13 мая в российский прокат вышла драма «Скажи ей» — второй полнометражный фильм Александра Молочникова, чьи работы татлеровские люди больше привыкли видеть не на экране, а на сцене. Но это не все новости от режиссера в этом году — в работе сразу два спектакля, сериал и балет на сцене Большого театра. О своих активных творческих буднях и планах на будущее Александр рассказал в эксклюзивном интервью Tatler.
— В первую очередь, поздравляю с долгожданной премьерой. У вас был довольно большой временной перерыв между съемками фильма и его показами сначала на Кинотавре и теперь в кинотеатрах — не успеваете ли за это время перегореть?
— Кино всегда так устроено, что к премьере ты уже занимаешься чем-то другим или даже заканчиваешь следующий проект. Когда выходил мой первый фильм «Мифы», в разгаре были репетиции спектакля. Сейчас то же самое — один спектакль уже сделан, в работе еще два. Короче, это какая-то привычка. Так что все в порядке.
— Картину «Скажи ей» можно назвать биографическим фильмом? Параллели с вашим детством довольно очевидны.
— Думаете, фильм о моем детстве? Это совсем не так. Есть какие-то моменты, вдохновившие меня на эту историю, но не более. Это не биографический фильм и он довольно косвенно связан со мной.
— Может быть, съемки этой истории стали для вас своеобразной терапией?
— Какие-то ассоциации с собственной историей были, но за терапией ходят в другие места. Мне хочется верить, что это художественное произведение, и я бы не разбирал его с каких-то модных сегодня психоаналитических точек зрения. Задача была — снять картину для других людей. Не имеет никакого значения, лежит ли что-то личное для меня в основе этой истории. Единственное, надеюсь, что какие-то вещи выглядят достаточно достоверно, потому что эта тема мне понятна.
— Что вы хотели сказать зрителям этой картиной?
— Фраза «скажи ей» или «скажи ему» может быть очень страшной в зависимости от контекста. И с ней нужно быть очень осторожными. И не только с фразой, но и с попыткой задействовать ребенка в выяснении отношений и проявлениях собственного эгоизма. Сказать, что мы даем в фильме какой-то рецепт — как делать надо или не надо — было бы глупо. Мы надеемся, посмотрев кино, кто-то придаст этому значение. Возможно, у кого-то ассоциативно что-то щелкнет, когда он снова произнесет «скажи ей» или она — «скажи ему», возможно, кто-то вспомнит этот фильм и хотя бы чуть задумается. Это уже будет победой.
— Главные роли в фильме сыграли Светлана Ходченкова и Артем Быстров. Ставите ли вы актерам задачи авторитарно или характер персонажей формируется в процессе взаимодействия?
— Я стараюсь сказать, как делать не надо, и выложить артисту некое минное поле. Нам, например, было важно, чтобы Света была очень теплой в отношении ребенка. Чтобы другие, более жесткие моменты выглядели неожиданными. Соответственно, когда Света вела себя с ребенком холодно, мы старались это убирать. Я всегда провожу цикл репетиций, поэтому до съемок фильма мы со Светой встречались раз пять и проходили сцены по полной программе на камеру. Нужно сказать, что актеры, если это хорошие актеры, с удовольствием приходят на все репетиции, несмотря на занятость.
— А по Аризоне со Светланой Ходченковой вы ездили уже после съемок «Скажи ей»? (короткометражный фильм Александра Молочникова «Сбежавшие в Аризону» со Светланой Ходченковой в главной роли — прим.Tatler)
— Аризона была три года назад, еще не был дописан сценарий «Скажи ей», а познакомились мы со Светой еще раньше — на какой-то премьере. Света — очень большая артистка. С очень большими возможностями. Из определенных кинокругов, особенно из женских, до меня часто доходили разговоры, что Света — артистка так себе, холодна и прочее. Что подключиться к ней невозможно. Это не так. Меня этим очень пугали ее коллеги, но не напугали.
— Они хотели оказаться на ее месте в вашем фильме?
— Это вы сказали! На самом деле, Света несет очень мощную энергию. И она действительно настоящая звезда каких мало. В России в своем реальном голливудском смысле этот статус встречается очень нечасто. Света — она как принцесса Диана. К ней трудно пробраться, но когда это происходит, она очень мила. Мне ценно, что у нас сложилось такое взаимопонимание. Думаю, поездка в Аризону сыграла в этом главную роль. Без этого, возможно, ничего бы не получилось. Некоторые сцены в «Скажи ей» очень откровенные — Свете нужно было быть ранимой, тонкокожей, что ей не очень свойственно, а главное, быть достоверной, любящей мамой. В последнее время она действительно часто играет закрытых женщин. Нужно было это сломать и, наверное, если бы не доверие, которое появилось в Аризоне, нам бы не удалось сделать эту работу.
— Вам интереснее работать с актерами, с которыми вы уже сотрудничали раньше или привлекать кого-то нового?
— Мне интересно миксовать. Сейчас в новой театральной постановке задействованы Володя Вдовиченков, Варя Шмыкова и Ксюша Кутепова, с которыми мы никогда не работали, ребята из театра на Малой Бронной, с которыми мы только что делали спектакль, Света, с которой мы сняли уже два фильма, и Катя (Екатерина Варнава — девушка Александра Молочникова — прим.Tatler), с которой понятно что. И вот это слияние Черного и Азовского морей в Керчи всегда рождает очень интересные искры и всполохи. Премьера спектакля планируется в сентябре.
— Свой первый фильм «Мифы» вы сами назвали, скажем так, не самой большой творческой удачей. Страшно было после этого браться за второй полный метр, тем более с такой личной историей в основе?
— Честно говоря, страшно всегда. Но страх — это мотиватор и двигатель. Страх облажаться по сути является моим главным мотором. У меня не получается делать не страшно. Все, что рутинно и комфортно, вызывает у меня подлинный страх и в итоге отторжение.
— Вы как-то сказали, что вам не хватает режиссерского образования и этот пробел вы планируете восполнить, отправившись на учебу в Лос-Анджелес. Есть ли какие-то подвижки?
— Во время пандемии все усложнилось — стало очень много онлайн-обучения. А я не понимаю, как можно учиться делать кино онлайн. Сложность заключается в том, что учеба длится два года, а потом, скорее всего, нужно будет еще оставаться в Штатах и что-нибудь снимать. Так что это серьезное решение, фактически временная эмиграция. И тем не менее, верю, что поеду.
— Выбирая из двух своих амплуа — актер и режиссер — вы всегда говорите, что актер из вас так себе, и больше склоняетесь к режиссуре. А если выбирать из двух видов режиссуры — театральной и киношной — что вам ближе?
— Мне не хочется разделять, потому что это очень разные процессы, и чем больше я этим занимаюсь, тем больше понимаю, насколько это разные механизмы по всем параметрам. Хотелось бы найти в кино такую форму, чтобы оно оставалось фильмом, но обрело смелость и дерзость спектакля. Например, общий сюр происходящего в «Бульба. Пир» и спектаклях в МХТ условно похож на сюр фильмов Терри Гильяма, очень фантазийного режиссеров (ни в коем случае не возношу себя на его уровень, говорю только о векторе поиска). Сделать кино в духе таких режиссеров, как он или Рой Андерсон, Ян Шванкмайер, было бы круто. Но конечно, есть опасность снять театральный фильм. Не хочу обижать коллег, но есть фильмы, по которым очень заметно, что их снял театральный режиссер. И получается такой театр на природе. А «Скажи ей» — это очень реалистичное кино, в некотором смысле даже бытовое. Мы этого и добивались. И надеюсь, по нему не видно, что его снял театральный режиссер. Но и форму в кино, конечно, хочется искать более смелую.
— На протяжении всей вашей творческой биографии по отношению к вам всегда применяют эпитет «самый молодой» и постоянно делают акцент на вашем возрасте. Не давит ли это?
— Мне кажется, это эйджизм (смеется). На самом деле, это все не имеет значения. Я всегда знал, что есть люди, которые в моем возрасте сделали куда больше, есть и те, кто сделал меньше. К тому же есть те, кто сделал очень много всего в молодом возрасте, а потом ничего не сделал, а есть Гоген, который начал в 40. Да и вообще, кто сказал, что нужно что-то непременно сделать? Поэтому я совершенно к этому равнодушен.
— Сейчас вы ставите балет «Чайка» для Большого театра, премьера которого запланирована на 1 июля — еще одна новая сфера для вас. Как решились? Как вообще происходит этот процесс — каким образом вы взаимодействуете с артистами?
— Главный в балете, конечно, хореограф. Он царь и бог. Признаюсь честно, изначально для меня это не было очевидно. И это было непростое открытие, потому что у меня есть привычка брать на себя всю ответственность, но и бонусом за это получать ощущение то, что ты единоличный властитель всего происходящего. Хореограф Юрий Посохов, с которым мы работаем, ставил и «Героя нашего времени», и «Нуреева» для Кирилла Серебренникова. Режиссер может только что-то привнести. Нужно, чувствуя магистральную линию хореографа, аккуратно дополнять и корректировать то, что он делает, не давая ему отойти от либретто. Мы с Ольгой Хенкиной при написании либретто сильно трансформировали «Чайку» Чехова. Затем нужно было перенести это на сцену, сохраняя все смыслы, помочь рассказать историю. Время покажет, удалось ли.
Многих зрителей, которые в драматическом театре получают удовольствие, балет может отталкивать, потому что смотришь — и ничего не понятно. И это не вина этих людей, действительно есть особый балетный язык, который нужно знать. Моя задача как раз состоит в том, чтобы сделать историю понятной, интересной и в чем-то парадоксальной не только для балетного зрителя.
— Какие еще остались сферы для эксперимента?
— Мне бы хотелось сделать большую оперу, потому что в этом жанре режиссер как раз имеет свой вес, он необходим, мы делали в Большом оперу на камерной сцене, и мне было страшно интересно. А еще сейчас мы работаем над сериалом для одной платформы. В данный момент пишу сценарий.