Наконец сданы все теоретические экзамены, подтверждающие право курсанта попробовать себя в воздухе.
За полтора года мы многое узнали в целом об авиации, о конструкции самолета, узнали формулу Бернулли, утверждающую, что аппарат тяжелее воздуха просто обязан летать.
Многие впервые узнали, что фонарь, это тот стеклянный колпак, что накрывает кабину летчика, а не только то, куда вкручивают лампочку. И, наконец, мы выполнили несколько полетов на тренажере Л-29. Чего же еще? В УЛО делать больше было нечего и курсанты засобирались в летние лагеря на полевые аэродромы. На них-то и пройдет вся жизнь военного летчика. Нашей 5 роте выпал аэродром Ряжск.
Курсантов разбили на эскадрильи, звенья, экипажи. Мы получили летную форму и очень ею гордились. И вот день перелета настал. К казарме подали машины и мы стали грузить свой нехитрый скарб. Говорят, что солдату собраться — только подпоясаться. Как бы не так!? Одних курток несколько, да комбез, да шинель, да обувь, чемодан, книги, постельные принадлежности, а еще спортинвентарь…
Вот на нем-то остановлюсь поподробнее. На входе в наше училище висит огромный баннер «Спорт — досуг летчика»! Следуя этому совету, многие, кроме спортивной формы, имели еще и инвентарь: борцовки, мячи, эспандеры, гантели.
Дальше всех пошел командир 303 отделения сержант Валера Мешков. Вес его спортинвентаря зашкаливал за тонну. Приехав на аэродром, все наши пожитки мы должны были перегрузить в одиноко стоящий, огромный вертолет Ми-6. Когда Мешков со штангой на плече подошел к вертолету, его остановил инженер, ответственный за погрузку. Он сказал:
— Вы что, с ума тут посходили? Вертолет, хоть и большой, но летчики и так сомневаются, что со всем вашим барахлом смогут оторваться от земли, а вы еще лезете со штангами.
Мешков с такой позицией экипажа не согласился и быстро изменил тактику. Он раздал блины от штанги каждому курсанту, и те внесли их на борт, вместе с постельными принадлежностями. Себе Мешков оставил двухпудовку, и спрятав ее в рюкзак, одел его за спину.
Легкой походкой он подошел к вертолету, но когда запрыгивал в люк, его качнуло и он задел рюкзаком того самого инженера погрузки, который от толчка улетел на матрасы.
— Мешков, тебя же предупреждали. Вот подойду сейчас и как тресну!
— А я, как умру! — в такт ему парировал Мешков.
Хитрость Мешкова была разоблачена и его заставили выбросить гири из вертолета. Валера сказал:
— Вам нужно, вы и выбрасывайте.
Мы от души смеялись, наблюдая, как два члена экипажа еле-еле тащили рюкзак до люка. Ну, наконец, загрузились… Расселись в чреве вертолета, кто на что, и тот начал раскручивать лопасти.
Я, да и многие курсанты никогда не летали на этой диковинной штуке с габаритами крейсера «Аврора». Полковник Бураго утверждал, что вертолет летает по тем же законам аэродинамики, что и самолет. Поверим на слово и оставим до момента прилета эту гипотезу на его совести.
Между тем, вертолет вышел на максимальные обороты, сопровождающиеся и максимальной тряской, оторвался от земли, набрал метров 10, повисел минуты 3 и опять сел на землю. Через минуту он повторил попытку, но опять без результата. Ничего не зная про наши штанги, экипаж плюнул на затею вертикального взлета, вырулил на бетон и взлетел по самолетному, с разбега.
Летели часа два, большей частью молча — все равно ни хрена не расслышишь, да и челюсти отбивали дробь.
Наверное, командование училища нарочно предоставило вертолет для перелета, чтобы у нас, у будущих истребителей, на всю жизнь зародилась неприязнь к «танцу с саблями». Ну, как бы то ни было, долетели. На выгрузке мы штанги не прятали и, как оказалось, зря. Замкомэска приказал сложить все железо в одну кучу и отправить на склад.
Мы робко возражали, мол, спорт – досуг летчика, но замкомэска ответил: «Инструкторы доведут до вас, какой именно спорт — досуг летчика». Потом летчики действительно объяснили, что закрепощать гладкую мышцу бицепса летчику нельзя — не посадишь самолет плавно. Мышца, привыкшая к динамическим нагрузкам, будет «подрывать» плавное взятие РУС на себя.
А что касается спорта, то нужно тренировать красивый подход к снаряду, красиво изготавливаться, фиксировать и красиво отходить от снаряда.
Так мы ничего и не поняли, но утром у сержанта Мешкова под койкой все равно был весь его металлолом. Иногда какой-нибудь хиляк брал у Мешкова инвентарь — так — «чисто поржать», а остальные очень преуспели в красивом обходе снаряда и быстро набрали вес на реактивной норме.
Побудительные мотивы
— Ну, давайте знакомиться, — без предисловия сказал лейтенант Ладыченко. — Я ваш инструктор, окончил год назад Ейское училище. Вы моя первая группа, поэтому и у вас, и у меня будут, очевидно, трудности с этим связанные. Но совместными усилиями, думаю, всё преодолеем и все вылетим. Первое, что мне хотелось бы узнать, те побудительные мотивы, которые привели вас в лётное училище. Если ваш выбор достаточно серьёзен, то и к учёбе вы будете подходить с пониманием серьёзности вашего выбора, а если в летное училище вы пришли только потому, что авиация престижней кавалерии, то, боюсь, может ничего не получиться. Давайте начнём с вас, — Ладыченко указал на Михалева.
Юра Михалев рассказал, что в авиации служил его отец, атмосфера в семье была авиационная, что он с детства готовил себя для этой профессии…
Ладыченко делал какие-то пометки в книжке инструктора.
— Ну а вы, — инструктор указал на Шахмирзаева.
Камиль Шахмирзаев любил из любого вопроса сделать праздник словесности и начал издалека: все горцы — прирожденные воины и он не хотел быть исключением.
Если аварец не служил, его никогда не назовут мужчиной. Камиль старался учиться на отлично, ходил в авиамодельный кружок… Семья одобрила его выбор и сёстры очень им гордятся…
Ладыченко спросил, как Камиль отлетал на тренажёре.
— Из 4-х посадок 2 неудачные, — ответил Камиль
Родионенко ответил, что его друг учится здесь же, курсом старше…
У Щербакова – всё в жилу: и пятёрки, и авиамоделизм, и сотня прочитанных книг про летчиков и спорт…
Когда дошла очередь до меня, я уже и не знал чего добавить, но инструктор интересовался другим: почему я, окончив техникум, не пошёл на производство, а поступил в училище?
Мне не хотелось говорить, что в школе я учился плохо и никогда бы из школы не поступил. А в техникум пошёл за своим закадычным другом Витькой, да и школьная общественность этого очень хотела. Как ни странно, в техникуме дела пошли гораздо лучше может быть от того, что появилась та самая мотивация – стипендия. Инструктору я всё же сказал, что учился в школе «не очень». И модели не строил… Но самолёты знал.
В Таганроге базируется полк Ейского училища. Ещё мальчишкой бегал смотреть полеты. А еще с пацанами на аэродромной свалке выбирали лом магния, напильником стачивали стружку и добавляли её к сере. Замечательные получались взрывпакеты…
Наверное, мой «побудительный мотив» менее всех понравился инструктору, потому что он, отпустив всех, меня попросил остаться.
— А ведь мы с тобой земляки, — начал разговор Ладыченко. — Я родом из Матвеева-Кургана.
— Как же, знаю, — ответил я. — Бабушка сдавала комнату студенту из Матвеева-Кургана. Он летом приглашал меня к себе на реку Миус… Там ещё в 60-х годах военные вели работы по разминированию полей и лесополос в местах, где проходил легендарный Миусский фронт, так что мы, пацаны, всегда были с патронами и тротилом.
— И что же вы делали с тротилом? — поинтересовался инструктор.
— Освещали им свои землянки, — отвечал я. — Горел он плохо, сильно коптил, но за неимением лучшего…
— А отец твой был на фронте? – не дал мне закончить Ладыченко.
— На фронте не был – возрастом не вышел, но после оккупации и освобождения Таганрога отца мобилизовали. Служил он в батальоне тяжёлых тягачей сапёром, одним словом, собирали разбитую технику на местах боёв.
Многое из техники — с боекомплектом. Случалось, боекомплект детонировал, и несли они боевые потери, хоть и шли во втором эшелоне.
Отец рассказывал, что летом 1943 года они с приятелями прятались в Донских Плавнях, в камыше, и наблюдали воздушный бой с участием одного нашего истребителя и двух Ю-87. Наш подбил одного «лаптёжника», но и сам дымил, уходя за линию фронта в сторону Ейска. В конце войны сапёры пытались добраться до Юнкерса, но там сплошная топь. Тогда бросили эту затею. А в 60-х годах самолёт подняли и мы, пацаны, принимали в этом активное участие. А ещё отец рассказывал, как предатель завёл два наших самолета на таганрогский аэродром, занятый фашистами…
Лётчики поздно поняли это, но поняв, дали бой немцам, а самолёты сами сожгли. В плен не сдались. Немцы похоронили наших летчиков с почестями…
На старом кладбище на их могилах надпись: «Безумству храбрых…»
Предательски подкатил ком к горлу и я не договорил.
Помолчали, а потом Ладыченко задумчиво произнёс:
— А говоришь, нет мотива… В общем, так: я ведь тебя оставил с целью предложить должность старшины экипажа. Как ты?
Когда я узнал, что Ладыченко мой земляк, этого вопроса можно было и не задавать. Конечно, я согласился, хотя и не понимал, к чему это меня обязывает.
(продолжение следует)