В начале июня, по одному — по два, а потом и больше, стали вылетать самостоятельно курсанты «дружественных экипажей». А в нашем – «всё кипит и всё сырое». Пришли мы как-то на самоподготовку в наш домик… Лада сидит в курилке. Курит… Мы вошли в класс, начали бесконечную писанину, а Лада всё курит одну за другой…
— Мужики, — говорю, — что-то у нас не так. Почти все инструкторы выпустили хоть по одному курсанту, а мы все барахтаемся. Вон Лада как нервничает… Давайте поразмыслим, чем мы хуже?
Первым высказался Михалёв:
— Но ведь Лада тебя вывозит, всем видно. Чего же ты телишься?
— Точно, — поддержал его Щербачок…
— Правда ваша, — отвечаю. — Не выходят у меня посадки одна в одну. Лада говорит, что я уже десять дней назад сам сажал самолёт, а я постоянно его руку чувствую… Вы правы, дальше тянуть нельзя. Сегодня вторник, в пятницу я полечу САМ, даю вам слово. Разобьюсь, а полечу!
— А вот этого нам не надо, — испуганно вставил суеверный Камиль.
— Да я не в том смысле… Ну и вы давайте, думайте чем друг-другу помочь. У Камиля да и у Щербачка проблема с передним колесом… Давайте завтра весь день сидеть в тренажном самолёте. Один в воздухе, другой — в тренажном, остальные поднимают нос. Будем поднимать до тех пор, пока Витька с Камилем не запомнят эти 20 сантиметров.
На средине разговора вошёл Лада. Ничего, бодрый…
— Наш экипаж, — весело начал Лада, — напоминает мне сказку «Волк и семеро козлят», причём в нашем случае «козлят» — это глагол…
Первым смысл сказанного уловил Щербачёк и тихо «заблеял», по мере дохождения до каждого, подключались к веселью и мы. Серьёзным оставался только Камиль.
— Нас же пятеро, — возразил он Ладе, — и мы легли…
На следующий день я был в плановой за Михалёвым. Камиль сидел в тренажном самолёте, Родя с Щербачком поднимали нос, а я караулил старт-завтрак. По прибытии завтрака, я затарил им сумку от шлемофона — на всю братию и инструктора. И пошёл встречать Михалёва.
Лада прилетел с Михалевым сдержанно хмурым и что-то выговаривал Юрке, подошедшему за замечаниями. Надо сказать, Лада никогда не выходил из себя, или мы не замечали. Если уж в кабине реально появлялся «запах цветов, которые принесут нам на кладбище» — тогда Ладыченко прибегал к ненормативной лексике, да и то – без особых затей и оборотов… В других экипажах инструкторы заводились сразу, как только сядут в кабину… Вчера Гареев не мог тронуться со стоянки — колесо попало в ложбинку… Ришат излишне прибавил газу — образовалось пыльное облако… Инструктор сразу возбудился:
— Гареев! Какой же сукой надо быть, и как же надо ненавидеть авиацию(!), чтобы так газовать.
У нас же выходило так: если я ошибся на первом развороте — я урод, на втором — жалкий урод. На третьем — я тот же урод, но уже жалкий и вонючий. На четвёртом и до заруливания — жалкий, вонючий урод и даун…
Родька был дебилом, грязным дебилом, грязным-вонючим… Михалёв — придурок, грязный придурок и т.д.
К Щербачку было другое отнощение: зная, что словами его не проймёшь, Лада бил кулачищем по обшивке в задней кабине и Витька боялся, что когда-нибудь Лада пробьёт борт и произойдет разгерметизация.
К оценке действий Камиля Лада подходил с психологически тонким расчётом. Видимо, в Ейском училище этому учили. Зная, как кавказцы реагируют на поминание их родственников всуе, Лада говорил, что вызовет телеграммой его бабушку и пусть она учит внука действию рулями на четвёртом развороте…
Писал я эти воспоминания и задавал себе вопрос: а можно ли было не ругаться на курсантов? Ответ пришёл сам-собой, много позже, когда я учил жену вождению…
Вот и сейчас Лада «кошмарил» Михалёва, но без особого энтузиазма, видно было, что не так уж всё и плохо.
Дождавшись, когда Лада отпустил Михалёва, я принёс завтрак. Лада расположился на крыле. Он лениво ел бутерброд и давал мне указания. Перед запросом на запуск, когда техник увязал Ладу в кабине, я обратился к нему с просьбой о том, что первый полет мы выполним вместе, второй и третий — я сам и, если полеты ему понравятся, в четвёртом он поднимет руки, чтобы я их постоянно видел…
— Идёт, — ответил Лада, и мы полетели. Я всегда испытывал трудность в установке правильного угла набора высоты после уборки шасси, как-то не добирал. Сегодня я пошёл на хитрость, взял с собой синий маркер и отчертил на стекле фонаря правильный угол набора относительно горизонта, когда Лада контролировал меня в первом полёте. Дальше полёты пошли штатно: на взлёте я «свою черту-метку» клал на горизонт — и всё получалось.
И вот четвёртый полёт. До четвёртого разворота я работал так, как будто инструктора в кабине нет. В развороте излишне увлёкся шариком скольжения авиагоризонта, удерживая его посредине, и чуть-чуть потерял высоты… Заканчивать четвёртый пришлось в горизонте. После выпуска закрылков на 30 градусов запел: «заход, скорость, высота, нет ли крена, сноса»… Я уже забыл о нашем договоре с Ладой и, выравнивая самолёт, случайно взглянул в зеркало. Сведенные и поднятые ладони инструктора заставили моё сердце биться чаще… Тем не менее, я работал дальше.
Увеличив усилие РУС на себя, плавно убираю обороты на малый газ, выравниваю самолёт над полосой на высоте один метр. По мере приближения к земле я стал энергично выбирать РУС, создавая нормальное посадочное положение. Когда самолёт приземлился и опустил нос, Лада опустил руки. Молчали. После сруливания с полосы, Лада сдвинул фонарь, положил руки на борта и засвистел. Так он делал всегда, когда дела шли хорошо.
После полёта Лада только сказал:
— Ну что, сачёк, понял ты, наконец, что я тебя уже неделю зря катаю? Ошибки были, но ты их сам исправил. Считаю, что ты готов к самостоятельному полёту. Как ты сам?
— Только об этом и мечтаю! — радостно выпалил я.
— Ну, тогда завтра планирую тебя на проверку и вперёд — САМ.
Подошедшим мужикам я сказал, что на завтра нужен «КАЗБЕК». По традиции, пачку оставляют в курилке, и все свидетели курят и пишут пожелания. Родя ответил, что уже на всех заготовил…
Первый полет
Первый полёт! Кто не помнит об этом!?
Столько курсантом прочитано книг! Всё для того, чтоб сегодня с рассветом, Сесть в серебристый стремительный М И Г. …
С самого утра в экипаже создалась какая-то благостная атмосфера, как в доме роженицы, когда все всё знают, но делают вид, что ничего существенного не происходит. Все знали, что у меня с разлёта два круга с замкомэска на допуск, но знали и то, что такого ещё не было, чтобы кого-то зарубили — неподготовленного никто на проверку не запланирует. Я делал всё, как обычно, но сверлило меня какое-то нетерпение. За завтраком ничего в рот не лезло, всё время смотрел на часы. Из столовой первым потянулся на стоянку, влез в тренажный самолёт, но не смог просидеть в нем и пяти минут, для порядка проговорил полёт по кругу, но думал о чём-то другом.
Рассеяно слушал доклад разведчика погоды. Какая мне разница, какая она в радиусе 300 км. Моя погода — вот она, над полосой. Мужики стали ко мне предупредительны: даже Родька не подначивал… Назвали мою фамилию: с разлёта — на проверку. Проверяет замкомэска капитан Саморуков, вместе со мной летел на проверку и Петров, но он с другим проверяющим, а я свой самолёт передаю Юрке Цыкову. Вот такой расклад на сегодня.
Я понимал: мой сегодняшний вылет, если он состоится, открывает дорогу остальным, и я от этого переживал ещё больше. Как только с предполётного построения отпустили курсантов, я сразу влез в кабину и мужики быстро меня пристегнули, вынули чеку катапульты, сняли все заглушки и отошли от самолёта к ящику с инструментом. Тихо переговариваясь, стали ждать инструктора. Обычно я строил экипаж и докладывал инструктору о готовности к полётам, но сегодня отступил от этого правила, а Лада вроде как не заметил. Подойдя к самолёту, он хотел что-то мне сказать, но тут на подножке АПА подъехал Саморуков… Он только и спросил: «Готов?» Я с уверенностью в голосе ответил утвердительно.
— Ну, тогда запрашивай. Меня нет! — никаких вопросов.
Лада похлопал меня по плечу и отошёл к ребятам. Техник суетился, увязывая Саморукова.
Нет смысла описывать эти два полёта. Все равно, что прочитать инструкцию… Но вот, чего я не ожидал, так это того, что техник сотрёт мою метку… Прапорщик мог неделю не пылесосить кабину, а вот сегодня метка фломастером на стекле ему помешала. Естественно, набор высоты оставлял желать лучшего. Ещё коррективу в мой полёт внесла лужа, та самая, которая заканчивалась в точке выравнивания и которая уже неделю не сохла. Когда я заходил на полосу во втором полёте, сделал после четвёртого всё как надо, но тут Саморуков по СПУ мне приказывает садиться правее лужи. Пришлось вносить коррективы в расчёт, что повлекло лишние манипуляции. Ну, вроде, обошлось. После заруливания Саморуков выскочил из задней кабины и побежал в другой самолёт. Лада его некоторое время сопровождал, затем отстал и, цветущий, пошёл к нам. Поравнявшись с ребятами он приказал им вытянуть парашют из задней кабины и увязать ремни. Ребята всё поняли и радостно бросились выполнять команду. У меня во рту стало кисло… Лада отвёл меня в сторону и сказал, что Саморукову не понравился набор высоты (кто бы мог подумать).
— И ещё, — говорит, — помни, что этот полёт у тебя не первый — видел мои руки… Делай всё, как всегда. — Ну что, готов?
Я выпалил:
— ДА!
— Ну, в кабину и С БОГОМ! При запросе не забывай добавлять «САМ».
Когда я выруливал, мужики выстроились «во фрунт» и приложили руки к пилоткам. Как они мне были сейчас близки!
Перед выруливанием на полосу я увидел на глиссаде самолёт и тут же получил указание РП:
— 096, стоять! После посадки — на взлётную!
Я ответил:
— Понял, 096, после посадки — на взлётную и добавил: «САМ»!
Вырулив на ВПП, поставил колесо по оси, зажал скобу тормоза и запросил:
— 096, взлёт, круг, САМ!
— Взлетайте, 096!
Вывожу обороты на максимум и отпускаю скобу тормоза… Самолёт рванул вперёд, вдавливая меня в кресло… В задней кабине звякнул о металлическую спинку кресла замок привязных ремней, подтверждая, что в кресле никого нет…
Чтобы тишина в задней кабине не «давила», я громко бубнил полёт по кругу, руками выполнял команды, а если «нерадивый» курсант опаздывал, я поощрял его голосом инструктора…
«Ну что ты, зёма, опять куришь? Набирай высоту»…
Весь полёт проходил штатно, даже сказать нечего — всего 8 минут. Не успел взлететь, уже подхожу к третьему. На траверзе «Т» уменьшаю скорость до 290, выпускаю шасси, контролирую, докладываю — рутина… Как положено, выполняю четвёртый разворот, выпускаю закрылки, устанавливаю скорость 200, высота 250. Докладываю и начинаю петь: «Заход, скорость, высота»…
Во всех полётах за точку начала выравнивания я держал край лужи и всегда нормально садился. Сегодня Саморуков меня сбил с толку и я решил садиться правее лужи… Как не скользил на правое крыло, но убирал крен и опять становился по центру лужи… Плюнул на эту затею, но борьба с лужей сделала своё дело – упустил чуть-чуть время и вот она — уже высота начала выравнивания. Полностью убираю газ и самолёт «посыпался»… Интенсивно выбираю РУС и красиво сажусь с нормально поднятым колесом… в самый конец лужи…
РП, видя фонтан воды, сказал, что конвейера не будет, и добавил, что второй полёт после проруливания. На рулении меня тормознул инженер, убедился что ни вода, ни грязь в воздухозаборник не попали, дал добро на второй полёт. И я полетел, и это был уже ВТОРОЙ полёт, и он прошёл штатно. Весь второй полёт я пел: «Над рекой калина спелая, налитая соком»…
Заруливал я на стоянку вне себя от радости:
Первый полёт — дышит грохотом воздух, Хочется взглядом всю землю обнять, Юность, ты можешь к планетам и звёздам Родины крылья стальные поднять!
Лучше не скажешь… Мои братья по крылатому строю, встречая меня, всё так же стояли «во фрунт» и отдавали честь…
К ним присоединился и мой земляк, курсант первой эскадрильи Сергей Куцеволов. Не обращая на них внимания (пока), я подошел к инструктору и доложил о выполненном самостоятельном полёте. Принимая доклад, Лада пытался быть серьёзным, но глаза выдавали его крайнее возбуждение и радость… Мимо рулил «дед Свирид» — майор Свиридов. Возле нашей стоянки он «осадил самолёт» и сказал: «С почином Вас, Александр Иванович, с Вас причитается»… В передней кабине сидел Вадик Свербин и строил мне «рожи»… Поговорив с Ладой, «дед Свирид» закрыл фонарь и порулил дальше выполнять свою нелёгкую «шкрабью» работу.
Вторым к нам подошёл с поздравлениями лейтенант Смокило, самолёт которого стоял рядом с нашим. Смокило никогда не упускал возможности «подколоть» по-дружески, вот и сейчас он донес информацию, что командир полка издал приказ: экипаж Ладыченко готовить для морской авиации. Уж больно хорошо Вы садитесь на воду! Лада в таком же дружеском тоне отвечал: посмотрим, куда вы садиться будете…
— Та ото ж! — сказал Смокило и ретировался.
Вечером нас ждал торжественный приём на квартире Ладыченко, где его супруга Галина приготовила чудеса кулинарного искусства. Позже это стало традицией, все праздники экипаж праздновал у Лады дома. Конечно, это нас сплачивало.
(продолжение следует)