Я вырос один. Я много раз об этом рассказывал. Взрослым до меня дела не было. Я сидел все время один. На веранде. Там где-то на кухне была няня, она была между кухней и ванной, потому что там стирка шла, здесь готовка...
– Я пересмотрел и прочитал очень много твоих интервью. Ты, наверное, в процентах семидесяти говоришь про судьбу и про фатализм. Ты фаталист?
– Я считаю, что если по судьбе что-то определено, это сбудется. Мне очень сильно закрывали путь в балет. Мне очень сильно закрывали путь в московское училище. Мне очень сильно закрывали путь в Большой театр. Все это случилось. Потому если это суждено на судьбе, это произойдет. Если нет – очень хорошо. Я просто очень часто сталкивался с тем, что если я себе сегодня что-то придумал – ничего не случается.
– Санкт-Петербург еще не стал тебе домом?
– Просто мой дом, который я сам создал, сам выстроил, он находится на Фрунзенской набережной в Москве. И для меня дом понятие – конкретно вот этот район.
– Ну, ты же когда-то купил в Питере квартиру?
– Да. Я купил квартиру, потому что я сюда очень любил уезжать. И знаешь, у меня такая квартира очень-очень маленькая. Я в ней как в норке сижу. А когда выходил, если я не работал, обычно ходил по любимым своим каким-то ресторанчикам, кафешкам. Шел в музей какой-нибудь, чтобы просто там походить в двух-трех залах. Один раз мне повезло, в Эрмитаже, у нас были выступления и я пошел после этого выступления на выставку Рафаэля. У меня было время, и я нормально полноценно 2 часа погулял по выставке, насладился Эрмитажем, пообщался с друзьями там.
– Много у тебя друзей в Питере? Кроме коллег.
– У меня вообще много очень друзей, которых я, к сожалению, не вижу из-за работы. Я вижу только коллег.
– То есть с друзьями ты не успеваешь общаться. Как только есть время, ты сразу в Москве?
– Я сразу уезжаю в Москву. Да я и в Москве мало успеваю общаться, потому что у меня очень много на телевидении работы. С одной стороны, ты знаешь, это утомляет, с другой стороны, я просто отвлекаюсь.
– Есть ощущение одиночества?
– Нет.
– Ни в Питере, ни в Москве?
– Ты знаешь, я вырос один. Я много раз об этом рассказывал. Взрослым до меня дела не было. Я сидел все время один. Ну как один. На веранде. Там где-то на кухне была няня, она была между кухней и ванной, потому что там стирка шла, здесь готовка.
Она обо мне вспоминала, когда наступало время покормить. Она заходила меня кормила. Пока я ел, она мне читала что-нибудь. Потом она меня вела спать на веранду опять, потому что у нас там кровать стояла. Я ложился спать. Она мне читала, пока я не засну. Быстрее засыпала, по-моему, она. Потом мы вставали, опять полдник. Ну и так далее.
Но в основном я был все время предоставлен сам себе. Мне потом можно было пойти погулять, я ходил во двор гулять один, со мной няня не выходила. Ну вот когда я уже помню. Няня все время выглядывала...
– А друзья дворовые...
– Да никого не было. Все в детском саду были. Когда дети приходили из детского сада, я с ними немного общался, а потом темнело и нас звали домой.
– В детстве это одиночество не сквозило тебе? Не было одиноко?
– Нет. У меня была куча игрушек. Вот я, видимо, от того, что я привык быть с взрослыми людьми, один предоставлен каким-то своими интересам, с книжками, с какими-то раскрасками, куклами, танками, солдатиками. Я все время во что-то играл. У меня все время были какие-то темы. То я играл в школу, то в больницу, то в похороны. То еще во что-то.
– Как играют в похороны?
– Мне няня очень смешно рассказывала, что я уложил куклу какую-то как в гроб, другие игрушки рассадил по периметру, и вдруг она услышала, что я плачу. Она испугалась, забежала, а я сидел во главе этой процессии и плакал и оплакивал – на кого ж ты меня покинула. То, что, я, видимо, увидел на похоронах. И она очень смеялась, потому что сначала она испугалась, что что-то случилось, а потом она поняла, что я просто играю в это.