Мальчик должен был понять, что что-то не так, как только он оглянулся через плечо, но он был слишком устал, насторожен и боялся признать правду. Он проследил за звуком свирели. Незнакомая мелодия, до смешного веселая, вывела его из бойни. Он просачивался через поры его кожи и наполнял его силой и теплом, в которых он нуждался, чтобы пробежать через ледяные тиски зимы.
Лес заглушал звуки внутри и за его пределами, как будто сами деревья глотали шум - все, кроме мелодии невидимого волынщика. Время остановилось, зажатое между лабиринтом торчащих корней и развалившимся ватным облаком неба. Пучки снега плыли по голым ветвям, как будто массивные наволочки взорвались во время массивной битвы подушками между массивными богами, которым было все равно, что далеко внизу падающий снег шипел от пламени, пожирающего деревню.
Беги, - прохрипела его мать, толкнув его через заднюю дверь их дома, дверь, которая вела к цыплятам и свиньям, и он бежал, пока не упал, поскользнувшись в снегу и в отбросах визжащих животных. , его зрение было сломано его слезами. Затем он повернулся, стыдясь того, что он сбежал, стыдясь того, что бросил ее, хотя она больше не была похожа на его мать.
Когда-то она была красавицей - деревенской красавицей, как говорили люди. Затем появились красные пятна, повреждения, которые начались на ее руках и распространились по ее груди и горлу, а под ее кожей появилась армия муравьев, изуродовавших ее лицо и тело. Она не плакала, когда порезала палец или обожгла руки на кухне. Ее когда-то пышные волосы падали с головы, как стрижка пшеницы, комками рассыпая пол. И все же ее глаза всегда были глазами его матери, спокойными, голубыми и прохладными, как влажная тряпка на разгоряченном лбу, излучающими такую любовь, что он чувствовал, что она обнимает его, даже когда избегает прикосновений. Она была всем, что у него осталось, единственным человеком, который достаточно заботился, чтобы плакать и ласкать свое лицо, когда раны распространились по его собственной спине и стали толстыми, как ножки второго позвоночника.
Когда он прокрался обратно в дом, держась в тени, мальчик не нашел ничего, что осталось от его матери, кроме темного пятна на половицах, которое тянулось из кухни в спальню. В дверном проеме появился мужчина, его тело и лицо были покрыты тканями и заклинаниями, которые не позволяли инфекции коснуться его, он сжимал меч, с края которого текли красные слезы. Мальчик прятался, пока мужчина не отвернулся, а затем убежал обратно в ночь. Он бегал по улицам, уворачиваясь от копыт лошадей и подожженных дров, которые бросали ему вопящие солдаты.
Он упал только один раз, когда что-то острое попало ему в голову.
Казалось, он открыл глаза всего через несколько секунд. Снег заполнял его ноздри, пока он не поднял голову; как только он это сделал, его окутал запах дыма. Потрескивание костров было почти заглушено криками, которые не прекращались. Он вскочил на ноги, снег под ним был малиновым, словно от вина, и, спотыкаясь, поплелся прочь от бойни к деревьям.
И вот теперь он бежал, раздираемый отчаянием и страхом, пораженный тем, что его спичковые ноги могут опередить жилистые конечности бронированных лошадей и огненный гнев огнеметов их всадников. Ему хотелось найти - не поднять - топор, принадлежавший его отцу, с рукоятью длиннее, чем его рука, и вонзить его в грудь любому, кто осмелится приблизиться к его матери. Он пожалел, что не бросил ее, когда она вытолкнула его из их дома. Он пожалел, что не видел ее крови на полу. Он хотел, чтобы кто-нибудь пришел в их деревню лечить, а не искоренять.
В лесу слышались крики женщин, которые дрались, умоляли и истекали кровью, когда солдаты в перчатках тащили их по улицам и толкали в горящие дома, мужчин, когда их руки - вместе с вилами или ножами, которые они держали в них - были разорваны мечами. истощены на костях прежних жителей деревни, детей, которые падали, когда преследовавшие их бросали факелы им в спину. И в довершение ко всему этому - навязчивое пение свирели, обещающее все, чего может желать обиженный маленький мальчик, и под эту трубку мальчик убежал.
Чем больше он бежал, тем сильнее чувствовал себя. Когда он больше не мог слышать крики и пламя, мальчик понял, о чем говорилось в песне, хотя слов не было. В нем говорилось о талых снегах и лучах солнца, которые обнимали всех, кого касались, как теплые вязаные свитера. В нем говорилось об отце, который открыл глаза, когда его щеки покраснели, а изо рта вылился смех. В нем говорилось о матери, кожа которой была гладкой и мягкой и пахла ванилью и замешанным хлебом. В нем говорилось о братьях и сестрах, которые танцевали, дразнили, любили и жили, которые поднимали его, когда он травмировал колени, и рассказывали ему истории, когда он не мог спать. В нем говорилось о мире, в котором не может произойти ничего плохого, где он может свободно состариться, выветриться и быть любимым, как самые добрые деды.
Мальчик бежал быстрее, достаточно быстро, что казалось, будто он летит, стремясь уйти к миру, о котором говорила песня. Он даже начал замечать волынщик сквозь деревья. Хотя он бегал и танцевал, играя на дудке, он появлялся иногда впереди, иногда позади, а иногда и рядом с мальчиком. На нем был черный плащ с капюшоном, закрывавший его лицо. Под ним его одежда была пестрой, лоскутное одеяло ярких цветов невозможно было не заметить, когда ветер развевал плащ. Его трубка и пальцы были белыми, из кости.
И, как и мальчик, он не оставил следов на снегу.