - зловеще протянула бабушка Эта.
- Что сказала? – страшно заинтересовался папа.
- Да то, что негоже господину Президенту перед камерой неглиже фигурять, хоть верхом, хоть пешком. Тоже мне, какой Тарзан… - отчеканила бабушка. - Неприлично интеллигентному человеку, да-с! Квод лицет в спальне, нон лицет в читальне. И уж тем более, в Интернете…
Степка понял, о чем речь – он видел фотографию по телевизору, и она ему очень понравилась: ловкий наездник на красивой лошади, в ковбойской шляпе… А что без рубашки – ну так жарко ему. Папа тоже рубашку снимает, когда в жару копает огород… А президентом уж точно тяжелее работать, чем огород копать, это все знают. Правда, папа фотографироваться не любит, ну да Президенту, наверное, положено, людям же интересно! Вот Степке очень даже интересно, не те же фотки смотреть, где Президент на всяких совещаниях и переговорах, чего там смотреть. А вот про рыбалку, и как он на самолете, или с тиграми – это здоровско…
По улице проехала машина. Из открытых окон донеслось едва слышно:
- …откопай меня, солдат, я Вершинин Саня, пятый минометный полк, сам я из Рязани…
- Игорь Растеряев, - сказал папа с теплотой, - замечательный бард, запомни, Степка!
- …Откопай меня скорей, умоляю снова! Я Маршанников Сергей, родом из-под Пскова! Адресок мой передай в родную сторонку - 18-ый квадрат, черная воронка…
- Это его песня «Георгиевская ленточка», а я тебе ещё дам послушать «Русскую дорогу»…
Степка покивал с энтузиазмом, а потом спросил:
- Ба. А откуда ты знаешь, чего в войну было? Тебя же тогда не было?
- Что значит – не было! – возмутилась бабушка Эта, - как это не было, ну и что - мама была моя, и бабушка, и дед с папой… Они ж мне все рассказывали!
- Ага, - засопел Степка, - они тебе рассказывали, а ты мне что же? Ты вон на тетю Лену наругалась, а я ведь тоже не знаю ничего…
- Голубчик, - растерялась бабушка, - конечно, расскажу, о чем разговор. Только ж тебе, наверное, всякие битвы интересны, а я в них как-то…
- Ты про свое расскажи, чего знаешь, а про битвы мы с папой книжку почитаем, - сказал Степка решительно.
…Что ж тебе рассказать-то, говорила бабушка, с нашей семьей все то же было, что со всей страной, да повезло ещё, по сравнению с другими, никого не убило – дед с броней был, Вася, брат бабушкин младший, в тюрьме сидел по 58-й, а другой родни не было у нас, так получилось… В 41-м маме было всего 13, рассказывала бабушка, и они тогда жили ещё на другой даче, по Минскому шоссе и в 7-и километрах от Москвы. Дед каждый день ходил за 5 километров к железнодорожной станции Баковка, чтобы ездить на работу – он преподавал в Архитектурной академии, а мамина мама сидела на даче с дочерью, поспевающей клубникой, и собакой Жучком. Поначалу, как прибежала соседка-молочница со страшной новостью, - телевизоров-радио не было тогда ни у кого, - чуть пометавшись, кинулись уезжать, но оказалось, не на чем. Ведь тогда из Москвы возили на дачи буквально всё, от самовара до постельного белья. Нанять подводу (да-да, тогда ещё по Москве ездили и лошади тоже!), а тем более грузовик, сделалось немыслимо. Деду обещали «что-нибудь придумать» на работе, но следовало подождать, а сколько – неизвестно…
Бомбить начали совсем скоро – целились по противовоздушной батарее, которая размещалась в парке бывшей графской усадьбы Немчиново, километрах в двух от Баковки. Как начинало грохотать, бежали прятаться, похватав документы и самое ценное, в глубокий уличный погреб с тяжелой бревенчатой крышей. Слава Богу, ни разу по ним всерьез не попало, а то бы этот «блиндаж» похоронил всех под собою… Однажды, рассказывала бабушка, у них заночевал дедов сослуживец, у которого в Москве разбомбило квартиру. Наутро налет начался непривычно рано, и, когда уже стали закрывать тяжелую крышку погреба, выяснилось, что сослуживца с ними нет, он всё проспал. Бабушка стала кричать ему, - как будто за воем самолетов и грохотом недалеких разрывов он мог услышать! Наконец, смотрят – бежит… Да как бежит… Чтоб уберечь голову от шального осколка, он прихватил с лавки на кухне первое попавшееся, а именно таз. И не заметил сгоряча, что в нем белье замочено!
- …И вот, мама рассказывает, смотрят они – а он несётся, на голове таз, весь мокрым бельем облеплен, а Жучок за ним – не узнал – лает, кусает за ноги… - бабушка сняла очки, вытерла глаза платочком.
- Ба! – поразился Степка, - ты плачешь?!
- Да нет, что ты, - ответила бабушка, - просто в глаз что-то попало…
- Иди-ка сюда, - сказал папа, и усадил сына к себе на колени.
- …Ну, и вот… - продолжила бабушка, - что ж тебе ещё рассказать… Скоро они уехали в Москву, и пробыли там год почти. Мама вспоминала – в самый страшный день осени 41-го, когда немец уже совсем к Москве подошел, прошел слух, что Сталин из города эвакуирован, и тогда многие запаниковали, бросились тоже ноги уносить. Мама – а жили они тогда в переулке у Красных Ворот, - вышла к булочной посмотреть, не привезли ли хлеба, и поразилась: город как вымер, ни людей, ни машин, а по площади ветер гонит просто-таки метелицу из рваной бумаги… Говорили, это соседнее Министерство Путей Сообщения архивы уничтожало. Потом, конечно, нагорело кому-то за паникерство, и Сталин был в городе… А потом дедушку отправили в Ташкент, строить завод оборонный, и бабушка с мамой с ним поехали, конечно. Мама училась, а после школы, рассказывала, они все на заводе работали, заготовки для снарядов делали. Мама мне потом бумажку показывала – «Токарь какого-то там разряда», это она-то, в свои 14!.. Бабушка в госпиталях пела; она очень плохо переносила жару, сердечница была, так она, как приходила с концерта, заворачивалась в мокрую простыню, на всю ночь… А уже в 43-м вернулись, конечно, - деда в Москву затребовали, восстанавливать город после бомбежек…
- Да, - сказала мама, - ведь ничего же, ничего не знаем, а потом удивляемся, что дети беспамятные!
Степка тоже молчал, пытаясь представить себе, как это – бомбежки… Нет, не получалось…
- Степ, - сказала бабушка Эта задумчиво, - а помнишь парад 9 мая?
- Конечно! – с жаром откликнулся Степка, - как шли все войска, а потом всякая техника, а потом самолеты летели! Ух, как они красиво летели, пап, мама, вы помните?
Олег с Татьяной покивали, а бабушка нахмурилась, и продолжила:
- Да… Вот картина – просто-таки батальное полотно: хищные клювы бомбардировщиков, легкие крылья истребителей, ровный строй штурмовиков с российским триколором… Мощь и сила, слава и доблесть… Да, Степ, и танки, конечно, но я больше смотрела на то, как они шли - по родам войск - эти девочки и мальчики, яблоневый цвет России… Наверное, в обычной жизни они все очень разные. Но я видела: все они были горды тем, что идут чеканным строем по Красной площади, по той самой брусчатке, вдоль древних стен, помнящих всё, видевших воочию, как бросали знамена разгромленных фашистов к подножию Мавзолея… Ребята шли с суровыми лицами, а глаза улыбались. И последние остатки ветеранов смотрели на них с трибун, тоже с гордостью, но и с такой тревогой...
Вся семья замерла удивленно, и молча слушала. А бабушка Эта, глядя в окошко – как будто видела там что-то важное, невидимое всем, - помолчала чуть-чуть, и сказала:
- Я вот тоже иногда спрашиваю себя: а может, и вправду надо сделаться потише, вести себя поскромнее, да к чему демонстрировать в день – ну, да, Победы! – все эти ракеты и пушки. Господи, не пошли им, этим мальчикам и девочкам, того, что пришлось пережить ветеранам, сделай так, чтобы никакие новые войны не стерли улыбок с юных лиц!.. А потом думаю: нет. Память не нужна мертвым, она нужна живым. Во что станут играть наши мальчишки, если отнять у них память? – в терминаторов, «спайдерменов», в «зомби-апокалипсис», не к ночи будь помянут?! У детства отважный характер, детству необходимы подвиги. Лучше папины – но можно и прадедушкины, и тогда ничего не страшно, и тогда совсем в другом ракурсе предстанет и занудный Толстой с «Войной и миром», и другие, непроходимые в школе писатели: Астафьев, Симонов. И родной русский язык станет ближе и понятнее. И не будут так прилипать к нему иностранные варваризмы, которые появились для того только, чтобы не описывать предмет или явление, а врать о них… Это правильно, что пепел Освенцима и Бабьего Яра будет стучать в сердца уже четвертого поколения. Это необходимо. Потому что тем, у кого нет истории, нет и памяти, а нет памяти – и вот ты уже макака, и за банан готова хоть на майданах прыгать, хоть ненавидеть по приказу кого ни попадя… Без памяти нет мужества, только дурь слепая, а ведь от каждого человека рано или поздно Господь ждет особого мужества. Кто знает, когда, в какой момент оно потребуется!
- Какое мужество, теть Эт? – негромко спросила Татьяна.
- Да хотя бы мужество быть самим собой… - пожала плечами бабушка. И опять незаметно промокнула платочком глаза.